м подают знак к поднятию занавеса.
— Но, — продолжал Шапчанин, засовывая руку в ящик стола и доставая оттуда рукопись, — но я вам, молодой человек, советую — возьмите эту рукопись и сожгите ее в печке.
Шапчанин еще только сказал слово „но“, а меня уже как холодной водой окатило — я почувствовал, что за этим „но“ надвигается нечто неприятное, отвратительное, грубое, жестокое. И Шапчанин закатил многословную речь, имевшую характер отеческого совета. Он говорил о том, что династия — святыня, которой нельзя касаться; объяснял необходимость лояльности по отношению к державе, которая создана по инициативе и усилиями династии; говорил затем о моей молодости и будущности, основы которой надо закладывать другим пониманием обстоятельств. Наконец он кончил говорить, повторив:
— И я вам, молодой человек, советую эту пьесу сжечь!
Если, поднимаясь, я перескакивал через три ступеньки, то теперь уже я перескакивал через пять, и за секунду спустился с третьего яруса в партер… с рукописью за пазухой.
Разумеется, я не послушал совета Шапчанина. Тяжко свое родное дитя предавать огню и смотреть, как пламя пожирает страницы, исписанные юношеской волей и благородной амбицией. Положил я рукопись в ящик стола, на дно, под другие бумаги, и достал чистый лист, чтобы начать писать новую вещь».
Возможно, пора уже рассказать о комедии, которая повергла в ужас директора театра и заслуживала, по его мнению, аутодафе.
Но предварим наш рассказ одним ценным признанием Нушича.
«Пьеса „Подозрительная личность“, написанная более сорока лет тому назад, несет на себе отчетливый отпечаток влияний, которые преобладали в те годы и под которыми в нашей литературе совершался процесс перехода от романтизма к реализму… Милован Глишич, самый непосредственный ученик Гоголя и самый характерный представитель реалистического направления, был вместе с тем и самым популярным писателем, а „Ревизор“ Гоголя — самым любимым чтением молодежи. Освободиться от такого сильного влияния было трудно, а тем более комедиографу, ибо тогдашнее наше общество, особенно бюрократия, было так похоже на то, которое изображено в „Ревизоре“, что Гоголя вполне можно было считать нашим отечественным писателем. Под большим влиянием Гоголя написаны все мои пьесы 80-х годов, „Народный депутат“, „Протекция“ и, в первую очередь, „Подозрительная личность“, которая так во многом похожа на „Ревизора“. В моей рукописи стояло не „комедия в двух действиях“, как позже значилось в афишах, а „гоголиада в двух действиях“.
Спешу констатировать этот факт, пока критика не выдала его за свое открытие».
И в самом деле, даже в замысле комедии лежит идея «инкогнито проклятого». В гостинице городка остановился молодой человек, а сказываться, кто он есть, не хочет.
Уездный начальник Еротие Пантич перехватывает письмо, которое присылают его дочери, и говорит при этом: «Есть люди, которые любят чужих цыплят, есть такие, что любят чужих жен, а я люблю чужие письма. Оно в моих руках: смотреть и не знать, что в нем написано? Нет, этого нельзя вынести!» Ну, чем не почтмейстер Иван Кузьмич Шпекин?
Из письма явствует, что у дочери роман с неким помощником аптекаря Джокой, а Еротие прочит ее за своего помощника Вичу, великого пройдоху, который наловчился вымогать деньги у почтенных горожан, сажая их в кутузку по ложному обвинению «в оскорблении династии».
А тут как раз приходит шифрованная депеша из министерства внутренних дел. Странная депеша. Господин Вича расшифровывает ее и приносит начальнику.
«Еротие (читает вслух)… „Голубая рыба, откормленная династия…“ С нами крестная сила! Что же это, господин Вича, а? (Читает дальше.) „Паровоз, округ, пук, пук, пук…“ (Бросает взгляд на Вичу и продолжает.) „…заря, приклад, владыка, фонарь, бедро свояченицы…“»
Оказалось, не тем шифром расшифровывали. На самом деле надо читать: «Чрезвычайно секретно. Согласно имеющимся сведениям… в указанном уезде в настоящее время находится известная подозрительная личность, которая имеет при себе революционные и антидинастические письма…» В общем, приказано подозрительную личность задержать и доставить.
Какие прекрасные перспективы открываются перед администраторами! Можно переарестовать половину уезда, можно чин вне очереди получить. У Еротие расправа короткая: «двадцать пять горячих в закрытом помещении и без свидетелей!»
А тут кстати местный сыщик докладывает, что в гостинице остановился подозрительный молодой человек. Составляется план «окружения» гостиницы, привлекаются все чиновники, личности одна другой колоритнее. Да только дело это непростое, а вдруг он слесарь-механик или бывший русский офицер и при нем бомба? Все отчаянно трусят, и больше всех начальник Еротие.
Взяли «подозрительную личность». И сделала это горничная в гостинице, остальные попрятались. Начальник уже и депешу о «победе» послал.
Стали допрашивать. Молодой человек говорит, что он аптекарский помощник Джока. Бумаги у него изъяли. На одной — стишки.
«Еротие. Ага, стихотворение! Оружие, кровь, революция, свобода…».
Стишки оказались любовными.
На другой бумажке написано: «Против запоров». Что это, протест против тюрем, против действий администрации? Опять неудача. Это рецепты. Против запоров хорошо помогают английская соль и касторка.
Наконец нашли у молодого человека письмо и, как он ни сопротивлялся, стали читать. И дальше сцена, в точности повторяющая сцену из «Ревизора», когда чиновники читают письмо Хлестакова.
В «Подозрительной личности» письмо написано аптекарскому помощнику Джоке дочерью начальника. Господин Бича читает его: «Мой отец, хотя и уездный начальник, человек старомодный, а если уж говорить искренне, глупый и ограниченный. Прежде он был почтмейстером, но что-то там натворил, так что его прогнали со службы, и потом он перешел в полицию…»
— Эй, вы, — кричит начальник, — не слушайте всякую ерунду!.. Это письмо, господин Вича, читать не будем!
Все настаивают на том, чтобы письмо читали дальше.
«Так вот, он и мать пристали ко мне, чтобы я вышла замуж за одного уездного писаря, тощего верзилу, похожего на петуха, а кроме того, пройдоху и перворазрядного жулика, от которого стонет весь уезд…».
И так они читают, вырывая письмо друг у друга, пока не появляется дочка начальника и не объявляет, что она любит своего Джоку, что он и в самом деле аптекарский помощник.
Прощайте чины и награды. А тут еще вместо гоголевского жандарма появляется на сцене депеша о том, что подозрительная личность поймана в другом уезде, но и эту, с документами вместе, предписывается препроводить в Белград.
Директор театра Шапчанин не зря так опасался комедии молодого драматурга. Нушич высмеял в ней всю бюрократическую систему Сербии. Намеки на династию были лишь удобным предлогом для отказа.
Комедиограф каламбурит, нагромождает остроту на остроту, не стесняясь отпускать порой и соленые шутки. Но все к месту, все сатирически заострено, все направлено в одну цель. А каковы типы!
Начальник Еротие, жадный, наглый, трусливый, надевающий на себя десятки личин.
Мелкий полицейский чиновник Шика, вечно пьяный и издевающийся над просителями. «Закон — это мои весы, — вещает он. — Положу на весы твою просьбу или жалобу, а с другой стороны — параграф. Мало будет, еще один подброшу… суну смягчающее обстоятельство, а если стрелка качнется в другую сторону, подкину отягчающее обстоятельство».
Всякий из чиновников уверен, что уезд дан им на откуп. Каждому хочется выколотить из народа побольше.
Что же касается прав самого народа, то общее чиновничье мнение выразил тот же Жика, позвавший одного из горожан присутствовать в качестве понятого при допросе подозрительной личности.
— Я думал… — хотел сказать что-то горожанин.
— А что тебе думать. — оборвал его Жика. — Я позвал тебя сюда как гражданина, а раз ты гражданин — тебе думать нечего!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯДИПЛОМАТ
Господин поэт… Бросьте перо или употребите его на то, чтобы получить от своего министра новый чин…
Обширно небо, под которым правоверные молятся Аллаху; велико царство, которым Аллах наделил падишаха… И в том царстве есть и исполинские горы и пленительные озера; мудрые дервиши и прекрасные женщины; роскошные фонтаны и прохладные сады; просторные бахчи и тесные улицы; высокие минареты и низкие башни; таинственные гаремы и жаркие бани; расписные наргиле и серебро с чернью; кунжутная халва и румяные померанцы; жирный плов и сизые маслины.
ГЛАВА ПЕРВАЯ«Я ГЛЯЖУ НА РЕШЕТКИ ТВОИ…»
Как ни радовали Бранислава литературные успехи, служить все-таки было необходимо.
Захваченный патриотическим движением, он решил посвятить себя делу освобождения сербов из-под турецкого ига и вести среди них пропагандистско-просветительскую работу, развивать в них чувство национального достоинства, готовить к борьбе, которая, как он верил, была еще впереди.
И он знал, что ему придется тяжело. После русско-турецкой войны турки особенно жестоко расправлялись с любым проявлением недовольства. Из турецких владений в Сербию бежало около ста тысяч человек.
Он едет в Македонию, собираясь на свой страх и риск основать там сербскую типографию. Но, видимо, это оказалось непростым делом, и Бранислав потерпел неудачу, причины которой, наверное, так и останутся невыясненными.
Король по-прежнему отказывался подписать указ о предоставлении ему места на государственной службе, хотя Нушич, дипломированный юрист, добивался в министерстве иностранных дел, чтобы его послали хотя бы простым учителем в какое-нибудь село Старой Сербии или Македонии.
Бранислав все-таки поехал в Старую Сербию, но это произошло уже после отречения короля Милана. Он сознательно готовил себя к работе за границей. Грац дал ему знание немецкого языка. Отец научил Бранислава говорить по-гречески и по-македонски, а также немного по-албански. Теперь Нушич упорно учил болгарский и турецкий. Он даже нештатно исполнял обязанности переводчика с болгарского языка.