Подошла Спуриния. В ее глазах — ужас.
«Случится беда» — пробормотал кавказец и рванул куда-то. Такой развязке я был рад.
Мы провожали нашу подругу домой, и я раз пять рассказал о том, что, мол, выхожу из метро и вижу…
Я — Герой! Восторженные взгляды Спуринии. Мы идем, взявшись за руки. А Серега, вовсю расхваливает меня. Бессонное утро в мыслях о собственной крутизне: девятнадцатилетний парень не побоялся выйти против взрослого мужика!
Встречи со Спуринией превратились в привычку. Порой, даже напрягали. Я успел разглядеть в ней изъяны, чувства остыли. Сейчас мне стыдно, но тогда я просто решил уложить ее в постель. Не дала. Мы расстались.
Теперь я не романтик, поссорился с Серегой, проигрался в карты, скучаю на лекциях.
Препод бубнит: «Человек рождается в сущности, а семья и общество формирует его личность. Иногда, личность человека по отношению к сущности может трансформироваться…».
Начинаю понимать, что со мной случилось настоящее чудо: неведомая сила тогда телепортировала меня из подземелья метро к выходу таким образом, что я успел спасти девчонок. И все это произошло потому, что я желал больше всего на свете совершить что-то подобное!
Я размечтался о возможности уйти из этого мира в такой мир, где жизнь была бы другой.
Какой? Другой! Чистый воздух, леса и поля, верный конь и меч в руке. Где-то так.
После озарения на лекции по философии, каждое утро на пробежке я пытался увидеть пузырящуюся пленку и нож с пистолетом. Хотел, мечтал снова ощутить то чувство — желание.
Мне пришлось занять денег, вроде как на жизнь. Но я снова умудрился проиграться. Мне тут же заняли, но на игру. И снова выиграли. Вчера звонили и угрожали, объявили заоблачные проценты.
Сегодня утром отчаяние и страх помогли и почувствовать и увидеть. Теперь лежу связанный, абсолютно голый, избитый и грязный.
Хочу, есть и пить. Как мне плохо! Угораздило же меня попасть в Древний Рим. Шансов нет никаких. Если ты не гражданин, то — раб. Только бы не казнили. Готов служить изо всех сил. Твою мать! Как мне себя жаль.
Самозабвенно рыдаю, с надрывом, во весь голос. Правда, не долго.
Все-таки, если вспомнить философию препода, моя сущность всегда себя проявляла действием и какой-то рассудительностью.
Почти всегда я наблюдал за собой будто зритель, со стороны.
Вот и сейчас моя жалкая личность сопливила, рыдая во весь голос, а что-то во мне прагматично гонит параллельный мысленный ряд: «Не раскисай! Осмотрись! Все, что Бог не дает — все к лучшему!». Осматриваюсь.
Наверное, тут хранили продукты: пахнет зерном и еще чем-то съедобным. Сейчас амбар пуст. Заскрипели двери — ворота. Солнце ворвалось в мою темницу, сразу стало теплее.
В ярком солнечном свете появляются два вояки, типичные легионеры: в кольчугах, с прямоугольными щитами и тяжелыми пилами (множественное число от пилум — римский дротик с удлиненным наконечником) в руках. За ними мужик в белой тоге и девушка.
Пытаюсь встать на ноги. С трудом, но мне это удается. Стыдливо прикрывая причинное место ладошкой, вглядываюсь в лица вошедших. Шепчу: «Abiit, excessit, evasit, erupit (ушел, скрылся, спасся, бежал)», — вдруг вспомнив крылаток выражение от Цицерона.
Вершитель моей судьбы, тот, что в тоге, нахмурился и что-то сказал. Я интуитивно понимаю, что взболтнул ни к месту. Он видно подумал, что я беглый раб.
Легионеры бьют древками дротиков по ногам. Падаю на земляной пол. Парни грубо осматривают мое тело, наверное, в поисках клейма.
От страха во мне открывается резервуар вдохновения.
Я вспоминаю несколько цитат на латыни и, выбрав подходящую, кричу, что есть мочи: «Ad cogitandum et agendum homo natus est (для мысли и действия рожден человек)», — легионеры докладывают, что мол, клейма нет. А мужик, оценив мой спич, присаживается рядом и бесцеремонно осматривает мои руки.
Что-то говорит, я понимаю только — «философия». С меня снимают ремни. Рядом присаживается девушка.
Доброжелательный взгляд синих глаз, кажется, удивительно знакомым: «Спуриния?» — хриплю я и теряю сознание.
Очнулся. Похоже, вечереет.
Ощущения в общем комфортные: пока валялся в отключке, меня вымыли и одели. Лежу на деревянном ложе, одетый в белоснежную тогу и обутый в сандалии. Рядом, на маленьком стульчике сидит она, и что-то ласково щебечет.
«О чем ты говоришь? Я не понимаю ни слова!» — в отчаянии, мысленно кричу, от всей души сокрушаясь этим обстоятельством. Свет в глазах на мгновение гаснет, вижу внутренним взором пузыри на пленке и осознаю, что все понимаю.
Она говорила не со мной, а со своими Богами. Сейчас она просит у Богини Туран (Этрусское божество, у Римлян — Венера, греков — Афродита) здоровья для меня и истины. Хочет узнать, откуда мне известно ее имя?
Я сел, Спуриния встала. Дивясь легкости, с которой произношу непривычные звуки, представляюсь:
— Меня зовут Алексей. Там, откуда я родом, живет девушка как две капли воды похожая на тебя. Ее зовут Спуриния, — страх в ее глазах исчезает, но появляется вопрос. Я продолжаю — помню только ее, и ничего больше не помню. Не помню, как оказался на дороге. Может, меня похитили и бросили там? — Врать так, врать, а что еще можно сказать, оказавшись в такой ситуации, — Что ждет меня в твоем доме? — Спуриния отвечает не сразу. Задумалась.
— Я попрошу отца, что бы ты, Алексиус, стал нашим гостем. Я прямо сейчас пойду, — сказала она и выскользнула из комнаты.
Пользуясь случаем, осматриваюсь: вокруг просторное помещении, в голове проносится определение — атриум.
Две арки из обожженного кирпича — что-то вроде окон, а центральная — дверь. То есть именно через нее покинула эту беседку мой синеокий ангел.
Пол украшен разноцветной мозаикой. По периметру изображения мифических животных, в центре круг, в нем — голова медузы Горгоны.
Стены отштукатурены и побелены. На них, розовой и зелеными красками весьма реалистично мастера изобразили колонны обвитые плющом. За стенами атриума раскинулся сад.
Слышу шелест листьев на ветру. Чувствую ароматы цветов и фруктов. Оборачиваюсь, вижу неглубокий бассейн (имплювий — искусственный водоем, в который собиралась дождевая вода, попадающая туда через комплювий — световой колодец атриума). Крыши над ним нет, точнее крыша над беседкой построена так, что в случае дождя, вода по стокам и через отверстие над бассейном попадает прямо в каменную чашу. Вокруг все сияет чистотой, но не роскошью.
Степенно в беседку входит хозяин дома. Я невольно поднимаюсь и склоняюсь в почтительном поклоне, удивляясь себе.
Он подошел и присел на край ложа. Движением руки пригласил меня присесть рядом. «Неплохое начало», — подумалось. Сажусь.
— Алексиус, дочь рассказала мне твою историю. И я склонен поверить в нее. — Он пристально смотрит мне в глаза.
Неприятно. Старик словно в мозг вошел. Такого не проведешь. Стараюсь смотреть без рабской покорности, или не дай Бог, с вызовом. — Меня зовут Спуринний Маркус Луциус, я Сенатор Этрурии. — Молчу в ответ.
Пытаюсь придумать, как мне представиться. Сенатор смотрит мимо, будто задумался о чем-то, потом махнул рукой, словно принял решение, — О чем ты мечтал, чем хотел бы заняться, что тебе по сердцу? Ведь это не требует воспоминаний? Что ты сейчас хочешь?
— Хочу стать воином, — не раздумывая, отвечаю. Сенатор хмурится, качает головой.
— Я ожидал от тебя другого. Я думал, ты — философ, ученый муж. — Он показывает свои ладони и указательным пальцем левой руки проводит по цепочке мозолей под пальцами правой, к огромной мозолине на холме луны. — Это от гладиуса (римского меча) и пилума. У тебя таких нет. Ты — не воин. — «Конечно не воин, но что мне может помешать им стать?» — гоню дерзкие мысли, включаю дипломатический тон:
— Да, я никогда не держал гладиус в руке, — Спуринний удовлетворенно кивает, мол, давай, продолжай, мне нравиться твое признание, — Но меня обучали рукопашному бою, стратегии и тактике ведения боевых действий. — Но ведь почти правду сказал! — Я хотел бы попробовать стать солдатом.
— Девушка на твоей Родине, действительно похожа на Спуринию? — Как-то неожиданно старик сменил тему.
— Как две капли воды! — Тут я не соврал.
— Значит она тебе по сердцу? — Ну что я мог ответить?
— Конечно! — Я даже привстал, демонстрируя волнение. От собственного лицемерия стало немножко противно и мне пришлось закрыть глаза, что бы скрыть промелькнувшие в голове мысли.
— Да прибудет с Вами благословение Туран, — сказал Спуринний.
Не зная, как реагировать на его слова, я на всякий случай прижимаю руки к груди и киваю головой. Проснувшиеся вдруг собачьи инстинкты помогли мне предугадать властный жест сенаторской руки и рухнуть перед ним на колени.
Стою на коленях и пытаюсь понять — благословение на что?
Слышу:
— Теперь ты Спуринии муж. Завтра я напишу Консулу Этрурии письмо с просьбой, как моему сыну, дать тебе под командование манипулу. А сейчас, сын мой, пойдем, я покажу тебе поместье, — и прозреваю: Вот это влип! Это мне за грехи в прошлой жизни, там — на земле.
Идем смотреть поместье. Спуриний важно впереди, а я, стараясь изо всех сил выглядеть, как достойный человек, на полшага отстаю.
Дом Сенатора построен у подножия холма так, словно врос в его основание. Как оказалось, дом строили на входе в рукотворные пещеры. Когда-то тут искали медь. Сейчас часть пещер засыпали, часть используют для хозяйственных нужд.
Под холмом можно пройти к самому Тибру, на случай бегства от врагов.
Дом имеет северное и южное крыло со спальнями и столовыми. Тут я сам догадался, что хозяин переходил из одной части дома в другую со сменой времен года.
Сейчас — знойное лето. Холм прекрасно защищает дом от палящих лучей солнца. В восточной части расположен кабинет хозяина и библиотека.
Перед домом — парк с цветником и фруктовыми деревьями. Яблоки, абрикосы, персики, айва, инжир, гранаты — почти все в соку. Запах обалденный, просто с ног валит.