– Я по гражданской специальности филолог, – вдруг объяснил Хилель.Древнееврейский юмор, сатира времен ц храма, история времен II-го, сарказм Торы, "Разве я сторож брату моему?" Я филолог-антоложист, составивший семь антологий – юмор бедуинов, черкесов, друзов и юмор других народов, у которых юмора вообще нет. Мне сорок лет, я сбил четыре сирийских самолета – могу я, наконец, составить антологию юмора своего народа?! Я вас спрашиваю?!
– Можете, – согласился Рафи, – только почему двенадцать томов?
– Послушайте, я прошел три войны – двадцать томов мне просто не осилить.
– Зачем двадцать? Мне кажется, вполне хватило бы семи-восьми.
– Вы издеваетесь, – сказал Хилель. – Антология шиитского юмора – девять томов, берберского – одиннадцать, а еврейского – семь?! Смотрите – капитан начал загибать пальцы: четыре тома – юмор восточно-европейских евреев, три тома – Эрэц Исраэль, том – Америка, том – Азия, том – Австралия, том – Африка…
– Я насчитал всего одиннадцать, – сказал Рафи.
– …и юмор евреев Антарктиды, – закончил Хилель.
– Вы уверены, что они там живут? – спросил Рафи.
– Можете не сомневаться! Евреи знают толк в холоде, они придумали холодильник. И потом – кем, по-вашему, был Амундсен?
"- Наверно, евреем, – подумал Рафи, – хотя я о нем никогда не слышал".
– Может, африканских евреев объединить в один том с антарктическими? – осторожно предложил он.
– Вода и пламень! – возразил Хилель, – там-там и айсберг! Если хотите знать – африканским евреям следовало бы посвятить минимум две книги. Но, увы, мне уже сорок, – грустно закончил он.
Рафи задумался.
– Мне кажется, – произнес он, – что один том следовало бы посвятить юмору и сатире Гольдшлага.
– Совершенно согласен, – сказал Хилель, – упустил. Извините.
Никогда в жизни он не слышал о сатирике Гольдшлаге. Но такой крупный антоложист, как он, не мог в этом признаться.
– У меня есть довольно много смешных тостов, – продолжал Рафи, – смешно шучу с женой, сочиняю анекдоты.
Капитан ВВС понял, что Гольдшлаг – перед ним.
– Вот, например, – сказал Рафи, – ужасно смешной анекдот: Муж приходит домой, а жена на кровати…
– Слыхал, – прервал Хилель, – неужели это ваш?!
– Представьте себе!
– С него и начнем! – решил Хилель.
– Нет, начать лучше с другого: Жена приходит домой, а муж на кровати с…
– И это тоже ваш?! – Хилель сделал удивленные глаза. – Безусловно, начинаем с него! Итак, двенадцатый том – "Юмор и сатира Гольдшлага".
– Лучше первый, – осторожно предложил Рафи, – чтобы заинтересовать читателей всей антологией.
– Я не против, – согласился Хилель, – значит, приступаем?
– Где вы будете работать? – поинтересовался Рафи.
– Кто торгует домами, я или вы? Дайте мне квартиру, которую еще не продали, а когда я закончу антологию – вы ее продадите. Причем за двойную плату!
– Почему она станет дороже? – спросил Рафи.
– Потому что в ней создавалась бессмертная антология! И вы сможете с лихвой вернуть свои девятьсот тысяч!
Рафи долго смеялся, поил Хилеля коньяком, хлопал по плечу.
– Я вам дам квартиру недалеко от меня, – наконец сказал он, – мой юмор – спонтанный, если вдруг польется – чтобы вы были рядом.
– О'кей, – согласился Гур, – зарплата раз в неделю?
– Я вам дам все сразу, – сказал Рафи.
Хилель просиял.
– Но когда сдадите все двенадцать томов! Вам же не надо платить за квартиру.
– Я ем! – сурово предупредил капитан.
– Сытый желудок и юмор – несовместимы, – заметил Рафи. – Кстати, занесите это во второй том.
– Ваш юмор, кажется, в первом?
– Кто знает? Если польется – может быть и два…
Рафи посадил капитана на строгую диету – кофе, батон, круасаны, эменталь, в шабат – кура.
– В моей памяти вы останетесь несколько иначе, чем в памяти всего еврейского народа, – предупредил Хилель, и Рафи разрешил ему раз в неделю посещать китайский ресторан на рю Боеси.
Капитан поселился в мансарде, с видом на Сену. Он часто сидел у окна, смотрел на мирное небо, на баржи, и покуривал сигаретку.
"- Перекур, – думал он, глядя на летний Париж, – затяжка между двумя войнами.."
Наконец он приступил к антологии. В первый же вечер он отобрал три рассказа Кишона, два – Менделе Мойхер Сфорима и уже переходил к Гершеле Острополлеру, когда позвонил Рафи.
– Хилель, – сказал он, – зайдите, у меня полилось…
В салоне сидело человек семь. Гольдшлаг только что продал дом и заканчивал речь:
– Пусть в доме этом царит любовь, поскольку дом без любви все равно, что дверь без дома.
Все дружно засмеялись.
– Вы записали? – спросил Рафи и продолжал "…все равно, что дом без антологии, я имею в виду крышу…"
Гости опять заржали.
"-…или без фундамента. Это зависит от антологии…"
Следующий банкет был по поводу покупки. Рафи опять несло:
"- Покупка дома все равно, что женитьба – кот в мешке. Только жена денюшки приносит, а дом – уносит. Ха-ха-ха!.. Записали?..
Банкеты шли один за другим, Рафи постоянно острил – по дому в целом, по бетонным перекрытиям, по оконным переплетам, по отоплению и канализации. Не было детали, включая шторы, которой не коснулось острое и меткое слово Гольдшлага.
"- В большое окно можно выбросить даже толстую тещу", – шутил он."Плохая канализация – хуже запора". Записали?
Капитану было нелегко. В арабском небе он чувствовал себя уютней.
"- Лучше б я сбивал сирийские самолеты", – думал он.
Гур потерял аппетит, стал вялым, и у него появилась – как шутил Рафи – "плохая канализация",
На одном из банкетов он поздравил Рафи с окончанием второго тома.
– Переходите к третьему, – сказал тот и тут же выдал:
"- Юмор должен быть, как еврейская селедка – соленым, свежим и сочным". Записали?
И приступайте-ка к другим писателям нашего народа. Не надо забывать, что мы создаем крышу, пардон, антологию всего еврейского народа, а не фундамент, пардон, антологию Гольдшлага. Переходите к Шолом-Алейхему и прочим…
Прежде, чем перейти, Хилель решил немного передохнуть – он шатался по Парижу, сидел в кафе, ходил на бега, пил в ночных кабаках и с монмартского холма молился Богу.
– Всевышний, – говорил он, – спасибо тебе за то, что Ты мне даришь немного мирного времени в блаженной Франции, но сделай так, чтобы Гольдшлаг не забрал для своего юмора все двенадцать томов…
Он вновь засел за антологию. Россия, Польша, Литва – все катилось, как по маслу. Он подбирал рассказы и вставлял их в компьютер. Не составила труда и Западная Европа с Америкой. Но когда Хилель дошел до Бурунди, до Свазиленда, до Того – он никак не мог откопать там ни одного еврейского писателя, а тем более – юмориста. То же самое было с Индонезией. Ничего не давали Филиппины. Абсолютно отказывал Гондурас.
Недолго думая, Хилель начал создавать еврейскую литературу Гондураса. Он создал величайшего гондурасского юмориста еврейского происхождения Шмуэля Качабамбу, жившего на рубеже тринадцатого-четырнадцатого веков. Хилель создал в Гондурасе также процветающую еврейскую общину, о которой с большой теплотой и юмором писал Качабамба. "Не потому ли гондурасских евреев считают богатыми, что они за все расплачиваются?" – спрашивал Качабамба.
Эту фразу Хилель стянул у Станислава Ежи Леца. А что страшного? Если ее мог сказать один еврей, почему ее не мог произнести другой, пусть и гондурасский?
Качабамбе он отдал также небольшую сатиру Джонатана Свифта и пару басней Эзопа…
На нигерийском небосклоне конца шестнадцатого века неожиданно взошла звезда величайшего еврейского юмориста Хайму Мбонго. У Мбонго было безрадостное детство. Нигерийские антисемиты истязали его и заставили в конце концов покраситься в черный цвет. Но в душе Мбонго оставался евреем.
"- Не потому ли нигерийских евреев считают богатыми…", – писал Мбонго.
– Стоп, – остановил себя Хилель. – Это я, кажется, уже использовал.
И он отдал Хайму афоризм Генриха Гейне:
"- Борода не делает козла раввином", – писал теперь Мбонго.
Нигерийскому классику он вообще подарил почти всю прозу Гейне, перенеся действие из Германии девятнадцатого века в Африку шестнадцатого.
В одном лишь континентальном Китае Гур создал четырех величайших еврейских писателей – двух юмористов и двух сатириков. И все были на "ЛАО" – Лао Дзи, Лао Бэ, Лао Дун и Лао Лао.
И у каждого был свой, совершенно своеобразный, неповторимый почерк. И это было неудивительно – Хилель отдал им все лучшее, что было создано Марком Твеном, Бабелем и Аристофаном.
Все они родились в жалкой фанзе, отцы их по колено в воде сажали рис, матери собирали жень-шень.
Гур придумывал имена, места рождений, даты появления на свет, цвет глаз и кожи. Все африканские писатели у него родились в хижинах вдоль Нила, отцы их охотились на крокодилов – и одного отца даже проглотили, матери собирали кокосовые орехи, и не будем вспоминать, что с одной из них сделали под кокосовым деревом.
Детство еврейских писателей Антарктиды было зябким. Обычно они рождались на айсберге, ловили тюленей и питались моржовым мясом…
В сумме Хилель создал двадцать девять величайших еврейских классиков, четверо из которых могли быть смело отнесены к разряду гениальных.
Ни одному из этих писателей не суждено было умереть естественной смертью – все они трагически погибали.
Великого еврейского писателя Индостана убили сигхи, а труп его бросили грифам. С Качабамбы сняли скальп. Шмудсен – замерз. Шуламит Кукарача погибла, упав с бананового дерева. Всех еврейских прозаиков Африки съели антисемиты-людоеды, и только двое угодили в пасть к ягуару…
Когда Хилель читал Рафи произведения авторов антологии – тот хватался от смеха за живот и вываливался из кресла. Когда он рассказывал ему их биографии – Рафи рыдал, слезы текли на деловые бумаги.