Крупным планом в номере даны три фигуры – Аньес Варда (Портрет), Рауль Руис (In Memoriam) и Жорж Мельес (Юбилей). В рубрике, посвященной Руису, впервые публикуется перевод главы из его знаменитой книги «Поэтика кино», которая готовится к печати в издательстве Kolonna Publications. Завершается номер отдельной рубрикой, в которой опубликованы статьи критиков Cahiers du cinema и La lettre du cinema про советское и российское кино. Кроме того, специально для этого номера известный специалист по французскому кино Михаил Трофименков написал пять статей
Уравновешивают этот синефильский блок пространные заметки культуролога Михаила Ямпольского, скептически оценивающего французский кинематограф, который кажется ему вторичным. Он связывает это с присущей французским режиссерам синефилией, сформировавшей представления о жизни даже режиссеров «новой волны». Ямпольский не только анализирует теоретические статьи Андре Базена, Жака Риветта и Эрика Ромера, но и обращается к воспоминаниям Франсуа Трюффо, в которых тот опасливо вспоминал опыт работы у Росселлини и удивлялся тому, что итальянский режиссер предпочитает искусству и кинематографу жизнь, человека.
И все-таки поскольку ни в одной другой культуре никогда не уделялось такое внимание понятию письма, то закономерным образом именно во французском кино возникла традиция предельно личного высказывания, подчас основанного на материале собственной жизни (вспомните только «Завещание Орфея» Жана Кокто). Именно этой теме посвящена вторая по размеру рубрика журнала под названием «Кино как жизнь и жизнь как кино». В частности, в ней есть статья кинокритика Антона Костылева, первым написавшего на русском языке о двух предельно личных картинах – «Зимнем путешествии» Венсана Дьетра и «Кинематографисте» Алена Кавалье. Вот что пишет Костылев о Кавалье, окончательно передшем в последнее время на жанр видеодневников:
Антон Костылев: «Разговоры с женой, с матерью, смерть отца, болезнь оказались совершенно равноправны со всем миром вещей и явлений, попавших в объектив Кавалье. Слова «мир как день творения» тут не верны – это мир, который сотворен очень давно и останется тем же, когда уйдет снимавший его режиссер и смотревший его картину зритель. Из протокола повседневности «Кинематографист» превращается не в протокол поиска смысла, а в напряженный акт вглядывания в то, что изначально составляет смысл. Мягкий взгляд Кавалье обладает безжалостной силой смотреть на любой объект как на единственный в мире, неповторимый и уже оттого – прекрасный».
Борис Нелепо: В ещё одной статье, посвященной природе синефилии, под заголовком «Французская болезнь» Андрей Плахов вспоминает другое любопытное высказывание Трюффо.
«Что такое суждение киномана? Достаточно еще раз пересмотреть разруганный когда-то фильм, увидеть актеров, которых уже нет в живых, чтобы вами овладела нежность, ностальгия. Поверьте, настанет день, и высоколобые любители кино полюбят де Фюнеса».
Борис Нелепо: Оно как нельзя лучше объясняет неистощимый интерес к неожиданно всплывающим находкам из прошлого, мимо которых невозможно пройти. В истории кинематографа существует множество раритетов, которые с очень большим опозданием наконец-то издаются. Вот и одно из главных событий ноября – первое издание на DVD фильма «Стриптиз» Жака Пуатрно, снятого в 1963 году и за пределами Франции в кинотеатрах не демонстрировавшегося.
Примечателен он в первую очередь тем, что это первая главная роль великой певицы Нико, записавшей вместе с Velvet Underground знаменитую пластинку «The Velvet Underground & Nico». Сотрудничество с Лу Ридом, карьера на «Фабрике» Энди Уорхола и съемки в его фильме «Девушки из Челси» - пожалуй, самый известные эпизоды в биографии Нико. Самое интересное, возможно, последовало в семидесятые – десять лет жизни с Филиппом Гаррелем, семь совместных с ним фильмов, замечательные сольные альбомы.
Но вот о начале её карьеры мы знаем куда меньше (помимо краткосрочного появления в «Сладкой жизни» Феллини). Двадцатичетырехлетняя Нико, обозначенная в титрах «Стриптиза» Криста Нико (её настоящее имя – Криста Паффген), играет танцовщицу в балете. Вот-вот должна сбыться её заветная мечта – в готовящейся постановке она должна вести главную партию, но в последний момент по прихоти инвестора эта роль переходит к другой девушке. Обиженная и оскорбленная, она уходит из балета и неожиданно оказывается на сцене стрип-клуба ‘Le Crazy’.
Прототипом клуба, конечно же, стало знаменитое кабаре Crazy Horse, открытое в 1951-м году. Напомню, что именно ему посвятил одноименный фильм знаменитый документалист Фредерик Уайзмен, представлявший это кино на последнем венецианском кинофестивале. В «Стриптизе» Пуатрно заняты настоящие танцовщицы, но основное внимание, конечно же, приковано к потрясающей Нико, которая, к слову, всего за четыре месяца до съемок родила сына от Алена Делона.
Несмотря на то, что первый официальный сингл Нико датируется 1965-м годом, её дебютная запись была сделана именно во время работы над «Стриптизом». Музыку к фильму написал молодой Серж Генсбур, ему же принадлежат слова заглавной песни, исполненной Нико.
Впрочем, от этого исполнения было решено отказаться и впервые эта песня была издана только в 2001 году на одной из компиляций музыки, написанной Генсбуром для кино. Сам он тоже появляется в кадре в эпизодической роли пианиста. Несмотря на пикантную тематику и контркультурных героев, «Стриптиз» - кино очень старомодное. На обложке dvd издания оно аттестуется как классика Новой волны, но это, конечно, далеко от истины. Режиссура здесь подчеркнуто ровная, незапоминающаяся, сценарий наивен, разве что операторскую работу можно назвать выдающейся – камера выхватывает четкие черно-белые планы, сценические выступления и огромные глаза Нико. Как охарактеризовал фильм «Стриптиз» кинокритик Sight&Sound Тим Лукас – это страннейший артефакт, который в одно и то же время оказывается гораздо больше и гораздо меньше наших ожиданий.
А вступительную песню вместо Нико в итоге замечательно исполнила Жюльетт Греко. Она звучит на начальных титрах фильма.
Дмитрий Волчек:Чешская республика выдвинула на премию Оскара в категории «лучший фильм на иностранном языке» картину «Алоис Небель». Не все в Чехии довольны этим решением – многие считают, что выдвижения заслуживала последняя лента Яна Шванкмайера «Пережить свою жизнь», о которой мы уже рассказывали. Но нет, не подумайте, что «Алоис Небель» – это какая-нибудь «Цитадель». Картина интересная, хотя адресованная зрителям, хорошо знающим чешскую историю двадцатого столетия; подозреваю, что многих членов американской академии за просмотром киноверсии комикса о печальной жизни стрелочника Алоиса Небеля, быстро сморит сон. Хотя, быть может, они угадают источник вдохновения художника Яромира-99, нарисовавшего комикс о Небеле, первый в чешской истории графический роман; источником этим были мрачные американские комиксы 50-х годов. Жизнь Алоиса Небеля определена двумя историческими событиями: изгнанием немцев из Чехословакии после второй мировой войны, и – через почти полвека – выводом советских войск, расквартированных возле железнодорожной станции, где трудится Небель.
Центральная часть графического романа – «Главный вокзал». Алоис Небель теряет работу и приезжает искать справедливости у пражского железнодорожного начальства. Декабрь 1989 года, коммунизм рушится, Вацлава Гавела избирают президентом Чехословакии, и обитатели главного вокзала – нищие, проститутки и пьяницы – встречают новый год и новую жизнь. Новая жизнь начинается и для Алоиса Небеля, который знакомится на вокзале с туалетчицей Кветой. Повесть о маленьком человеке и большой истории нравится чешским зрителям: я смотрел «Алоиса Небеля» на обычном дневном сеансе через несколько недель после премьеры, и зал был почти полон. В московских кинотеатрах на показах нового фильма Андрея Звягинцева в первые дни после ее выхода в прокат тоже были полные залы, иной раз даже билеты нельзя было купить, а показ «Елены» 6 ноября по Первому каналу прошел с необычайным успехом:рейтинг в Москве — 9%, а общероссийский показатель— 7,4% с долей 19,5%, это очень много. О «Елене» мы уже говорили в октябрьском кинообозрении, и сегодня Борис Парамонов продолжает разговор:
Борис Парамонов: Новый фильм Звягинцева производит сильное впечатление. Очень действенно это сочетание кошмарного сюжета и чрезвычайно сдержанных средств выражения. Звягинцев в этом фильме минималист. Эффект получается тот же, что у Хемингуэя или у Чехова. Из Чехова он напоминает рассказ «Убийство» - редкий у него случай построения сюжета вокруг чрезвычайного происшествия. Чехов говорил, что написав рассказ, нужно выбросить из него начало и конец. То же находим у Хемингуэя: не договаривайте до конца, пусть читатель догадывается, так сильнее. Такая недоговоренность в «Елене» - линия внука. Мы ясно видим, что не сегодня-завтра он сам кого-нибудь убьет или его убьют, и все усилия Елены пропадут втуне. Очень хорошо в сцене драки подростков решен финал: зритель ждет, что кого-то убили, но нет, избитый ожил, зашевелился. Его не сегодня убьют, а Еленин это внук или кто-то другой – не имеет значения. Жизнь вообще не имеет значения и ценности в перспективе того или иного конца. Само присутствие смерти обесценивает жизнь. Это уже Достоевский, восстающий на злого Бога, создавшего чудо бытия – человека и обрекшего его смерти. Тогда получается, что жизнью руководит не Бог, а дьявол, и лишается смысла вопрос о морали. Смертность, хрупкость человека – соблазн для другого человека, жизнь не имеет укорененности в чисто физическом плане, и это соблазняет. Выдвигая такую тему, Звягинцев предстает демоническим художником. Он не пугает – но нам страшно. Мы ходим бездны на краю.
Вспоминая прежние фильмы Звягинцева, мы четко усматриваем господствующую его тему. Это – семья, самый устрашающий человеческий союз. В «Возвращении» это отец и сыновья, в «Изгнании» муж и жена. Но ни в одном повороте семейного сюжета у Звягинцева нет позитивного решения. Семья у него – не дом и крепость, а наиболее опасный способ существования. Семья по определению интимна, поэтому в ней недействительны законы социальности, законы человеческого общества. Семья – источник травм у Звягинцева, у него, в отличие от Толстого, все семьи одинаково несчастны. Семья и есть несчастье, а значит тем самым несчастье – жизнь, коли она зачинается в семье, а не в пробирке. Звягинцева хочется назвать манихеем, жизнь у него создана злым богом. Этот поистине метафизический масштаб его творчества заставляет видеть в нем крупного художника. Отрадно, что в его лице нынешнее российское художество возвращается к вневременным, вечным темам, всяческий совок перестал уже интересовать серьезных художников.