В общем, это и послужило спусковым крючком. Вид пожилой пары, державшейся за руки, и ощущение безмолвной музыки, их сопровождавшей. И теперь я оказалась не в силах остановить нахлынувшие воспоминания – я словно опять оказалась на том переполненном стадионе, где даже оглушительные вопли зрителей не могли заглушить ту дикую и невероятно сексуальную музыку, что заставляла людей танцевать в проходах и вставать на скамьи, бешено хлопая в такт грохоту барабанов. Я тоже встала и, подняв руки, раскачивалась в такт музыке. Мои бедра, плечи и голова двигались сами собой. Я еще не успела увидеть его лицо, когда почувствовала, что руки его обнимают меня за талию, и прислонилась спиной к груди незнакомца. Он уткнулся подбородком мне в волосы, а его руки соскользнули мне на живот, и я прижала их к себе, но к нему так и не повернулась. Мы так и продолжали раскачиваться в такт безумной мелодии, прильнув друг к другу; потом музыка смолкла, и я обернулась, чтобы посмотреть на него. Он с улыбкой смотрел на меня. А я была настолько возбуждена, что тело буквально трясло…
Уже собираясь уходить из парка, я еще на минутку задержалась и, сунув руку в сумку, ласково погладила кончиками пальцев кисточку для бритья, такую мягкую и теплую.
Свитнес
Ох, да! Мне порой даже не по себе становится, когда я вспоминаю, как обращалась с Лулой Энн, когда она еще совсем маленькой была. Но вы поймите: я ведь обязана была как-то ее защитить! Она же понятия не имела, каков наш мир на самом деле. Не знала, что в этом мире нам нельзя быть ни упрямыми, ни дерзкими, даже если мы чувствуем себя правыми. Не знала, что можно запросто угодить в тюрьму для малолетних, если, скажем, возразишь учителю или с кем-то подерешься в школе. Не знала, что таких, как она, на работу берут в последнюю очередь, а увольняют – в первую. Да и откуда ей было знать об этом? Откуда ей было знать, что ее иссиня-черная кожа может вызвать у белых людей страх? Что из-за цвета кожи над ней станут смеяться, будут дразнить? Я однажды видела, как девчушку лет десяти – причем далеко не такую темнокожую, как Лула Энн, – поймали белые мальчишки, и один сделал ей подножку, так что она упала. Она, правда, сразу попыталась отползти в сторонку и встать, но второй мальчишка с такой силой пнул ее ногой в зад, что она шлепнулась ничком, а он поставил ногу ей на спину, не давая приподняться. Остальные, разумеется, стояли вокруг и ржали, схватившись за живот и прямо-таки пополам сгибаясь от смеха. Потом девочке все же удалось вырваться и сбежать, а они все продолжали ржать, страшно гордые собой. Я-то, к сожалению, в автобусе сидела и все это из окна видела, иначе бы, конечно, вмешалась, помогла девчонке, оттащила бы ее подальше от белых подонков. Понимаете теперь, как мне важно было Лулу Энн всему научить? Если бы не мои уроки, она бы и не знала, что, если на улице тебе белые мальчишки навстречу попались, нужно немедленно перейти на другую сторону и убраться от них подальше. И ведь ученье ей в конце концов на пользу пошло, и она даже заставила меня ею гордиться. И я, признаюсь, была горда, как павлин. Особенно во время суда над бандой учителей-извращенцев – их трое было, мужчина и две женщины, – которых моя дочь на чистую воду вывела. Она, хоть и была совсем еще малышкой, но, выступая свидетельницей в суде, держалась как взрослая – такая спокойная, такая уверенная в себе. С ее буйными волосами всегда была настоящая морока, но перед выступлением в суде я тщательно ее причесала, туго заплела ей косы и купила синее с белым платье-матроску. Очень я в тот день нервничала, боялась, что она споткнется, поднимаясь на трибуну, или начнет заикаться, или забудет, что ей говорили психологи, и опозорит меня. Но нет, слава богу, все обошлось, и с ее помощью удалось накинуть, если можно так выразиться, петлю на шею каждому из этих грешников. Вас бы, наверно, стошнило, если б вы услышали, в чем их обвиняли. А какие гнусности они заставляли делать совсем маленьких ребятишек! Впрочем, все это и в газетах было, и по телевизору. Несколько недель под стенами суда собирались толпы орущих людей – учились их дети в той школе или не учились. Некоторые даже с самодельными плакатами приходили: «Смерть проклятым извращенцам!» и «Никакого снисхождения дьяволам!».
Большую часть слушаний я просидела в зале суда; ну, не каждый день, конечно, а в те дни, когда, согласно предварительному расписанию, предстояло выступать Луле Энн. Выступления свидетелей все время переносились или даже отменялись, потому что многие в суд вообще не явились – кто-то заболел, а кто-то и вовсе передумал. Лула Энн выглядела испуганной, но держалась хорошо и вела себя тихо в отличие от других детей-свидетелей; многие из них места себе не находили от волнения и даже поскуливали, а то и вовсе навзрыд плакали. После выступления Лулы Энн я чуть не лопалась от гордости. Мы с ней рука об руку вышли из зала суда. Не больно-то часто видишь, как маленькая чернокожая девочка сбивает спесь с белых злодеев! Мне очень хотелось, чтобы Лула Энн поняла, как я ею довольна, как горжусь ею, и я решила купить ей пару сережек – такие маленькие золотые колечки. А потом мы пошли и прокололи ей уши. Даже наш квартирный хозяин улыбнулся, когда нас увидел. В газетах, правда, никаких фотографий не было – это запрещено законом о личной неприкосновенности детей, – но слухи о выступлении Лулы Энн в суде разошлись мгновенно. И владелец аптеки, который всегда рожу кривил, стоило ему нас вместе увидеть, подарил моей дочке шоколадный батончик «Кларк», узнав, как мужественно она себя вела.
А знаете, я была вовсе не такой уж плохой матерью, хотя, наверное, не раз обижала свою единственную дочь и даже больно ей делала. Но все это только потому, что мне необходимо было ее защитить от тех оскорблений, которые с цветом кожи связаны. Я обязана была это сделать! Хотя, признаюсь, сперва даже мне ее невероятная чернота в глаза бросалась. И это помешало понять, что Лула Энн – моя дочь, что мне нужно просто ее любить. Но я ведь все-таки ее люблю. Правда, люблю. Надеюсь, что теперь и она это понимает. Да, я очень надеюсь, что это так.
В последние два раза, когда мы с ней виделись, она меня, можно сказать, поразила. Такая смелая, даже дерзкая. Такая уверенная в себе. И с каждым ее приездом домой я все чаще забывала, какая же она все-таки черная, потому что моя девочка здорово научилась эту свою черноту себе на пользу обращать. И носила всегда только белую и очень красивую одежду.
В общем, оказалось, что дочь сама мне урок преподала, хотя все это мне давным-давно следовало бы понять. Видите ли, очень важно, как ты с самого начала ведешь себя по отношению к своему ребенку. Ведь некоторых твоих поступков дитя, возможно, никогда тебе не забудет и не простит. У Лулы Энн отличная работа в Калифорнии, но мне она больше не звонит и в гости не приезжает. Хотя постоянно присылает и деньги, и разные вещички. Но ее я очень давно не видела, просто и сказать не могу, как давно.
Брайд
Ресторан выбрала Бруклин. Называется «Пират». Такой полушикарный. Он когда-то был невероятно популярным, но теперь дышит на ладан – отличное место для туристов и тупых ортодоксов. Вечер, пожалуй, был слишком прохладным для белой блузки без рукавов, но мне хотелось произвести на Бруклин впечатление, показать, какого невероятного прогресса я достигла, какими незаметными стали теперь мои шрамы. Бруклин изо всех сил старалась вытащить меня из того состояния, которое она называет «классической депрессией после пережитого изнасилования». Потому-то она и притащила меня в это заведение с чрезмерно сложным, с дизайнерской точки зрения, антуражем, где главную роль, по всей видимости, должны были сыграть официанты в красных подтяжках на мускулистых обнаженных торсах. Бруклин – настоящий друг. Она тихо сказала: я на тебя давить не собираюсь, просто спокойно поужинаем в ресторане, где обычно нет посетителей, зато отлично готовят мясо, а вокруг полно красавцев с роскошными мускулами, еще и совершенно безвредных. Я знаю, почему Бруклин нравится это место: она любит пустить пыль в глаза, особенно когда вокруг много мужчин. Давным-давно, еще до того, как мы познакомились, она закрутила свои светлые волосы в дреды и благодаря этому, хотя она и без того хорошенькая, производит прямо-таки сногсшибательное впечатление. Во всяком случае, именно так утверждают чернокожие парни, с которыми она встречается.
За аперитивом она, хихикая, пересказывала офисные сплетни, но наш смех мгновенно смолк, стоило появиться рыбе mahimahi, приготовленной по старинному и чрезвычайно сложному рецепту; филе аппетитно плавало в кокосовом молоке и было приправлено имбирем, семечками кунжута, чесноком и мелко нарезанным зеленым луком. У меня попытка шеф-повара превратить нежнейшую рыбу в нечто невероятно гламурное ничего, кроме раздражения, не вызвала; я быстренько соскребла в сторонку всю эту «красоту», а само филе с удовольствием съела. А потом решительно заявила:
– Хочу в отпуск! Куда-нибудь поехать! Например, отправиться в круиз на большом корабле!
Бруклин усмехнулась.
– Ну-ну. И куда же хочешь? Похоже, ты и впрямь начала выздоравливать.
– Только никаких мальчиков и травы! – быстро сказала я.
– Это запросто. Ну что, может, Фиджи?
– И никаких вечеринок! Я хочу побыть в обществе солидных людей с брюшком. Хочу играть с ними на палубе в «шаффлборд»[9]. Или в «бинго»[10].
– Брайд, ты сильно пугаешь своими требованиями. – Бруклин промокнула губы салфеткой и с нарочитым удивлением на меня воззрилась.
Я положила вилку.
– Ничего я тебя не пугаю. Просто хочется покоя. И тишины – чтобы слышен был только плеск волн о борт корабля и звон подтаявшего льда в хрустальных бокалах.
Бруклин локтем одной руки оперлась о стол, а другой рукой накрыла мою руку и сказала:
– Ты, девушка, еще просто от шока не оправилась. А раз так, то я и не позволю тебе строить какие бы то ни было планы, пока у тебя все воспоминания о насилии из головы не выветрятся. Пойми: пока ты от