Лоран Бине: Я думаю, что Вторая мировая война – это огромная трагедия, в которой - такой концентрат страстей, преступлений и героизма, что я думаю, она будет ориентиром еще для многих поколений. Это как … современная троянская война.
Катерина Прокофьева: Вы по масштабу сравниваете или другие параллели тоже нашли?
Лоран Бине: Сравниваю с точки зрения коллективного бессознательного. В XVII веке Расин еще вовсю писал о персонажах Троянской войны. Вторая мировая была по накалу намного ужаснее, и, конечно же, сейчас она представляет собой ни с чем не сравнимое по важности поле для литературы.
Катерина Прокофьева: А что такое вообще ''Мозг Гиммлера зовется Гейдрихом''?
Лоран Бине: Ну, этот ребус придумали эсесовцы. Думаю, это означает, что Гиммлер без Гейдриха не мог функционировать так эффективно и, по большому счету, ничего собой не представлял…
Катерина Прокофьева: Прекрасно ведь представлял и после 42 года…
Лоран Бине: Гейдрих был намного важнее как номер второй, чем Гиммлер как номер первый. Так я это понял. Вообще, я хотел назвать книгу ''Операция Антропоид'', потому что я в основном рассказываю об этом, но мой издатель посчитал, что, читая это название, покупатели подумают, что речь идет о научной фантастике, а с точки зрения маркетинга – это не очень хорошо. Так что название было выбрано исключительно из низких торговых интересов, чтобы пробудить любопытство потенциальных покупателей. Я был очень огорчен тогда, но сейчас я к этому названию привязался, и оно мне даже нравится.
Катерина Прокофьева: Присуждение Гонкуровской премии в самом деле резко поменяло судьбу вашей книги?
Лоран Бине: Ну, если учесть, что в течение нескольких недель продажи увеличились втрое, то – да. Книга-невидимка, вышедшая в январе среди сотен других романов, в начале марта вдруг стала суперпопулярной.
Дмитрий Волчек: И напоследок о книгах, которые в этом году так и не появились – тайных сочинениях Джерома Дэвида Сэлинджера. Великий писатель-затворник скончался 28 января. Сэлинджер не опубликовал ни строчки за последние 45 лет, но все эти годы ходили слухи, что он написал несколько книг. Правда ли это, мы пока так и не узнали – быть может, узнаем в следующем году. А рассказ о главных литературных событиях 2010 года завершим еще одним фрагментом из Нобелевской лекции Марио Варгаса Льосы – ''Похвала чтению и литературе''.
Диктор: ''Литература — ложь, но она становится правдой в нас, читателях, преобразованных, зараженных стремлениями и благодаря воображению постоянно подвергающих сомнению серую реальность. Литература превращается в колдовство, когда дает нам надежду получить то, чего у нас нет, стать тем, кем мы не являемся, вести то невозможное существование, в котором мы, как языческие боги, чувствуем себя смертными и бессмертными одновременно, когда закладывает в нас дух нонконформизма и бунта, лежащий в основе всех подвигов, способствовавших снижению насилия в отношениях между людьми. Снижению, но не полному устранению, потому что наша история, к счастью, всегда будет оставаться неоконченной. Поэтому нам надо продолжать мечтать, читать и писать — ведь это самый эффективный из найденных нами способов облегчить наше смертное существование, победить коррозию времени и сделать невозможное возможным''.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/2263300.html
* * *
Философема праздничного балета
Александр Генис: Вторую часть последнего в этом году выпуска ''Американского часа'' мы начнем беседой с Борисом Парамоновым, который обещал поделиться с нашими слушателями своими праздничными размышлениями.
Борис Парамонов: Декабрь, как известно, рождественский месяц. А Рождество в нынешней Америке – это, прежде всего, балет ''Щелкунчик''. Но прежде чем говорить об этом специфическом культурном явлении, можно упомянуть вышедшую недавно книгу Дженнифер Хоманс, названную предельно просто и предельно обязывающе ''История балета''.
Александр Генис: ''Нью-Йорк Таймс Бук Ревю'' выбрала этот опус одной из десяти книг года и посвятила книге громадную статью Тони Бентли, самой бывшей балерины. Главная мысль книги – балет как искусство отмирающее, ему нет места в современном мире. Этот тезис вызвал бурный отпор читателей ''Нью-Йорк Таймс'' . А Вы, Борис Михайлович, как считаете: пора хоронить балет?
Борис Парамонов: Ответ требует исторического контекста. Балет был создан как школа великосветского этикета, исключительно благородного, аристократического поведения и маньеризма. Он появился в самом роскошном королевском дворе Европы – во Франции. Зарождение балета относят к 1581 году – когда появилось шестичасовое аллегорическое представление на сюжеты греческой мифологии, причем танцоры выступали прямо в зале для публики: еще не было идеи специально построенной и поднятой над зрительным залом сцены. Дженнифер Хоманс пишет о великих артистах и хореографах – Вестрисе (его описание есть у Карамзина в ''Письмах русского путешественника''), Дидло, Марии Тальони. Дидло, как мы все знаем из ''Евгения Онегина'', перебрался в Россию: после Французской революции настоящий королевский шик исчез из Франции, тут и парвеню Наполеон не помог. Балет – зрелище императорское, имперское, требующее прежде всего огромных расходов. Характерно сохранение и культивация балета в сталинском Советском Союзе.
Александр Генис: Ну как же, в моей молодости пели ехидную песенку: ''А также в области балета мы впереди планеты всей''.
Борис Парамонов: Все это сложнее. Король или диктатор могут быть грубыми хамами, но балет репрезентирует нечто сверхчеловеческое, скорее, даже божественное.
В книге Дженнифер Хоманс мне не хватило главного - культурфилософской проекции балета. Нужно было сказать о том, что расцвет балета относится к семнадцатому веку. И тут можно отметить сходство, глубинное соответствие философии Декарта. Это искусство математическое, геометрическое, другими словами – точное. Декарт для балета стал важнее, чем Платон с его идеей божественной полноты, но и самому Платону было не чуждо представление о божественности геометрии.
Важно, что все это дело вело к машине. И это особенно стало понятным в отношении балета в двадцатом веке. Я вычитал у Томаса Манна высказывание о балете Стравинского, сказавшего, что по идее расчисленности и композиционной точности балет может считаться парадигмой искусства, как бы универсальной его моделью. Интересна здесь уже осознанная мысль об искусстве как тотальной организованности материала - там нет повисающих концов. Тогда делается понятным расцвет балета, вообще точно организованного движения в тоталитарных обществах. Всякий смотревший фильмы Лени Рифеншталь поймет, что она увидела нацизм как своеобразный балет.
Всякий поймет, что при таком понимании балета ему в принципе не должно быть места в демократическом обществе. Балет в Соединенных Штатах – плод деятельности русских мастеров, главным образом Баланчина. В Америке нашлись богатые люди, готовые вложить в это дело солидные деньги. Но сейчас, - пишет Дженнифер Хоманс, - и богачи пошли не те. Баланчинский ''Ньюйоркский городской балет'' стал балетом Дэвида Коча, пожертвовавшего театру сто миллионов долларов. Самое забавное в связи с этим – упоминание как автора книги, так и рецензента, что в здании нового театра появились клопы – нынешняя ньюйоркская новинка. Мне при этом вспомнилось одно советское культурное событие – поразительная постановка, принадлежащая, кажется, Якобсону, балета ''Клоп'' на музыку Олега Каравайчука. В балете было выделено то, что заглушалось при постановке пьесы Маяковского – лирическое начало. Присыпкин и его невеста были позитивными героями. Клоп, которого приветствует Присыпкин, через 50 лет очнувшись в коммунистическом обществе – некий живой, органический остаток в обездушенном стерильном мире коммунистической утопии. Маяковский, как видно из этого примера, был гораздо сложнее проповедуемого им конструктивизма. Как сказал бы Достоевский, надо брать человека со всеми его почесываниями.
Александр Генис: Так или иначе, ''Клоп'' - не подходящий сюжет для рождественского балета. В Америке праздники принадлежат Чайковскому. Его ''Щелкунчик'' настолько узурпировал Рождество, что без этого балета праздники не обходятся, как без елки. Те, кому балет не по карману (а это очень дорогое удовольствие) смотрят его по телевизору.
Борис Парамонов: “Щелкунчиков” на телевидении, как и в прошлом году, хватало. Были представлены пять трактовок балета. Самая необычная - постановка Мориса Бежара. Был изменен сюжет: не девочка Клара или Маша предстала героиней, а некий мальчик, которого в раннем детстве оставила любимая мать, а ее заменителем стал для него балет. Главными номерами постановки стали его эдиповы дуэты с призраком матери. Это, конечно, поразительные номера, отличающиеся некоей чрезмерностью. Бежар умер в 2007 году, и неясно, следует ли надеяться на появление такого уровня балетмейстеров в наше время.
Александр Генис: Один из них уже есть. Фильм ''Черный лебедь'' с балетным сюжетом уже получил 12 номинаций на премию ''Золотой глобус''. Вы уже смотрели эту картину?
Борис Парамонов: Естественно, я посмотрел этот фильм. Аранофский, что называется, ищущий художник, это серьезный режиссер, готовый работать вне рамок эстетики Голливуда. Но мне картина не показалась удачной. Идея фильма – как раз та, что декларируется в книге Дженнифер Хоманс: балет и, вообще, искусство, требует умирания человека в художнике. В общем, недемократическая идея. Но подано это наивно: у героини – молодой, подающей надежды балерины, в лопатках зуд и краснота, и, в конце концов, там появляются крылья. Мне было смешно, когда она вытаскивала из спины какие-то перышки. Как сказал бы Довлатов, ''это не фурычит''.