– Кем он был? Тот, чье тело ты сейчас носишь?
– Мусорщиком. Как и ты.
– И что ты с ним сделал?
– Ничего. Ничего такого. Когда я на него наткнулся, он уже умирал. У него не было ни семьи, ни друзей.
– Ты его убил?
– Все умирают, Рахиль. И он умирал. Ты почему-то выглядишь расстроенной. Тебе не нравится, что я вернулся к его облику?
– И каким же образом он «умирал»?
– Я бы сказал, он почти умер.
– Ты продолжаешь убивать.
– Почти умер, – повторил Борн.
Я стояла молча и неподвижно. Привидение возвращалось, потому что живому человеку с бьющимся сердцем не под силу было найти выход. Мне все еще небезразлична была судьба Борна, но по спине пробежал холодок. Интересно, не обрастет ли вскоре жизнь Борна городскими легендами, как обросла жизнь Морда? И насколько схожи будут их легенды?
Борн был слишком умен, чтобы не прочитать мои мысли по лицу, и слишком непосредствен, чтобы промолчать.
– Рахиль, у меня идея. Только не говори сразу «нет». Сперва выслушай.
– Борн…
– Я стараюсь убивать только плохих людей или тех, которые уже умирают. Я учусь держать все под контролем. Я собираюсь взять все под контроль. И если я это смогу, то, может быть, смогу вернуться в Балконные Утесы? Может быть, тогда вы с Виком мне позволите? Я буду помогать тебе приводить их в порядок, ставить ловушки и даже, наверное, помогу Вику с биотехами. Вернусь к вам, и мы вместе попробуем. Обещаю, Рахиль, я буду хорошим.
Наступила моя очередь игнорировать его слова.
– Ты не можешь больше пользоваться этой личиной, Борн. Тебя раскрыли. О тебе пошли слухи. Ты уже не вписался. Люди начали кое-что подозревать.
– Я понял, Рахиль, – ответил Борн, и неприветливая физиономия его маски мутировала во что-то более довольное, как если бы я с чем-то согласилась. Возможно, Борна удовлетворил сам факт того, что я его искала.
И он предстал передо мной в своей старой походной модификации, только теперь был куда крупнее, чем прежде. Все, чего мне в ту минуту хотелось, – это вернуться домой и никогда оттуда не выходить, но я точно знала, что вернувшись, сразу начну мечтать о том, как пойду в город и опять найду Борна.
– Ты пока не можешь вернуться назад, – проговорила я. И добавила как можно тверже: – Никогда не сможешь. Ты никогда не вернешься.
Но почему я сама не могла уйти? Что меня удерживало? Почему была не в состоянии подавить эту последнюю искру любви к нему? Из человеческого сострадания? Жалости?
Борн молчал. Он весь как-то осел, и заметно стало, что пепел с неба падал на нас обоих. Я стряхнула эту серость, и на моей рубашке осталось грязное пятно.
– Рахиль, я… когда-нибудь умру?
– Да. Все умирают.
Он и сам знал ответ. Вопрос – ответ. Мы это сделали.
– А что тогда будет с теми, кто внутри меня? С людьми? С животными?
– Они давно умерли, – сказала я, хотя, сколько я ему этого ни твердила, Борн никогда не понимал.
– Нет, они не мертвы, Рахиль. Я убил их, но они не мертвы. Ты ошибаешься. Думаю, они вообще никогда не умрут.
– В том смысле, который был важен для них самих, Борн, они мертвы.
Я не была уверена, что мы с Борном употребляем слова «мертвый» или «убить» в одном и том же смысле. Для него, на каком-то недоступном для моего понимания уровне, не существовало ни смерти, ни умирания. Возможно, мы находились по разные стороны бездонной пропасти непонимания. Действительно, что такое человек без смерти?
– Ты все еще любишь ящериц? – спросила я после паузы, не желая на него давить.
– Я все еще люблю ящериц, – Борн издал звук, похожий на чириканье. – А они меня – нет.
– Ума не приложу, почему.
– Хотя теперь я становлюсь похож на последышей Морда, – продолжил Борн. – Я охочусь на них, потому что они хотят убить тебя. Их убить трудно, но я стараюсь, Рахиль. Если все они исчезнут, Балконные Утесы вновь станут безопасными. И тебе не придется прятаться. Может быть, тогда я смогу вновь увидеть тебя и поговорить с тобой. А ты сможешь пойти со мной к реке. И в другие интересные места.
Борн окольными путями пытался вернуться в Балконные Утесы.
– Охотиться на последышей опасно. Ты не должен этого делать. К тому же их слишком много.
Я продолжала упорно притворяться, что не замечаю его намеков. Я должна была. Должна была скрепить сердце и избавиться от идеи тайных встреч, от намерения вести двойную жизнь за спиной Вика. И если я буду непоколебима, эта наша встреча станет вакциной, которая излечит меня.
– Я должен, – возразил Борн. – Должен. Все будет лучше, ты увидишь. Вот увидишь.
Взволнованное чудище с одной-единственной, навязчивой идеей, преданно заботящееся о моем благополучии.
– Мне надо идти, – сказала я.
– А ты не можешь побыть со мной еще? Хоть чуточку? Ну, пожалуйста!
– Очень бы хотела, но увы.
– Понимаю, – Борн кивнул в какой-то незнакомой, чужой манере. – Но как же приятно было вновь повидаться с тобой, Рахиль. Так приятно, так приятно.
Он протянул щупальце, и я пожала его, с секундной задержкой, будто человеческую руку. Гладкая, мягкая кожа. Совсем как у человека.
– Я не хочу покидать тебя, Рахиль, – сказал он. – Ты думаешь, что покинула меня, но я-то знаю, что это не так. Не совсем так. И я тебя не покину. Никогда. Вот увидишь. И поймешь.
Привидение внутри меня рассыпалось на кусочки, желая превратиться в туман или росу, лишь бы не быть существом, способным понять слова Борна.
Тот вновь изменил облик, сделавшись огромным и трепещущим, но по-прежнему оставаясь чем-то длинным, плоским, потокообразным, змееподобным. Он рванулся с места так быстро, что превратился в толстый, размытый черный зигзаг, заскользивший к краю крыши.
– Я не сделаю ничего плохого людям, которых ты видела этой ночью, – сказал Борн напоследок, но мне было известно, что память Борна – это замок, построенный из черепов.
У останков обуглившегося медведя меня кто-то поджидал. Никогда прежде я не замечала, чтобы этот кто-то сиял так ярко, в темноте, под пепельным дождем. Высокий и прямой, он загораживал собой медведя. Похоже, я раньше не замечала его истинного облика. Его кожа светилась, лицо было блаженным, решительным и опустошенным, словно у пришельца из далекого прошлого. Портрет кисти старых мастеров, где свет падает на лицо, слишком совершенное, чтобы быть настоящим.
– Вик…
– Ты никогда больше так не поступишь, Рахиль. Ты никогда больше так со мной не поступишь.
Его лицо выражало столько обиды и боли от предательства, таких явных и отчетливых, сколько я ни у кого не видела в городе. Я знала, он наблюдал все, слышал каждое слово, сказанное мной Борну, и это было невыносимо. Мне стало стыдно. Я не могла тут стоять, я этого не заслуживала.
Но мне этого очень хотелось. Я захотела быть достойной яркого света, который Вик зажег для меня.
Я стояла перед ним и не отводила взгляда, точь-в-точь как та девочка во дворе. Потом кивнула. Да, я никогда так больше не поступлю. Никогда больше не пойду искать Борна, что бы ни случилось. Как бы мне ни было больно.
– Унылый оракул, – сказала я, давая ему понять, что я – это я.
Казалось, его тело вибрирует от силы эмоций, настолько он был сейчас жесток и несгибаем. Он стоял на краю обрыва, и ему нужно было принять решение. Переполненный светом и сомнениями, все так же повернутый внутрь себя, как если бы продолжал что-то от меня скрывать.
– Угорь из ботанического сада, – наконец произнес он отзыв.
Он был так стремителен, так вызывающе прекрасен, каким я его никогда не видела прежде. Даже теперь, когда я думаю о моем милом Вике, я вспоминаю его именно таким: как он стоит рядом с мертвым медведем, словно сам его завалил, и глаза его – желто-зеленые бриллианты. Он казался человеком, знающим, что вот-вот все потеряет, но тем не менее хочет рискнуть.
Как мы утратили то, за что боролись
Я укрывала убийцу и никак не могла избавиться ни от мыслей об этом, продолжавших крутиться в голове, ни от последствий. Борн был даже не убийцей вроде меня, но тем, кто убивал невинных, пытаясь возложить на них вину за это. Я думала, что действовала по доброте душевной, хотела, сообразуясь со здравым смыслом, научить Борна быть хорошим. Однако можно ли винить волка за то, что он убивает свою добычу? Или орла – за полет? Единственным моим спасением от чувства вины, единственным козырем, оставшимся у меня в руке, чем-то блестящим, замеченным в грязи и, может быть, бесполезным, была идея, что я не могу так просто отбросить свои чувства, ведь Борн был для меня чем-то большим. Я продолжала в него верить, нутром чуяла нечто, чего не понимала разумом.
Наверное, это было заблуждением, и я ошибалась, но даже привидения не вполне лишены чувств. Встретив в облике привидения Борна в глухом уголке города, я продолжала думать о нем как о достойной личности, всего лишь подверженной дурным наклонностям. Сколько я ни старалась убедить себя, что он – злой и ужасный психопат, у меня ничего не получалось.
И в Балконные Утесы вернулась уже Рахиль, а не привидение. Я вернулась во временной разрыв, щель, которую до сих пор считаю осколком счастья, найденным перед самым концом, перед тем, как мы потеряли все. Вик мог отдалиться от меня, а я – от него, но в те несколько дней я познала его настолько глубоко, что дальнейшее сближение грозило сжечь нас обоих.
Придя в свою комнату, я стянула пыльную, грязную одежду сначала с себя, потом – с него, и мы принялись трахаться с такими страстью и самозабвением, что они вытеснили все остальное. Я не хотела от него нежности, а он не хотел быть нежным, мы брали и брали друг друга, пока нам не стало больно, пока мы не устали так, что могли уснуть без снов и кошмаров, измученные, голодные, оставшиеся ни с чем, но все это было не важно.
После того мы лежали и разговаривали настолько честно, насколько это было возможно. Я рассказала ему о встреченных мусорщиках, о последыше на перекрестке, о том, как тошно мне в Балконных Утесах без Борна. Рассказала ему это не затем, чтобы ранить, а чтобы выпустить наружу демонов, засевших у меня внутри, и провести без них хотя бы одну-единственную ночь. Пока он меня слушал, его тело напряглось и расслабилось, и в этих обыденных ощущениях было огромное