хи. Под влиянием умелой агитации настроение в столице стало меняться.
Патриарх и члены собора постарались использовать наметившийся успех и с удвоенной энергией взялись за подготовку новой манифестации. Церковь пустила в ход весь свой авторитет. По распоряжению патриарха столичные церкви открыли двери перед прихожанами с вечера 20 февраля до утра следующего дня. Расчет оказался правильным. Ночное богослужение привлекло множество народа. Наутро духовенство вынесло из храмов самые почитаемые иконы и со всей «святостью» двинулось крестным ходом в Новодевичий. Таким, способом руководителям Земского собора удалось увлечь за собой внушительную толпу.
От имени народа переговоры с царицей Ириной и ее братом вели высшие чины собора. Убеждая Бориса принять корону, церковники пригрозили, что затворят церкви и положат свои посохи, если их ходатайство будет отклонено. За ними выступили бояре, сказавшие: «А мы называться боярами не станем» (не будут управлять государством, если Борис не примет корону). Последними, как и полагалось по чину, высказались дворяне.
Выступление дворянства, бесспорно, должно было оказать заметное влияние на исход избирательной борьбы в Москве. Многие признаки указывали на то, что дворяне занимали позицию, благоприятную для Бориса. Литовские разведчики уже в начале февраля дознались, что в Москве меньшие бояре стоят за Годунова. Согласно свидетельству летописей, в толпе на Новодевичьем поле находилось много служилых людей, выступавших с особым мнением. Они заявили, что в случае отказа Бориса от короны перестанут служить и биться с неприятелями, •‹и в земле будет кровопролитие».
После смерти Бориса его противники выступили с утверждениями, будто годуновская администрация согнала толпу на Новодевичье поле под угрозой штрафов, специально назначенные приставы следили за тем, чтобы народ исправно и с великим усердием вопил и слезы точил, а уклонявшихся били по шее. Все эти меры, по словам позднего летописца, имели единственной целью поколебать праведную старицу Александру, будто бы отказывавшую брату в благословении. Последнее замечание обнаруживает малую осведомленность и полное пренебрежение к истине автора злостного памфлета на Бориса.
Непосредственный очевидец событий дьяк Иван Тимофеев, отнюдь не принадлежавший к числу его почитателей, ни словом не упомянул о штрафах и приставах. Зато он видел, как Борис, выйдя на паперть, обернул шею тканым платком и показал, что скорее удавится, чем согласится принять корону. Этот жест, замечает дьяк, произвел большое впечатление на толпу. Тимофеев запомнил на всю. жизнь оглушительные крики народа, приветствовавшего правителя. Дьяк отметил, что более всех старались «.-середине люди и все меньшие», кричавшие ‹,нелепо, с воплем многим… не в чин», отчего лица их багровели, а утробы «расседались». Борис смог наконец пожать плоды многодневных усилий. Общий клич создал видимость всенародного избрания, и Годунов, расчетливо выждав минуту, великодушно объявил толпе о своем согласии принять корону. Не теряя времени, патриарх повел правителя в ближайший монастырский собор и нарек его на царство.
Манифестация 21 февраля сыграла важную роль в ходе избирательной борьбы. Опасность введения в стране боярского правления уменьшилась, тогда как позиции приверженцев Годунова окрепли. Чтобы сломить сопротивление знати, правитель должен был искать непосредственную поддержку у столичного посадского населения. Но вся структура тогдашней государственной власти была такова, что народное избрание Бориса на трон не могло иметь силу без санкции со стороны высшего органа государства – Боярской думы.
После избрания ничто не мешало правителю вернуться в столицу и надеть на себя корону. Но он медлил и в течение пяти дней продолжал жить в келье Новодевичьего монастыря. Причину его странной бездеятельности нетрудно угадать. Он ждал санкции Боярской думы. Но таковой, судя по всему, не последовало.
Только 26 февраля правитель покинул свое убежище и возвратился в Москву. Его сторонники не пожалели средств и сил на то, чтобы подготовить столицу к торжественному приему нового царя. Народ встречал Бориса на поле, за стенами города. Те, кто был победнее, несли хлеб и соль, бояре и купцы – золоченые кубки, соболя и другие дорогие подарки, подобающие «царскому величеству». Правитель отказался принять дары, кроме хлеба с солью, и милостиво позвал всех к царскому столу.
В Кремле патриарх проводил Годунова в Успенский собор и там благословил на царство во второй раз. Присутствовавшие «здравствовали» правителя на «скифетро-царствия превзятии». По замыслу руководства Земского собора, богослужение в Успенском соборе, традиционном месте коронации государей, должно было окончательно утвердить Бориса на троне. Но к.концу дня всем стало ясно, что торжественная церемония не достигла цели. Пробыв некоторое время в Кремле, Годунов долго совещался с патриархом с глазу на глаз, после чего объявил о намерении предаться посту и вернулся в Новодевичий под тем предлогом, что его сестра «бысть в нелицей болезни».
Годунов не мог принять венец без присяги в Боярской думе. Однако старшие бояре не спешили с выражением верноподданнических чувств, что и вынудило правителя вторично удалиться из столицы «за город», в Новодевичий монастырь.
Неудача не смутила Годуновых. Ряды их сторонников росли день ото дня. В начале марта 1598 года патриарх вновь вызвал к себе соборные чины. Апрельская грамота
сообщала, что на мартовском совещании Иов обратился с речью к «боляром и дворяном и приказным людем», затем «гко всему сигклиту, боляром и окольничим и князем и воеводам и дворяном и выборным лучшим детем боярским». Поздний редактор дополнил текст указанием на то, что патриарх держал речь ко «всем боляром и дворяном и приказным и служивым людем и гостем». Итак, редактор 1599 года включил в число участников мартовского совещания представителей третьего сословия – московских гостей. Эта интерполяция служит примером тенденциозности редакторов, стремившихся обосновать тезис об избрании Годунова представительным собором.
Чтобы короновать Бориса, надо было предварительно провести общую присягу. Неудивительно, что деятельность мартовского собора сосредоточилась в значительной мере на вопросе о способе ее проведения. В своей ре-чи патриарх просил присутствующих служить Борису верой и правдой, «как они крест целовали» и «как в целовальных записях написано». Из слов Иова можно было заключить, что собор имел в своем распоряжении текст новой присяги.
Названный документ сохранился до наших дней. Археографическая экспедиция снабдила его при публикации таким заголовком: чсСоборное определение об избрании Бориса». Подлинный смысл «определения» заключен был в следующих строках: «И на том им, государем своим (семье Годунова.- Р. С), души свои даем, все крест целуем от мала до велика». Мартовская присяга повторяла ряд пунктов боярского «свидетельства», представленного Земскому собору 17 февраля. Главный из них заключался в утверждении, будто Годунова благословили на царство сначала Грозный, а затем Федор.
После совещания провинциальные епископы получили от патриарха повеление созвать в главных соборах мирян и духовенство, прочесть им грамоту об избрании Годунова, а затем петь многолетие вдове-царице и ее брату в течение трех дней под колокольный звон. Позже в провинцию выехали эмиссары правителя: в Новгород Великий – думный дворянин князь Петр Буйносов, в Псков – окольничий князь Иван Гагин, в Смоленск – окольничий Семен Сабуров. Особое беспокойство у Годунова вызывал Казанский край, где засели его давние недоброжелатели – воевода Иван Воротынский и митрополит Гермоген. Чтобы преодолеть их сопротивление, Борис послал в Казань боярина князя Федора Хворостиннна, который должен был «привести к кресту» тамошних дворян и население.
Все эмиссары Бориса занимали среди думных людей последние места. К тому же они не имели полномочий от Боярской думы. Но посланцы Годунова явились в провинцию не с пустыми руками. Раздача денежного жалованья дворянам стала немаловажным аргументом в избирательной борьбе.
Нет оснований сомневаться в самом факте присяги, проведенной весной 1598 года. Иной вопрос, удалось ли Годуновым придать ей всеобщий характер. На местах правительственная акция, по-видимому, не встретила больших препятствий. Провинция не привыкла противиться предписаниям центра. Но ее влияние на дело царского избрания было не слишком велико. Судьбу короны решала не провинция, а «царствующий град» Москва.
В течение марта правитель оставался в Новодевичьем монастыре и лишь изредка показывался в столице. Во время своих наездов он «с боляры своими о всяких земских делех и о ратных делех советоваше со всяцем великим прилежанием». 19 марта Борис впервые созвал Боярскую думу для решения накопившихся местнических тяжб, не терпевших отлагательств. Таким образом, Годунов приступил к исполнению функций самодержца. Но он не спешил расстаться с загородной резиденцией и долго откладывал переезд в государевы покои, опасаясь спровоцировать оппозицию на открытое выступление.
Чтобы облегчить Борису возвращение в Кремль, его приверженцы организовали третье по счету шествие в Новодевичий монастырь. Вместе с верными боярами Иов настойчиво просил Бориса не мешкая переехать в «царствующий град» и сесть «на своем государстве». В знак полной покорности просители стали перед правителем на колени и «лица на землю положиша». В ответ Годунов неожиданно объявил, что отказывается от трона {«царские власти паки отрицашеся со слезами и на престоле не хотяше сидети»). «Отречение» Бориса невозможно объяснить, если допустить, что присяга ему Боярской думы имела благополучный исход. При редактировании утвержденной грамоты в 1599 году царская канцелярия старательно вычеркнула из ее текста эпизод отречения.
Отказ Бориса побудил патриарха вновь обратиться к царице-инокине за указом. Старица Александра без промедления «повелела» брату ехать в Кремль и короноваться. Свой указ бывшая царица облекла в самые недвусмысленные выражения. «Приспе время облещися тебе в порфиру царскую»,- сказала она Борису. Новый ход го-дуновская партия хорошо рассчитала. Поскольку патриарх не мог короновать претендента без боярского приговора, а руководители думы продолжали упорствовать, необходимый боярский приговор был заменен указом постриженной царицы.