Но тогда автоматически вернусь в семейство, что нежелательно. Семейство — они сволочи те еще, в чем-то похуже клановых. Сбежал — и нечего возвращаться.
Да, а еще в новой семье имеются две якобы сестрички. Близняшки. Судя по воспоминаниям, восемнадцатилетние шалавы и круглые дуры. А также квадратные и кубические. А кто они еще, если при своих очень заурядных финансовых данных надеются на выгодное замужество и пальчиком не шевелят, чтоб как-то улучшить жизнь? Пальчиком не шевелят, разве что задницей. И то безрезультатно по большому счету. Даже этого не умеют.
По дороге вспоминаю жалкое состояние семейных финансов. Мне ж теперь там целый год жить и чего-то кушать, и желательно кушать вкусное и качественное. Это, помимо прочего, напрямую связано с магическими особенностями тела. Так что захожу в круглосуточный супермаркет и основательно гружусь. Остатки скидываю с ти-фона в наличку. Ее столько, что приходится трясти три банкомата. Следующим ходом закидываю наличку по карманам и на свой старый номерной счет. Определенная сохранность теперь деньгам гарантирована.
Ключа-брелока, естественно, в карманах нет, я же навсегда уходил. Приходится пинать в дверь. Открывает сама Вера, смотрит взволнованно, и чувствую, что тону в ее серых глазах. Еле выплываю, отплевываясь и отфыркиваясь, ух… Чертово тело.
— Что это⁈
— Долги начинают возвращать! — сообщаю мрачно. — Понемножку. Зато все.
Вручаю ошеломленной женщине покупки и боком протискиваюсь в дверь. Такое впечатление, что меня не собираются пускать в квартиру, пока не дам нормальных объяснений. Но я же их и не дам. А ночевать тогда где⁈
— У тебя рубашка в крови, — замечает женщина осуждающе.
— Ну, в крови. В моей же, не в чужой. Экспертиза, если что, подтвердит. Вера, тебе что важнее: пара капелек моей крови или пара сотен тысяч?
— Как ты меня назвал? — вырывается у женщины.
— Сколько, ты сказал⁈ — вырывается у кого-то в комнате за спиной.
У кого-то двух.
— Ну, привет, крашеные! — бросаю не оборачиваясь. — Будем знакомы — Рой. А теперь брысь и не отсвечивать, с мамой разговариваю!
-=-
Сидим напротив друг друга за кухонным столом и держим тактическую паузу. Упрямства обоим не занимать, этак мы долго просидим. В соседней комнате затаили дыхание и подслушивают. Прекрасно слышу, что стоят сестрички у двери, к щелочке прижались ушами. Физиология родного семейства, мое тайное и пока что единственное оружие. Ах да, еще жизненный опыт. Специфический такой.
Припоминаю, что близняшки Роя за парня не держали. Лупили регулярно, и вообще отдали ему в пользование девчоночий ти-фон с треснувшим экраном, уронили, косорукие. А его подаренный на день рожденья, естественно, отжали себе. И не меня они сейчас послушались, что скрылись в своей комнате, а маму. Мама у сестричек в авторитете.
Решаю, что на упрямстве можно и до утра промолчать, а мне вообще-то не кушать, а жрать охота. Организм потихоньку выправляется и требует на это дело ресурсов.
— Ты не родная, — прямо говорю я.
За дверью чуть не давятся возгласами. Но молчат, есть у девчонок воля.
— С чего так решил?
— С зеркала. Не похожи.
— Дети не всегда походят на родителей.
— Не в случае благородных, у вас доминантная наследственность! — обрываю неумелое вранье. — Вера, не морочь голову, я тебе не родной сын! И видно, и чувствуется. Достаточно открыть глаза. Вот девчонки — те да, твои.
Женщина криво усмехается и молчит. Тоже не родные, как понимаю. То есть ей родные, но не супругу. Ох и напутано в семье, без киллера не расплести! Кстати, киллер за столом сидит.
— Раскрыл, значит, глаза?
— Раскрыли, — поправляю хмуро. — Меня киллер ждал, еле убежал. Поневоле задумаешься, откуда ноги торчат. И чьи.
Женщина покраснела, потом смертельно побелела. О, дошло.
— Жучка, Хрючка! — зову я. — Я передумал. Идите сюда, тема вас касается.
— Как дам сейчас за Хрючку! — звенит яростный девчоночий вопль.
— Сами друг дружку так дразните! Жанна, Хелена, кому сказано?
Девчонки выходят. Недовольные, с брезгливо поджатыми губами. Две дуры из ларца, одинаковы с лица. Вульгарная помада, синие тени, и тушь с ресниц кусками отваливается. И цвет волосенок помойный.
— Мое семейное имя не откроешь, я правильно понимаю? — уточняю я. — Так и думал. Тогда вопрос: куда папенька подевался?
Женщина открывает рот… и закрывает. Понятно, сложно ей с папеньками. Фрейлины — они такие фрейлины, затейливые.
— Твой супруг, где он? Почему в нищете? Где мужчина, который должен содержать семью? Почему мне никто за пьянки по шее не дал?
— Мой супруг Никол Збарский под старость лет заразился игроманией, просадил всю недвижимость и сгорел от алкоголизма девять лет назад, — сухо сообщает женщина. — И в этом смысле ты весь в него.
Недовольно двигаю челюстью. Семейная, кстати, привычка, надо бы избавиться. То, что Вера молчит про меня, понятно. Никто в таком не признается, с чего бы ей? А вот игромания — тут имеются вопросы. Она стала заразной болезнью триста лет назад. Аккурат когда появилась в мире магия. Все как положено, анаэробные бактерии, воздушно-капельный путь, все такое. А вопросы… благородные не заражаются, такие дела. Магия против. И алкоголизмом их не пронять по той же причине. Или?..
— Он из простолюдинов, что ли?
— Дворянин, — поджала губы женщина. — За особые заслуги.
— Понятно, купил.
Сестрички возмущенно фыркают. Они его помнят и считают родным отцом. Но того, что Никол Збарский дворянин по документам, а не по происхождению, их фырканье не изменит. В глазах благородного общества они полукровки. Или, как тут презрительно выражаются, буратины. Недоструганные.
— Мне вернули двести тысяч, — сообщаю я. — Долг, я сказал. За что? За все хорошее, так правильно. Вера, половина тебе, держи. Сними квартиру в охраняемом квартале, лучше всего у Меньшиковых. Потому что здесь меня убьют, и вас со мной невзначай. А я знаю, за что? Знаешь ты, но молчишь.
Делаю паузу. Вдруг сломается? Вдруг ей дочек жалко?
Но женщина молчит. Понятно, клятва сильнее жизни.
— Теперь с вами, девочки. Вы чего размалевались? Так дешево, я имею в виду? Мне без разницы, но маму позорите. Дам каждой по сотне, если смоете раскраску.
— А на покраситься тоже дашь? — бросила одна из близняшек недоверчиво.
Я ее прекрасно понимаю. За все предыдущие годы Рой Збарский кредитки не заработал. Воровал на выпивку у сестричек и у мамы, за что не единожды был бит.
Принюхиваюсь. Хелена. Так-то их без нюха не различить, однояйцевые.
— Дам. Но в натуралке вы лучше смотритесь. Спросите у мамы, она специалист. Кстати: Вера, бросай свою дурацкую работу, все равно толком не платят. Лучше девчонок фрейлинским делам обучи, им по жизни точно пригодится. Танцы-шманцы, языки, стиль, прочие дела.
— Мы на мою зарплату, между прочим, живем, — усмехается женщина. — А твои сто тысяч — сейчас они есть, а завтра их нет. Придут и вернут тем, у кого украл. Или твой запал завтра кончится. Наглотаешься пива, как обычно, и приползешь оборванный и избитый.
К деньгам на столе она демонстративно не притрагивается.
Всерьез задумываюсь над перспективой. М-да. Организм в жалком состоянии, всякое может быть.
— Может, и приползу, — говорю в результате. — Но мне за это заплатят. Кто? Все, так правильно. Все непричастные, а причастные вдвойне. Последнее: мне спать где? Надеюсь, не с сестричками?
— Рой, ты что такое говоришь⁈ Они — девочки, с ними нельзя! В моей комнате ты спишь. Когда доползаешь.
— Ни за что, я не железный! Лучше у порога на коврике! Еще лучше — на банкетке в кухне! Здесь хорошо, здесь еда есть.
У нее он ночует, ну надо же. Пятнадцатилетний гормононоситель. Задохлый, но юноша! Теперь хотя бы немножко понятны его закидоны. Каждый вечер наблюдать частичный стриптиз в исполнении бывшей фрейлины младоимператорского дворца — и у старика кукуха переклинит.
— Там ширма! — возмущается женщина и слегка розовеет. — Ты что, от своих пьянок все забыл⁈
— Тем более ширма, — ворчу непреклонно. — Тогда точно на банкетке!
А то мне ширма помешает. Демонстративно устраиваюсь на банкетке. И руки за голову закидываю. Сестрички издают губами неприличные звуки, набирают еды, пока не отобрали, и норовят свалить в свою комнату. Лениво напоминаю про краску. Смоют они свою дикую тушь, никуда не денутся. Сто рублей для них — настоящие деньги. Карманных средств девчонкам катастрофически не хватало все детство. Собственно, их вообще не было до этого момента. И смутное происхождение денег у презренного братика их жутко интересует, но только в плане как бы самим так же обогатиться. Криминал их не смущает. Подумаешь, украл. Деньги же. Очень практичные особы, мне они нравятся.
Недовольно морщусь. Не мне они нравятся, а телу. Но вообще — как-то даже жалко сопляка. Он искренне любил свою семью. Но не имел сил справиться с алкоголизмом. Да и умом явно не блистал, с такой-то ущербной рожей. За что его презирали. А он продолжал любить, как умел.
Мне хочется кушать, и кушать без свидетелей, чтоб не было вопросов насчет гигантского аппетита, но Вера задерживается.
— Ты другой! — говорит она негромко, но убежденно.
Только вздыхаю. Если бы! Ни на молекулу не изменился на самом деле, все тот же задохлый наркоман и пьяница. Потому что моя личность пока что не в теле. На самом деле я свысока наблюдаю. Из куна-чакры.
— И пить бросишь? — недоверчиво спрашивает женщина.
Молча киваю. И пить, и курить, и наркотики. Если не доставляет удовольствия, зачем тратить деньги? Не так уж легко они достаются. Грабить, между прочим, тоже работа. Тяжелая.
— Ломка…
Не понимаю. Ну, ломка. А мне-то что? Я не Рой. Не мое тело страдает, а этому говнюку так и надо. А я за его мучениями сверху с удовольствием понаблюдаю.
— А дай-ка я тебя проверю! — решается женщина.
Усмехаюсь. Ожидаемо. Она для того и осталась. Но я же не в теле. Ни одержимости, ни управления — ничего! Только некая