Её не удовлетворили мои доводы. Она продолжала:
— Почему у нас всё идёт в эту «шкатулку»? Почему нам надо постоянно переезжать? Что, здесь нельзя жить и ждать нашего папу?
— Я же тебе говорила, Соко. Мы с тобой как две вороны-путешественницы…
Я сама поняла, что мне не хватает веских аргументов. Глаза моей дочери спрашивали: «Почему мы должны быть воронами-путешественницами?» Она больше не хотела переезжать с места на место. Весь её облик говорил, что она против.
— Девочка моя, мне кажется, что, если мы привыкнем к одному месту, обживёмся в определённом городе, мы никогда не сможем встретиться с нашим папой, — мне ничего не оставалось делать, как сказать ей всю правду.
— Мама, ты что, на самом деле думаешь, что, если мы будем вот так ездить с места на место, мы сможем встретиться с папой?!
Её слова меня шокировали.
— Да. Конечно! — ответила я, но поняла, что дочь не верила в мою искренность.
— Почему ты думаешь, что мы с ним не увидимся? — продолжала она.
Я закурила сигарету. Мои пальцы дрожали.
— Я не знаю, — сказала я совсем тихо.
Соко, не в силах вынести этот разговор, всхлипывая, сказала:
— Прости, мама. — Она сама чуть не плакала. — Мама, прости, что я подумала, что мы с ним не увидимся…
В этот момент у меня в душе всё рухнуло. Если бы я попробовала сказать хоть слово, то тут же разревелась бы. Я потушила сигарету в пепельнице и сделала глоток кофе.
Интересно, как Он поступил бы в такой момент? Я прибавила громкости Роду Стюарту и решительно вышла из дома в надежде преодолеть свою беспомощность.
Мне захотелось посмотреть на воду, и я направилась к озеру Инба. Вода в речке, впадающей в озеро, блестела на солнце. На насыпи сидел с удочкой пожилой мужчина. Красные крылья ветряной мельницы сегодня тоже не вращались.
Я стояла посреди осеннего ветра.
«Ты что, думаешь, что сможешь прожить одна?» Я вспомнила слова матери. В то утро она стояла в коридоре, и в её словах слышались и упрёк, и желание меня остановить.
«Ты думаешь, что сможешь нормально прожить одна с ребёнком, без мужа?!» — звучали слова моей матери.
Моя мама… Она очень хорошо шила. Я вспомнила её лицо, большой рот. Она была поклонницей канадского пианиста Гленна Гульдта… Она всегда составляла отцу компанию, когда он выпивал за ужином, и пользовалась духами «Мицуко», когда куда-то шла. Моя мама… Мама, от которой я отказалась…
Когда я поняла, что беременна, я ни секунду не сомневалась. Я сразу поняла, что мой ребёнок — это третье сокровище, которое послано мне в жизни. Третье и самое дорогое…
«Мама, ну почему мы всё время переезжаем?» — спрашивала меня дочь.
Как мне лучше ответить на её вопрос? У кромки воды чувствовался холодный ветер, я потёрла руки.
«Ты на самом деле думаешь, что сможешь с Ним снова встретиться?» — у меня в голове звучали слова дочери.
Вода в озере застоялась. Озеро заросло водорослями, на поверхности — брошенные окурки. Вода тяжёлая, помутневшая, даже не колыхнётся, будто совершенно не зависит от ветреной погоды. Рядом с берегом — несколько выброшенных деревянных лодок. Наполовину сгнившие, наполовину разломанные, они выглядели как останки кораблекрушений…
Когда моя маленькая Соко научилась ходить, она постоянно старалась уцепиться за мои ноги. Где бы мы ни были.
Я вновь вспомнила ощущение теплоты её тела и прикосновение её крепких ручек, когда она, вцепившись, повисала на моей ноге.
Стоя на холодном ветру, я вспоминала то счастливое время.
Глава десятаяДзуси. 2001 год
Когда мои родители познакомились, маме было 23, а папе 26. Мама рассказывала, что когда-то давно папа говорил ей так: если бы они познакомились в младших классах, то он бы не допустил, чтобы мама поранила плечо. Если бы познакомились в 8–9 классах, они бы вместе сбежали из дома куда-нибудь далеко. А если бы познакомились в старших классах, то он каждый день играл бы для неё на гитаре. Если бы они познакомились в университете, то и он, и она были бы сейчас совсем в другом месте…
Однако в реальной жизни всё сложилось совсем иначе. У мамы на плече остался шрам, полученный, когда она подралась. В средних классах она убегала из дома одна. В старших классах она красила волосы в ярко-розовый цвет «Коттон-канди» и каждый день ходила одна на дискотеку. В реальной жизни всё получилось совсем не так, поэтому сейчас мама живёт здесь.
Дзуси — очень зелёный город. Мама говорит, что когда идёшь по широкой улице, вдоль которой стоят большие дома и растёт много деревьев, город напоминает Беверли Хиллз.
Мы переехали сюда два месяца назад. А в прошлом месяце я пошла в среднюю школу[15]. Наша школа находится прямо возле синтоистского храма. На первом этаже нового огромного спортзала висят часы с кукушкой.
Когда я рассказала о них маме, она удивилась:
— Да?! Как интересно! Когда вы делаете упражнения, из часов выглядывает кукушка и сообщает, который час?
На самом деле всё не так. Часы с кукушкой висят в коридорчике, ведущем в спортзал, сразу над входной дверью. От самого зала их отделяет плотная дверь, поэтому во время урока часов не видно и не слышно. Можно даже забыть, что они есть. Но мне эти часы очень нравятся, и главное для меня именно это.
Накануне перед переездом из Сакура в Дзуси мы с мамой устроили «прощальный ужин» в нашей комнате, заставленной коробками со сложенными вещами. В нашей старой квартире с лоджией и примыкающим к ней садиком, в которой мы прожили два года.
У меня в школе был выпускной вечер, и поэтому не пришлось устраивать специальный классный час по случаю моего перехода в другую школу, как это бывало раньше. Несмотря на это, я всё-таки получила несколько открыток-записок на память от одноклассников. Пожилая женщина, которой мама преподавала игру на фортепиано, подарила мне на память красивый носовой платок. Не знаю, почему она мне его подарила, мы же с ней даже ни разу не виделись. Мама получила от неё в подарок сумку.
— Хороший был город, правда?.. — сказала мама за прощальным ужином. Она сказала об этом городе в прошедшем времени, уверенно, и на её лице не было ни малейшей тени колебания. Как всегда во время наших переездов. Мама никогда не сомневалась в том, стоит ли переезжать.
Незадолго до того, как всё решилось, мама сказала мне, что если я против, то можно и не переезжать, что можно ещё немного пожить в этом городе. Мне не понятно, что она имела в виду под словами «ещё немного»? Это сколько? Что бы случилось, если бы мы остались жить в Сакура? Зачем я ей ответила тогда, что согласна переезжать? Сама не понимаю… Для меня понятным остаётся только то, что «мы — вороны-путешественницы», и то, что мама глубоко уверена в том, что мы «плывём в божественной лодке».
Нумата попрощался со мной возле пруда Убагаикэ. Он не был удивлён. По крайней мере, его лицо не выдавало удивления.
— Вот как… — буркнул он, глядя на пруд. Всем своим видом он словно говорил, что так и знал, что я уеду.
— Ну, давай, пусть у тебя всё будет хорошо, — сказала я ему.
— Ничего не поделаешь… Переезжать или нет, решают родители, а не дети, — ответил он тихо. Он, как всегда, был в своих «дяденькиных» брюках.
В отличие от других ребят, он не говорил мне «будем писать друг другу письма» или «когда-нибудь опять увидимся». И я, и Нумата знали, что больше мы никогда не встретимся.
Переехав в Дзуси, мама купила скутер[16]. Маленький скутер тёмно-синего цвета, он очень идёт маме. Теперь мама каждый день на нём ездит на работу. Она надевает тёмно-синий шлем, красит красной помадой губы, в своей расклёшенной юбке садится на скутер и едет. Говорит, что на скутере «очень быстро, удобно и легко».
И в этом городе тоже мы с мамой часто гуляем. В основном мы ходим к морю, но иногда идём к вокзалу и там в кафе едим пирожные.
Песок на берегу моря в Дзуси по цвету как песок из детской песочницы. Так я называю тёмно-серый цвет. Тёмный песок кажется тяжёлым. А в тех местах, где песок мокрый, он вообще чёрный.
Над берегом моря низкое небо, затянутое тучами.
«HULL» по-английски означает «корпус корабля», а по-японски звучит «Хару». Я узнала вчера, как переводится это слово. Мне объяснил бармен — хозяин «Хару».
«Хару» — это бар, в который я устроилась на работу месяц назад. Заведение представляет собой и ресторан, и кафе, и бар одновременно. Хозяева — супружеская пара, увлекающаяся яхтами.
— Знаешь, моряки говорят не «далеко», a «hull down», — сказал мне хозяин. — Это означает: «когда видна только мачта корабля, а корпус скрыт за горизонтом».
Я иду по берегу моря и всматриваюсь в морскую даль. Серая линия горизонта подёрнулась смутной дымкой. В «hull down» абсолютно ничего нет. Какой тихий вечер!
В начале апреля я ходила на праздник, посвящённый поступлению в среднюю школу, куда пошла учиться дочь. Я сама не очень люблю школу и связанные с ней мероприятия, поэтому немного нервничала, а Соко, напротив, казалась очень спокойной. Может, ей было проще, потому что не она одна меняла школу, а все ребята пришли в новый класс? Правда, у неё самой я не уточняла.
Я со странным удивлением разглядывала новую с иголочки форму[17] Соко, сменные туфли, текстильные на резиновой подошве с голубым кантом по краю. Я подумала, что наша с Ним девочка, наша Соко так необычно выглядит в новой форме и новом образе. Мне даже захотелось забрать её из школы и больше не пускать туда. Боже, какая я дурочка! Наверняка если бы Он узнал, то засмеялся бы и назвал меня дурочкой. Подумав так, я решила перетерпеть. Хотя терпеть что-либо я не люблю…
Я взобралась по песку наверх, перелезла через дорожное ограждение, достала сигарету и закурила. С проезжей части шоссе, внизу передо мной расстилался вид моря и песчаного берега. В мае на пляже не бывает людей. И сейчас на стройке пляжного домика, каркас которого уже возвышался на берегу, работал только одинокий плотник.