Так и вышло.
Я никогда не ошибаюсь в главном, tatlim.
С первой секунды и до конца.
На сто процентов. Абсолютно. Моя.
Мои губы в горячечном порыве прижимаются к её виску и, наверное, обнимаю слишком сильно. Она вздрагивает в моих руках, дышит чаще, и я расслабляю хватку, успокаивающе поглаживаю белокурый затылок. Спи, tatlim, еще слишком рано. Я не готов. Хотя бы один час, чтобы собраться с силами, которые понадобятся нам обоим.
— Ран… — рваный выдох, сдавленный шепот. Моя тигрица никогда не спрашивает разрешения. Повернув голову, она щекочет распахнувшимися ресницами мой небритый подбородок. Застывает на несколько бесконечных секунд, задерживая дыхание. И я не дышу вместе с ней. Моя ладонь медленно соскальзывает на её щеку, большим пальцем стирая скатившуюся слезинку. — Ран… — едва слышно повторяет tatlim, и столько не прикрытой отчаянной боли в трех буквах моего имени, она переливается в меня, бьет фонтаном, течет по венам. Все слова застревают в онемевшем горле, да нет таких слов, которые помогут Алисе не чувствовать.
Тишина звенит, барабанит в висках. Шумно вдохнув, tatlim порывисто прижимается ко мне, утыкается носом в шею.
— Осторожно, сладкая, — мягко удерживаю её руку с иглами капельниц поверх одеяла, глажу по плечу. — Вот так, девочка. Не надо резких движений. Поспи еще немного.
— Не хочу спать, — слабым голосом отзывается Алиса. Просунув под мою шею свободную от капельниц руку, она зарывается пальцами в мои всклокоченные волосы. — Пожалуйста, не уходи, — пронзительная мольба раздирает сердце.
— Не уйду, — обещаю я, чувствуя, как дрожат её ресницы, порхая по моей коже невесомыми прикосновениями.
— Я просила его остаться со мной. Умоляла Аллаха, чтобы он не лишал нас... — Алиса надрывно всхлипывает, а я неотрывно смотрю расплывающимся взглядом в белую стену, хотя отчаянно хочется зажмуриться, как в детстве, когда было по-настоящему страшно. — Я так хотела сохранить его. Почему? Почему с нами?
— Шшш, не надо, — провожу пальцем по сухим горячим губам. — Мы не первые, кто переживает потерю. Ты поправишься. Мы справимся. Со временем будет легче.
— Я не хочу переживать. Мне не будет легче. Я дышать не могу, — её голос сипит, срывается, отражая все оттенки внутренних терзаний.
— Я буду дышать за двоих. Помнишь? — мягко спрашиваю я. Алиса судорожно вздыхает, неопределенно качнув головой.
— Я помню, как кричала, что не хочу его, а он уже был во мне, — она горько плачет, зеркаля на себя мои недавние мысли. — И эти проклятые таблетки…
— Ты не знала, Алиса, — говорю твердым тоном, положив ладонь на мокрую от слез щеку. — Обвиняй меня. Только меня, tatlim.
— Не могу, Ран, — она горько всхлипывает. — Мне так страшно и холодно, — я обнимаю её крепче, и она доверчиво прячется в моих объятиях. — У меня все болит внутри. Так сильно.
— Я знаю, Алиса, — отзываюсь хриплым шепотом, прикрывая веки.
— Нет... Не Алиса, — она непроизвольно царапает ногтями кожу на моем затылке. — Tatlim, — поправляет меня с пронзительным отчаянием. — Твоя.
— Конечно, моя. Моя tatlim, — ласково повторяю я.
Она застывает, прерывисто дышит мне в шею. Я слышу, как оглушительно колотится её сердце, заставляя аппараты выдавать тревожные сигналы.
— Что такое? — осторожно спрашиваю я. Она молчит, вздрагивая, как от озноба. — Скажи мне, tatlim? — настаиваю, растирая ладонями напряженные плечи. Проходит целая вечность наших совместных мучений, прежде чем Алисия решается заговорить:
— Где ты был, Амиран? Я тебе миллион раз звонила.
— Ты же знаешь, как это бывает. Экстреннее собрание в закрытом режиме строгой секретности. Любой вид связи недоступен. Я просил тебя ждать меня.
— Я ждала, Амиран. Каждую минуту, — импульсивно отзывается моя раненая тигрица. — Места себе не находила. Но два дня, Ран?
— Такое случается, Лиса. Не я придумываю правила безопасности, но они необходимы.
— Мы так срочно вылетели, я испугалась, Ран. За тебя испугалась.
— За меня не нужно бояться, Алиса, — уверенно шепчу, целуя её в висок, не подозревая, что однажды это утверждение сработает против нас.
— Жена твоего отца сказала, что тебя нет во дворце.
— Зарина там не живет уже много лет, tatlim. У жён отца отдельные резиденции.
Алисия затихает, осмысливая услышанное, и делает совершенно неправильные бредовые выводы.
— Меня ты тоже отселишь?
— Не говори ерунду. Что я буду без тебя делать в огромном дворце? — коснувшись губами холодного лба, мягко говорю я.
— Приведёшь другую жену, невинную и покорную, — продолжает себя накручивать Лиса. — Такую, как Жасмин, она родит тебе сыновей столько, сколько скажешь.
— Я не хочу сыновей от Жасмин, — вздохнув, отвечаю я. — И Жасмин не хочу.
— Она сказала, что ты собирался на ней жениться, — дрогнувшим голосом шепчет tatlim. — Она показала мне подарок, кулон и…
— Алиса, — уверенно прерываю поток её слов, приложив палец к сухим губам. — Я видел Жасмин аль-Бассам дважды и оба раза мельком. Никогда не говорил с ней и точно не дарил никаких кулонов. Все, что говорили, эти две женщины — ложь. Есть только ты и я, других не существует. Ты никому не должна верить. Только мне.
— Я не поверила, Мир, — выслушав, доверительно признается Алисия. — Я чувствую, что никого кроме меня нет.
— Правильно чувствуешь, Лиса.
— Ты, правда, никогда не влюблялся?
— Нет, никогда.
— А сейчас? — в тихом голосе звучит непривычная робость, сдавливающая грудную клетку до боли.
— И сейчас — нет.
Алисия растерянно замолкает, одергивая руку. Несколько секунд лежит неподвижно, а потом упирается ладонью в мое плечо.
— Тихо, сладкая, — обхватив тонкое запястье, нежно поглаживаю его подушечками пальцев. — Ты задала неправильный вопрос. Я действительно не знаю, что такое влюблённость. Эта стадия меня миновала. Перебирать варианты оставлю другим, тем, кто не готов принимать решения и брать на себя ответственность. Я придерживаюсь правила, что мужчина выбирает веру, родину и любимую женщину один раз в жизни, и буду сражаться за свой выбор до конца. Ты очень давно и очень глубоко в моем сердце, tatlim, и это никогда не изменится.
— А если я никогда не рожу тебе сыновей? — несчастным голосом спрашивает Алисия.
— Родишь, — твердо заверяю я, отметая любые сомнения. — Сыновей, дочерей или обоих сразу. Врач сказал, что нет никаких причин, по которым ты не сможешь забеременеть и выносить ребёнка.
— Я не скоро смогу решиться снова..., — подавленно шепчет Алиса.
— Я тебя не тороплю, tatlim.
Она отстраняется, чтобы запрокинуть голову и взглянуть на меня. Сердце сжимается и горит, когда я вижу её заплаканное мертвенно-бледное лицо, потрескавшиеся губы, покрасневшие веки, окружённые темными кругами.
— Я должен был сказать это в самом начале, — произношу с запоздалым пониманием. Наши взгляды соприкасаются в глубоком тягостном молчании. Сотни слов горят на языке и ни одного правильного. Я не верю в слова, но Алисе они нужны сейчас. — Я много чего наворотил, tatlim. Меня оправдывает только то, что я боролся за то, что считаю своим. Мой отец не боролся. Никогда и ни за кого из нас. Почему я должен был отпустить тебя? Я не мог этого сделать. Никогда не смогу.
— Не отпускай, Ран, — отзывается нежным шепотом, пристально всматриваюсь в мое лицо. — У тебя капилляры в глазах полопались, — прохладные кончики её пальцев трогают мои скулы, а мне кажется, что они касаются сердца. Алиса облизывает губы, неотрывно и внимательно рассматривая мое лицо.
— Ерунда, хорошие капли, пара часов сна и все пройдёт, — отмахиваюсь, качнув головой.
— Сколько ты не спал?
— Не волнуйся обо мне, tatlim. Это ты у нас оказалась на больничной койке.
— Вообще-то мы тут вместе лежим, — с горьким призрачным подобием улыбки замечает Алисия. — Когда ты уезжаешь в Нью-Йорк?
— Уже должен там быть, — не сразу отвечаю я. Алиса опускает взгляд на мой подбородок, тщательно скрывая свои чувства. — Твой отец меня подменит на несколько часов.
— Сколько? — взмахнув ресницами, вопросительно смотрит в глаза.
— Сколько? — переспрашиваю, не поняв вопрос.
— Сколько часов у нас осталось? — поясняет tatlim, и голубая радужка бездонных глаз стремительно темнеет.
— Семь, может, восемь.
— Понятно, — она отворачивает голову, уставившись в потолок. Не нужно быть знатоком душ, чтобы понять, что за эмоции сейчас душат мою жену. И они полностью обоснованы.
— Я сделаю все возможно, чтобы вернуться, как можно быстрее, — хрипло обещаю я.
— Сделай все правильно, Амиран, — качнув головой, отзывается Алисия. — Я справлюсь и буду ждать. Столько, сколько понадобится.
Мягко поддев её подбородок пальцами, заставляю взглянуть мне в глаза.
— Я не могу остаться, Алиса, — произношу с искренним сожалением.
— Я понимаю, Амиран, — печально кивает tatlim, погладив меня по щеке. — Правда, понимаю. Не волнуйся. Дайан побудет со мной. Я полюбила её, как родную, и мальчишки у нее классные.
— Они тебя тоже любят, Лиса, — подтверждаю, поцеловав её ладонь. — Тебя нельзя не любить… Невозможно, ты внутри. Моя, — горячо шепчу я, и мы снова бесконечное количество минут смотрим друг на друга, касаясь пальцами, губами. Так много невысказанной боли витает между нами, безжалостной и глухой, к словам, клятвам и обещаниям.
— Не дай мне уснуть, хочу попрощаться, — тихим голосом просит Алисия, согревшись и немного успокоившись на моем плече.
Мне невыносимо тяжело от того, что, когда весь удар от случившегося обрушится на нее, я буду далеко, решать вопросы, от которых зависит наше «завтра». Но это "завтра" для нас, tatlim. Кто способен попытаться изменить будущее, если не мы?
Когда первые лучи солнца сползают со стерильно чистого подоконника на пол и медленно перетекают на кровать, Алиса уже несколько часов крепко спит в моих объятиях. Часы на запястье второй раз сигнализируют, что мне пора уходить, но так невыносимо трудно от нее оторваться.