Неблагодарный. За ту толику силы, что я получил от твоей жажды сражения, исполнилвсе, о чем ты мечтал. И что? Сейчас надо мной смеется весь Олимп: Они при встрече теперь, кто быстрее стараются успеть сказать — Боги тут не причем. И смеются, будто это действительно очень смешно.
Ни о чем больше не проси. Славить не забывай!».
«Кто это там бубнит всякое про Богов? Черт, как же болит голова. Где я? Трясет как. Едем что ли куда? Э-э-э! Да я связан! Опять?», — продираю заплывшие глаза, чихаю от пыли. Обнаруживаю себя в крытом возке, связанным по рукам и ногам, да еще с грязной тряпкой во рту.
Пробую согнуть ноги в коленях и что есть силы, луплю в дощатый борт. Телега остановилась. Слышу голос:
— Центурион очухался.
— Я думал, что уже не оклемается. Здорово его приложил Мариус, — ответил второй.
— Пойдем, посмотрим. — Похитители закинули на крышу возка дерюгу, прикрывающую вход и я попытаюсь, опираясь спиной о борт приподняться, что бы разглядеть их. Вместо лиц вижу два темных пятна. Мычу, желая сказать им, что я с ними сделаю. Во рту сухо. Тряпка как наждак дерет небо.
— Центурион что-то хочет нам сказать, — знакомый голос. Чувствую, рот свободный. Вынули, значит, кляп. Сказать ничего не могу. Сухо. Кроме «Э-э-э», ничего не выходит. Концентрируюсь. Выдавливаю из себя сиплое — «Пить».
После рывка за ноги, ударяюсь головой о пол возка. Похитителям все равно. Волокут. Чувствую струйку теплой воды еле-еле разбавленной вином. Пытаюсь поймать ее губами. Глотать не могу, подавился.
Меня садят, удерживают в вертикальном положении за веревку на груди. Открываю глаза. Первая мысль от увиденного: «Ну и рожа у тебя Сережа», — заросший и небритый бомжара, тычет мне в рот кожаное горлышко фляги. Цепляюсь за него зубами, пытаюсь пить, морщась от гнилого запаха, струящегося удушливой волной от похитителя.
«Мыши плакали, кололись, но кактус грызли», — с такой мыслью, кое-как допил противное пойло.
— Кто вы? — Спрашиваю. В ответ прилетело забвение.
Очнулся. Тело кроме холода уже ничего не чувствует. «Изверги. Хоть бы веревки ослабили, так и помереть не долго», — Пытаюсь пошевелиться — не могу. Кричу: «Помогите!». Услышали. Слава Богам!
Сняли с возка, уложили у костра.
— Развяжите, умоляю. Уже не чувствую ни рук не ног, — жалобно так прошу своих мучителей.
— А не убежишь? Ты как-никак центурион! — смеются гады.
— Нет, куда мне такому?
— Ну ладно, — это второй отозвался, — Только если дергаться начнешь, свяжем еще крепче.
Развязали. Поставили рядом деревянную миску с остывшей бурдой. Смотрю на нее и «плачу» — не то, что рукой, пальцем пошевелить не могу. Хорошо, что хоть в голове уже не шумит. Пытаюсь вспомнить, как меня угораздило попасть в неволю к этим оборванцам.
После балиней мы уснули. Нас разбудила под вечер по приказу Спуриния рабыня жены. Оделись во все новое и пошли чрез форум, благо, что близко, к консулу на званый ужин.
Там я сразу же стал объектом повышенного внимания со стороны самого консула и его гостей.
По началу пришлось поумничать: мол, еще когда судил легионные состязания, заметил в действиях двенадцатой манипулы серьезные ошибки. В атаке на линию — «кулак» важен.
Плавно растекаясь мыслями, поведал, что знал о фаланге македонцев и гоплитах. После первого кубка — о воинственной Спарте. Вспомнил и о мирмидонцах — отважных и умелых воинах. Кубка, наверное, после третьего.
Да что я? Там все упились в хлам. Помню музыку на дудках и барабаны. Танцующего с девушками Прастиния.
Я вышел в сад, отлить. Туалетов в доме не было. Отхожее место находилось в саду, вроде общественного сортира, только без дверей.
В Этрурии стесняющихся людей мной вообще замечено не было. Не удивительно. Мастурбирующему прилюдно Диогену, который еще и поучал при этом действе зрителей: поглаживая себя по животу другой ругой, он сетовал на то, что этим поглаживанием нельзя утолить голод, публика аплодировала.
Нет. Диогена конечно в Этрурии я не видел, читал об этом случае как-то и решил, что ханжи появились гораздо позже. Местные нравы вполне укладывались в правило — «Что естественно, то — не безобразно!».
И грустно и смешно: мочили меня ни где-нибудь в подворотне, а именно в сортире, но не ракетой воздух-земля, а обычной дубиной по темечку. Последнее, что помню — это искры из глаз. Беленькие такие, яркие. Кто меня там приложил? Мариус? Не Кезон ли, центурион двенадцатой?
Какая разница теперь. Тот голос, что я слышал утром? Ведь это были не мои мысли! «Ни о чем не проси. Славить не забывай!». Бог есть. И даже не один. И если у них присутствует чувство юмора, кто знает, может, и у Марса настроение поменяется.
Слава Богам! Хоть и мерзкое это чувство — покалывание во всем теле, но ничего, потерплю.
Тянусь к миске. Взял. Закрыв глаза, слизываю с грязных пальцев клейкую массу. Мои тюремщики спят. Пробую отползти от костра. Нет. Побег не удастся. Даже встать не могу, что бы освободить мочевой пузырь.
«Коротка жизнь человека. Может, поэтому вы так легко переходите границы от тщеславия к самоуничижению, от радости к горю, от любви до ненависти?
Спи человек, спи. Кто просит за тебя сейчас не важно. Что бы ты не совершил за свою короткую жизнь, все равно развлечешь кого-нибудь из нас.
Я дам твоему телу чуть больше силы противостоять лишениям. И имени тебе своего не назову. Славь Богов. Меня не за что: Ведь теперь ты сможешь больше вытерпеть».
«Опять слышу голос. Приятный, девичий. Не то, что тот, вчера. Опять с собой разговариваю?», — открываю глаза, пытаюсь встать. Снова связан. Когда только успели? Самочувствие — так себе, но гораздо лучше, чем вчера.
Четвертый день в пути. Теперь я ничем не отличаюсь от своих похитителей — столь же грязен и вонюч. Чувствую себя гораздо лучше, но намеренно ввожу в заблуждение Флавия и Луция, имитируя полную потерю сил и апатию. Сплю сутками, а когда не могу, слушаю их разговоры.
Везут они меня в Цизальпинскую Галлию (лат. Gallia Cisalpina), в городок Мутина (совр. Модена). Если быть точным, то в Циспаданскую Галлию, занимающую территорию между реками Рубикон и Пад.
Вторая половина Галлии — от реки Пад до предгорий Альп, именуется — Транспаданская Галлия. Галлы пришли на эту землю недавно. Говорят, им так понравилось вино, что они решили найти и силой оружия захватить землю, дающую божественный напиток.
Потеснив этрусков, осадили Клузий. Отцы города, договариваясь с галлами, отправили в Рим за помощью. Римляне прислали посла, ну и как говорится, нарвались: галлы сняли с Клузия осаду и выступили на Рим. В этом мире они сожгли город дотла.
В Мутине меня собираются передать некому Хундиле то ли вождю, то ли жрецу. Буд-то булавка, что я носил на плаще, принадлежала его сыну — Адальгари.
В общем, в Мутине мне делать нечего. Как пить дать дело сошьют. Нужно бежать и улику изъять.
На ночевку остановились в лесу. Пока похитители разводили костер и варили опостылевшую кашу, я лежал тихо. Как и каждый вечер меня, бесцеремонно выволокли из возка и, сняв веревки, бросили у костра.
Флавий уснул быстро, а Луций, как назло решил не спать. Более того, парня потянуло на разговор:
— Центурион, вот скажи как оно из любимчиков консула, в такое дерьмо вляпаться? — Смотрю сквозь ресницы, вижу, Луций к бурдюку с вином приложился.
— Плохо. Знать бы за что? — Намеренно хриплю, как на смертном одре.
— О! Так ты еще говорить не разучился, — обрадовался пьяница. — За что, спрашиваешь? А спроси-ка лучше, чем сейчас занимается центурион Мариус Кезон? Наверное, сейчас он старший центурион в твоей манипуле. А где бы он был сейчас, если бы ты остался в Этрурии? Как ты, сопляк, сам стал центурионом? А как ловко продвинул Септимуса! Для нашего Мариуса места не осталось. И ждать ему назначения пришлось бы до тех пор, пока грозный Прастиний не решил снова объявит набор в легион. А ведь только набрали. — Устав говорить, Луций глотнул вина. «Что же, я тоже не отказался бы промочить горло. Просить не буду. Лучше спрошу».
— Зачем вы ввязались в историю с моим похищением? Мариусу — это дело на пользу, а вам? Может, я за свою свободу заплачу больше? — Луций поднялся, пошатываясь, подошел ко мне и с размаха врезал ногой в живот.
— Не твое дело, пес. — После всего, что случилось со мной, на этот удар я внимания не обратил. Но для антуража заскулил. Довольный моим поведением, Луций, наконец, улегся у костра.
Как медленно иногда течет время. Смотрю на сосновое полено в огне и каждый раз, когда оно громко трещит, выбрасывая сноп искр — на лицо Луция. Решаюсь, что собственно мне терять? Если, проснувшись, кто-нибудь из них попробует меня остановить — убью.
Встаю, вешаю на плече мешок Флавия с припасами и надеюсь, с «вещдоком». Расстегиваю пряжку на поясе Луция, аккуратно тяну, держась за ножны кинжала. Опоясываюсь. Иду во тьму.
Бегу, останавливаясь, что бы обойти островки подлеска, пока не обессилил. Тьма отступила. Стали видны верхушки сосен на фоне свинцового неба.
Вышел на крутой берег реки. Прыгнув в парующую воду, лег на спину, поднял мешок над собой и вяло, перебирая ногами, поплыл по течению.
Долго ли плыл, не знаю. Но когда появилось солнце, я все еще лежа в воде, смотрел на небо.
Всплеск у берега, вырвал меня из состояния покоя, напугав. Пробуя ногами нащупать дно, я обернулся на звук. Вижу огромного пса. Его мохнатая голова, торчащая над водой размером не уступала голове кавказской овчарки, а морда напомнила мне забавных терьеров.
Успокоившись, я доброжелательно обратился к собаке: «Плыви ко мне, мой хороший пес», — услышав чужую речь из собственных уст, чуть не захлебнулся. Пес начал повизгивать. Наверное, понял меня. Подплыв, ухватился зубами за мешок и стал тянуть к берегу.
Выбравшись с помощью пса на берег, я почувствовал слабость и дрожь в спине. Прислушиваясь к себе, понял, что заболеваю. Свернувшись калачиком, решил поспать. Пес заскулил и начал лизать лицо и руки. Мне уже было все равно: от лихорадки дрожало не только тело, но и стучали зубы.