— Деда-а, — пролепетала вдобавок и, видя его радость, сама обрадовалась и неожиданно для себя засмеялась.
— Ах, моя красавица! Умница и ладушка! Слышали? Знает, кто ей деда! А как заливается смехом… Моя любимая кроха!
Потом были первые шажочки и выезд из Москвы. Другой терем*(раньше теремом называли женский этаж, как правило, верхний), новые люди и свежий воздух. Только там Тоня поняла, насколько жарко и душно было в городском тереме. Понятно, что её боялись простудить, но только перебравшись в деревню, она наконец-то, вздохнула полной грудью.
В дом Тоню приносили только ночевать, а все остальное время её выгуливали в саду, и если бы не комары со слепнями, то счастью малышки не было бы предела.
Вся эта благодать сменилась возвращением в город и знакомой духотой. Мало того, что терем топили днём и ночью, так ещё в одной горнице вместе с крохой спала нянька, а она мало того, что храпела, так ещё зад её по ночам барствовал и трещал без умолку.
Но что она могла поделать? Возмутиться? Сказать? Ведь уже сносно лепетала! Но никто не вслушивался в её слова. Говорит — и ладно! Тоне казалось, что она могла прочитать стихи и в ответ на это слушатель только мотнул бы головой, отгоняя наваждение, и улыбнулся бы, как ни в чём не бывало.
Но, конечно, дело было не только в невнимании к выходящим за рамки потребностям малышки. Тоня уже поняла, что в тереме каждая женщина занимает определённое положение, и сдвинуть её непросто. А все потому, что дед Тони — думный дьяк разрядного приказа! Над Еремеем Дорониным стоит только боярин Кошкин-Захарьин и сам великий князь, а остальные… Тут всё сложно.
Большинство бояр да князья, безусловно, выше по положению и зовут дедушку Еремейкой, а кое-кто и пальцем грозит, но к ногтю прижать не смеют, как любого другого думного дьяка.
Вон как достаётся ото всех дьяку хлебного приказа! Вечно он виноватым выходит перед всеми, а Доронину поди скажи гадость, если он ведает делами всех служивых людей.
Но это пока Тонины догадки. Из подслушанных разговоров она сообразила, что Московское княжество разрастается, и роль думных дьяков растёт. Раньше они были кем-то вроде секретарей-помощников у думных бояр, а теперь они главы приказов, и уже бочком сидят в думе, да что-то присоветовать могут.
Ну, да бог с княжеством! Тоня узнала, наконец, что её имя Евдокия! А то раньше ягодкой звали, да радостью маминой, а теперь вот Дуняша чаще проскальзывать стало. А ещё она познакомилась со своей старшей сестрой Марией! Машенька оказалась старше всего на пару лет, но её уже сажали за работу, и пока малышка Дуняша тискала в ручках тряпочки, та крутила веретено под присмотрим других женщин. А мама вновь была беременна: в семье ждали мальчика.
Как только у мамы округлился животик, Дуня перестала быть центром внимания домочадцев и дворни. Рядом с ней чаще всего оставалась Маша и её нянька. Дунина же толстуха только продолжала ночевать рядом, а остальное время теперь крутилась возле мамы. Все ждали наследника, и разговоры были только об этом.
Дуня приходила в ужас от того прессинга, что устраивали женщины своей молодой боярыне.
Они без конца капали ей на мозг, что роду необходим наследник, что без него худо, а вот она родит и жизнь переменится, и не будет как в семье подьячего Никифорова…
В конце концов Дуня стала уводить Машу, слушавшую весь этот бред с широко раскрытыми глазами. Они забирались в общую горницу и играли там, а если их гнали оттуда, то забегали на кухню, усаживались в уголке и слушали незатейливую болтовню кухарки с дворовыми.
Бывало, что девочки выбирались во двор, забирались на поленницу и смотрели через забор на улицу. Другим развлечением стало подглядывание за тем, как боевые холопы упражняются в мастерстве, дворовые хлопочут по хозяйству, а девицы сплетничают. Иногда обе малышки засыпали на своем посту, но просыпались уже в постелях. Машина нянька и остальная дворня зорко приглядывали за крохотулечками.
Дуня впитывала все происходящее, как губка. Ей интересно было слушать чужие разговоры, смотреть на прохожих, помогать что-то делать. Для неё всё было ново. А ещё малышка старалась больше говорить, и ответственная Маша поправляла её, когда та ошибалась. Девочки всё время проводили вместе, а Машина нянька не возражала. Её приставили к Марии в качестве наставницы, и она обучала девочку рукоделию. Потом ей досталась бы в ученицы Дуня, но раз кроха уже пристроилась рядом, то женщина возражать не стала. Маленькая Евдокия не доставляла никаких хлопот.
Но однажды весь двор Дорониных погрузился в траур.
Старшая сестра Мария обнимала Дуняшу за плечики и плакала вместе со всеми. Из разговора Дуня поняла, что с беременностью мамы что-то пошло не так и боярыня потеряла ребёнка. Теперь все затаились в ожидании, выживет ли она сама.
Этот период Дуняша запомнила надолго. Дед ходил хмурый и бросал фразы вроде того, что он говорил, что невестка слабая и надо было родниться с другим родом. За эти слова Дуня грозно смотрела на него и не давалась в руки. Дед кряхтел, ворчал и обиженный уходил в княжеский приказ на работу.
Отец в эти дни посерел лицом и подолгу засиживался в общей горнице, гипнотизируя свечу на столе. На женской половине все притихли и с подозрением поглядывали друг на друга.
А к матери ежедневно приходила лекарка, и тогда все начинали бегать, исполнять её приказания. Дуня крутилась возле неё, стараясь следить за её действиями. Малышка надеялась хоть чем-то помочь, понимая, что у неё есть более современные знания, но это стремление было слишком наивным. Никто её не подпускал к матери, да и слушать бы не стал.
Но, слава богу, лекарка оказалась знающей особой, и впору было Дуне поучиться у неё. Во всяком случае боярыню не только отпаивали травами, но ими же обмывали и даже внутрь делали спринцевание. Вот это остудило Дунин порыв лезть в дела, в коих она понимала поверхностно.
Мама выкарабкалась и все зажили по-прежнему. Дуня и Маша стали не разлей вода. К Машиному обучению присоединился отец Варфоломей, а Дуня продолжала держаться сестры и слушала чему он учит. Учебы в её понимании не было, зато заучивание церковных текстов процветало махровым цветом. Маленькая Маша плакала, когда отец Варфоломей сердился на неё за нерадение и смотрел, насупив брови и тогда Дуня поднимала ор, созывая всех вокруг.
Это работало и постепенно отец Варфоломей умерил свой пыл, но любви к детям ему это не прибавило.
Постепенно Машеньку втягивали в женские повседневные хлопоты и свободного времени у обеих боярышень стало мало. Из дома они выходили, а Дуню несли на ручках, только в церковь. Да, собственно, в Москве таким малявкам ходить было больше некуда.
Когда девочки подрастут, то начнут получать приглашения на девичьи посиделки в боярские семьи и даже в княжеский терем. Общение в этом времени между женщинами оказалось активным. Девушки знакомились со своими ровесницами на посиделках, а выйдя замуж, поддерживали связи при помощи снующих по всем дворам сказительниц-старух и свах. И конечно же, если женщины дружили, то могли зайти в гости, но только на женскую половину.
Больше свободы у маленьких боярышень было в загородном имении, и Дуня часто подбивала Машуню погулять без присмотра. Они убегали ловить лягушек, раков и рыбу, искали речной жемчуг, выкапывали разные корешки и пробовали жарить их на костерке. В эти моменты они наслаждались самостоятельностью, не замечая, что за ними всегда следует их нянька и парочка старых боевых холопов, а убежали они меньше чем на сотню шагов. Так прошли первые шесть лет Дуняши.
ГЛАВА 3
Только на шестой свой день рождения Дуня поняла, что её сознание более не уплывает от усталости и напряжения. За прошедшие годы мама всё-таки родила наследника, и он в длинной рубашечке сейчас сидел вместе с женщинами, пытаясь выстроить башенку из берестяных коробочек.
— Дуняша, опять мечтаешь! — воскликнула сестра и отобрала веретено. — Что ж ты за хозяюшка будешь, если тонкую нить спрясть не можешь!
Дуня улыбнулась и пожала плечиками:
— Машенька, мне всё одно не быть такой же искусницей, как ты!
Сестра попробовала нахмурить бровки, не желая соглашаться с тем, что у Дуняши что-то не получается, но улыбка сама собой полезла на её лицо, потому что приятно было услышать, что она искусница.
Маше нравилось возиться с нитками, тряпочками, придумывать рисунок для вышивки и исполнять его. Она могла часами сидеть с рукоделием и не замечать времени. Отвлечь её по силам было только выдумщице Дуняше. Та с удивительностью легкостью «придумывала» новые способы вышивки, которые поражали всех, но сама изобретательница быстро теряла интерес к воплощению своих задумок. Она и в прошлой жизни частенько загоралась, увидев великолепные работы рукодельниц, вышивала-вязала-шила одну-две вещи и остывала, возвращаясь к книгам.
А вот Маша по подсказкам сестры создавала шедевры, и слава о ней как об искусной рукодельнице пошла по всей Москве, даром, что девчонка совсем. Всего восемь лет.
— Поиграй с Ванюшей, — попросила Маша, подметив, что малыш начал кукситься, — а то он заскучал.
— Мы тогда в сад пойдем! — подскочила Дуня и потянулась поднять с пола братика.
— Зачем это? Пусть здесь сидит, — встрепенулась бывшая её нянька-толстуха. — Прохладно нынче.
— Вот и помоги бояричу одеться! — грозно сведя светлые бровки, отчеканила Дуня.
Господи, она впервые в жизни велела кому-то что-то делать!
Но все эти женщины жили за счет её семьи и не утруждали себя работой. Дуня этого не понимала.
Она прекрасно помнила, как экономила в прошлой жизни и боялась потерять работу, да и здесь видела, как с рассвета до заката хлопочут дворовые девки за еду и кров. Эти же… рукодельницы… одна видимость, что они чем-то заняты! А ещё на каждый праздник смотрят жадными глазами на маму, ожидая подарочки — и ведь получают!
Дородная бабища бросила взгляд на сидящую у окна хозяйку, но та с улыбкой посмотрела на дочь и одобрительно кивнула. Она знала, как Дуняша не любит кровавые россказни о святых. А тут как раз затянули сказание о страданиях Иулиании Вяземской.