Я появилась на свет в 1962 году, посреди зимы. Я выросла в центре Токио. Токио был для меня как школьный двор, где прошло моё детство. Скучным, как песочница с рассыпанным песком; казалось бы, очень маленьким, но в то же время бесконечно большим.
Ребёнком я не думала о родителях. Хотя отец ласково называл меня «Ё» вместо Ёко и часто усаживал к себе на колени, а мама, будучи домохозяйкой, сама шила мне платья и разные вещи.
С тех пор как мы с Соко уехали и стали жить, переезжая из города в город, я чаще, чем раньше, вспоминаю своих родителей.
— Ты, когда вырастешь, кем хочешь быть? — спросил как-то меня отец.
— Топо Джиджио[5], — отвечала я.
— Ух ты, Топо Джиджио, говоришь. Слышишь, мать? Наша Ёко говорит, что станет Топо Джиджио, — говорил папа маме, и она смеялась добрым и радостным смехом.
— До чего же смешная ты, дочка! — говорила она.
Мама всегда носила прямую юбку до колен и плотно сидящую блузку или свитер. И только когда она куда-нибудь выходила, она пользовалась духами «Мицуко».
В моей жизни мне достались три самых главных сокровища. Самое первое мне подарили в шесть лет. Это — пианино. Оно было полированное, чёрное, очень красивое, а если открыть крышку, чувствовался особенный запах. Запах дерева и лака.
Надо сказать честно: во всех моих поступках и проступках, которые я совершала в детстве, — и то, что я в младшей школе побила одноклассников, и то, что в старших классах покрасила волосы в ярко-розовый цвет, и история с тем, как я бросила школу, и мои многочисленные уходы из дома, и то, что я попадала в подозрительные компании, — во всём этом виновата была только я сама. Я сама была и причиной, и результатом своего поведения. Родители не были ни в чём виноваты. Я их любила. Я просто не знала, как нужно жить. Абсолютно не понимала смысла жизни.
Однажды Он сказал мне не в упрёк, а по-доброму:
— Ты очень плохо ориентируешься в жизни. Просто как будто заблудилась и зашла куда-то очень далеко.
В тот момент мне захотелось расплакаться. Чувства разом нахлынули в душу, и я ничего не могла поделать с собой. Я была всю жизнь одинока. Не смогла стать Топо Джиджио. Я ни разу не почувствовала себя несчастной, но у меня было пусто на душе. Я жила, но не знала, для чего. Как нужно жить? Для чего нужно жить? Не понимала — до встречи с Ним.
В тот день мы должны были переезжать. Утром я, мама и Махо втроём пошли завтракать в ресторан, в который обычно ходят семьями. Была отличная погода. Деревья сакуры возле остановки были все в цвету.
Я ела комплексный завтрак: горячие блинчики, сосиски и взбитый омлет. Я поливала блинчики сиропом, тесто пропитывалось, и они становились сочными.
Мы съели довольно много. Почти не разговаривали. Потому что не знали, что сказать. В ресторане было светло, вкусно пахло жареным беконом.
Мама и Махо всё доели, долго пили кофе, им приносили кофейник и доливали ещё кофе, и они всё время курили. У Махо на левой руке был браслет, и, когда на него попадали солнечные лучи, он переливался и сверкал.
За завтрак заплатила Махо. Она угостила нас в подарок на расставание.
Мы вышли на улицу. Дул приятный тёплый ветер, мама, как павлин, расправила грудь, потянулась вверх, к небу и закрыла глаза.
— Какой чудесный день! — сказала она с улыбкой. Мама — человек сентиментальный, но сколько мы ни переезжали, она ни разу ни плакала и ни жалела о разлуке.
— Увидимся снова в ближайшее время! — пообещали мы с Махо друг другу. — Наклеим одинаковые наклейки на ногти, пойдём вместе в караоке: будем петь новые песни группы SPEED.
Напоследок Махо сказала маме:
— Хорошо бы, если б твой парень нашёлся!
— Спасибо тебе, — улыбнулась мама в ответ. — Всё будет хорошо.
Её ответ прозвучал с такой уверенностью, как будто это Махо ждала нашего папу, а мама хотела её успокоить.
Сакура — интересный город. Светлый и неторопливый. В городе много памятников и скульптур, тихо и уютно, есть старые торговые ряды. На углу возле магазина бытовой электротехники стоит кукла какого-то инопланетянина. Мама всегда, когда мы проходим мимо, гладит этого обтрёпанного инопланетянина. У него из ушей торчат какие-то антенны, сам он в сапогах, руки в перчатках, а большой палец на правой руке поднят вверх.
Мама работает: даёт уроки музыки в музыкальной студии, которая находится в двух остановках от нашего дома, и три вечера в неделю работает в баре. По её словам, это хорошо «и с психологической точки зрения, и для материального обеспечения». Хорошее материальное обеспечение — это когда есть запас накопленных денег.
В отличие от Такахаги, здесь нет моря. Поэтому в выходные дни мы с мамой ходим гулять в парк, который раньше примыкал к старинному замку. Замок снесли, но парк остался. Он довольно большой. Там есть и рощицы, и газоны, куда ни взгляни везде видно небо, и воздух очень свежий.
Позавчера мы тоже ходили туда погулять.
В тот день мама немного устала. Когда она устаёт, вокруг глаз у неё появляются тёмные круги, да и голос становится какой-то грустный, так что я сразу понимаю, что она устала.
— А может, ты слишком много куришь? — спросила я её.
Она изобразила на лице удивление:
— Какие глупости! Не шути так. Сигареты — это же мой основной источник питания.
Потом она достала их из маленькой сумочки, одну сунула в рот и прикурила.
— Ты как ребёнок! — Я сделала вид, что эта тема меня больше не интересует. — Я забочусь о тебе, а ты…
После этих слов мама выпустила дым.
Мы присели на вал бывшего рва, который был выкопан вокруг замка, и выпили кофе с молоком. Тот, что мама приготовила и взяла с собой из дома в маленьком термосе. Мы с ней не пьём готовый кофе, который продаётся в банках. Мама говорит, что в нём «смертельная для человека доза сахара».
— Как тебе в новой школе? — спросила мама. Прошёл месяц, как я сменила школу.
— Как обычно… — ответила я. Она только кивнула в ответ.
Мы с Рикако переписываемся. Рикако мне сказала, чтобы я ей писала, потому что она обязательно будет отвечать. Мы с ней добавили несколько пунктов в нашу «Клятву дружбы». Вот какие:
6. Обо всех происшествиях, изменениях и открытиях сразу сообщать в письме.
7. Обязательно снова встретиться.
8. Не забывать друг друга…
С тех пор как мы сюда переехали, чаще бывает так, что я прихожу из школы, а мамы нет дома. Конечно, можно сходить к ней в музыкальную студию в районном доме культуры, где она даёт уроки музыки, — она и сама говорит, чтобы я заходила, — но я ещё ни разу не зашла.
Дом, где мы живём, старый, наша квартира — угловая, на первом этаже. Зато к балкону примыкает садик, и мне это нравится. Маленький, заросший сорной травой.
Бар, куда я устроилась на работу, называется «Цумики»[6]. В нём только места за барной стойкой, и он довольно тесный. Я работаю три дня в неделю с восьми вечера до часу ночи. Хозяин бара — мужчина, давнишний знакомый хозяйки «Дэйдзи».
— Так, говорите, вы сами из Токио? — спросил меня вчера один посетитель. — Я тоже из Токио. Из Канды[7]. Просто в прошлом году купил в этом районе дом… Конечно, здесь хорошее место, на работу до Токио можно добраться… Но, честно говоря, по сравнению с Кандой, тут такая деревня!
Этот город красив в лучах солнечного света. Город, который не оставляет сложных ощущений. Замечательный город…
Так мог сказать Он.
Разумеется, и в этом городе я заглянула в магазин музыкальных инструментов. Я ни на что не надеялась, и у меня не было каких-то ожиданий или чего-нибудь в этом роде. Но в тот момент, когда я заходила внутрь магазина, у меня забилось сердце. И когда я увидела, что на гитаре натягивал струны не Он, а совершенно другой человек, — хотя я и так прекрасно знала, что Его там не может быть — я испытала не разочарование, а скорее успокоение.
Позавчера мы с Соко ходили гулять в парк, что на месте старинного замка. Я спросила её о новой школе, а она ответила: «Ничего особенного». Ничего особенного… Что означает это её «ничего особенного»? Мне ничего не оставалось, как удовлетвориться таким ответом.
Вот-вот наступит лето. Трава на валу была ярко-зелёная и источала сладкий аромат.
— В школе есть один мальчик, не такой как все, — сказала Соко, выдёргивая травинки.
— Не такой, как все?
— Да. В нашем классе.
— Что же это за мальчик? — спросила я.
— Ужасно толстый.
— И только?
— Нет, не только. Он ни с кем не общается, отчуждённый какой-то.
— Отчуждённый? Больше чем ты, новенькая?
Может, мои слова чем-то задели её — Соко немного помолчала. Неохотно кивнув, сказала:
— У меня лучше получается со всеми дружить.
— М-м… — Я подумала о той части жизни Соко, о которой я ничего не знаю. О той жизни Соко, где много раз она вынуждена сталкиваться с чем-то новым, независимо от её собственного желания. — Это здорово, да?
Соко с неохотой ответила, что, мол, не очень-то это и важно, открыла крышку термоса и сказала:
— Может, научилась хорошо держаться.
Я вспомнила себя в детстве.
Мать часто мне говорила, что из меня ничего толкового не выйдет, не умею держаться на людях. Я же не понимала, что означает это «толковое».
Моя мама…
Мама злилась на Момои. Она со страшным выражением лица возмущалась, что Момои не имел права выгонять нас с Соко.
Но мама ошибалась. Он нас не выгонял. Я сама сделала выбор. И тогда, когда мы с Момои стали жить вместе, и когда расстались, и когда я уехала с Соко.
С тех пор мы с Соко одни. От моей дочки я ничего не прошу, ничего не ожидаю. Третье сокровище, которое досталось мне в жизни — моя Соко. Она здоровая, умная — безупречный ребёнок. И я хочу, чтобы она жила, внимательно прислушиваясь к своему телу и разуму. Всегда. Как её отец.