– Может быть. – Я перевожу взгляд на стол. – Хорошего дня, пап.
– Спасибо, милая. – Он наклоняется поцеловать меня в макушку, а я пытаюсь увернуться, потому что уже слишком взрослая для этого; потом он идет к двери, схватив по пути сумку с инструментами.
Мы с дедушкой Рэем смотрим друг на друга. Хоть мы и жили все это время через дорогу от него, но почти не приходили к нему в гости до того, как мама ушла. Я не знаю почему. Я никогда не видела, чтобы родители с ним ругались, просто, кажется, не особо общались.
В дверь кто-то стучит, и он хмурится.
– Интересно, кто это. – Идет открывать, а я тем временем допиваю чай с молоком и ставлю чашку в раковину. Слышу его голос: – О, здравствуй!
Через минуту он возвращается с веселым выражением на лице.
– Это к тебе.
– Кто? – Смотрю я на него, развернувшись.
– Парень. Сказал, вы познакомились вчера. Спрашивает, выйдешь ли ты.
– Ой. – Я краснею, словно сделала что-то плохое или, как маленькая, стесняюсь ухажера, который пришел ко мне в гости. Хотя сомневаюсь, что дело в этом. Наверно, ему одиноко, потому что он только что переехал сюда. В мой дом.
– Хочешь с ним пообщаться? – спрашивает Рэй. – Можете побыть здесь или немного прогуляться в парке. Только договоримся, во сколько ты вернешься домой. Уверен, твой папа будет не против.
Мысль соблазнительная. Элоиза уехала, а мне без нее одиноко. Делать особенно нечего, и я предпочла бы где-то гулять, а не сидеть взаперти. К тому же мальчик вроде бы ничего – приятный, хоть и задавал слишком много вопросов.
– Лейла? Я могу отшить его, если…
– Все нормально, – быстро отвечаю я. – Может, мы сначала в саду побудем?
– Это хорошая идея, – говорит дедушка. Поднимая кружку с чаем, он пытается спрятать за ней улыбку, но ему это не удается.
Я снова краснею – всё моя дурацкая бледная кожа! – и прохожу через темную столовую в коридор. Отворяю дверь, которую дедушка оставил приоткрытой. Мальчик прислонился к дверному косяку – от неожиданности он спотыкается о порог и приземляется у моих ног.
Он смотрит на меня с ковра большими глазами странного цвета, пожимает плечами и смеется сам над собой.
– И снова здравствуй.
Я хихикаю:
– Привет.
Он поднимается, отряхивает выцветшую одежду и улыбается. От этого шрам над губой натягивается.
– Я х-хотел спросить, может, т-ты хочешь выйти погулять? Мы вчера недоговорили.
Я буднично пожимаю плечами.
– Конечно. Хочешь пойти в сад? Там есть классные деревья, на которых можно висеть. – Мои щеки вспыхивают. Наверное, это звучит так по-детски. Думаю, он старше меня, поэтому, наверное, обычно ходит в парк с компаниями ребят.
– Давай, – кивает он. – Я Джейк.
– Я Лейла, – застенчиво отвечаю я.
Так мы с Джейком проводим вместе всю неделю. Он необычный, не такой, как мальчики из школы, – громкие и грубые. Тихий, более задумчивый. А еще он уверенный – вот бы мне быть такой. Он не стесняется быть собой и иметь собственное мнение обо всем.
Не считая того первого утра в саду дедушки, когда мы сидели на нижних ветках яблони, беззаботно болтали и рассказывали о себе, мы проводим большую часть времени в местном парке. Закутываемся в парки (моя – суперновая и мешковатая, его – поношенная и мала ему) и катаемся на великах (мой – блестящий и яркий, его – с отломанной ручкой, покрытый ржавчиной). Я ничего не говорю и не спрашиваю, потому что не хочу его смущать.
В парке мы говорим о фильмах, музыке и книгах. Джейк ненавидит школу, потому что, по его словам, не силен в учебе, но любит читать по ночам, когда родители думают, что он спит, – книжки он берет в школьной библиотеке. Конечно, ему тоже пришлось поменять школу. Из сочувствия я даю ему почитать одну из книжек о Гарри Поттере, при условии, что он вернет ее в пятницу, когда нам надо будет уезжать.
От холода белые облачка пара окутывают наши лица, пока мы сидим на качелях и болтаем, обхватив руками ледяные цепи. Дрожь нам уже нипочем. Два дня Джейк ведет себя тише, чем обычно, не хочет разговаривать и временами хмурится, но не говорит почему, поэтому я приношу свой скетчбук и часами рисую в деревянном «домике Венди», в котором обычно играют самые маленькие. Сейчас здесь никого нет, кроме нас, из-за зимнего мороза.
В перчатках без пальцев, чтобы можно было рисовать, я делю с ним сэндвич и горячий шоколад из термоса, пока он следит за моей левой рукой, летающей по страницам. Кажется, он не против молчать, пока я рисую, и просто рад убраться из дома. Каждый раз после полудня, когда наше время подходит к концу, его охватывает странное напряжение. Плечи сутулятся, на лице появляется суровое выражение, и он становится еще тише. К четвергу мне кажется, что мы уже достаточно хорошо знакомы, чтобы я начала беспокоиться о нем.
– У тебя дома все в порядке? – нерешительно спрашиваю я, наклоняясь к нему.
– Все нормально, – рявкает он, отворачиваясь.
Он не разговаривает со мной целый час, поэтому я больше ни о чем не спрашиваю.
Хотя и выяснилось, что Джейк почти на два года старше меня, с ним я никогда не чувствую себя глупой или маленькой. Он спрашивает про мои рисунки, откуда я беру идеи и почему мне так нравится рисовать, и говорит, что мои картины действительно красивые. Я рассказываю ему, как мама ушла от нас, и кручу браслет на запястье; иногда, когда мы разговариваем, Джейк щелкает пальцем по шарму с сердечком, и тот раскачивается, как маятник. Утром в день моего отъезда в парке у меня начинается паника, когда мне кажется, что я его потеряла: я лихорадочно ищу браслет на запястье, в карманах, на земле вокруг, но не могу найти. Джейк меня успокаивает, засовывает руку в рукав моего пальто и медленно вытягивает браслет из складок, в которых тот застрял. В порыве благодарности я хочу обнять его, но он отшатывается. Мне становится неловко, и я убираю руки.
Когда приходит время уезжать, мне грустно прощаться с Джейком, и я понимаю, что буду скучать. С ним так легко разговаривать, и мысль о том, что он останется здесь, наполняет мое сердце печалью.
– Эта неделя была такой хорошей, – говорю я, пока мы стоим друг напротив друга возле загруженного папиного фургона. В горле комок. Я оставляю все, что знаю, здесь и отправляюсь в неизведанное. – Спасибо.
Джейк кивает и засовывает руки в карманы. Его глаза странного цвета – один зеленый, другой карий – очень мрачные, а шрам, разрезающий губу, еще бледнее сегодня, особенно выделяясь на фоне его растрепанных густых черных волос.
Я собираюсь с духом спросить, можем ли мы продолжить общаться, но тут Джейк делает шаг назад, а за моей спиной папа открывает дверь. С дедушкой Рэем мы уже попрощались в доме – он сказал, что ему лучше не выходить. Я знаю, как трудно ему выражать свои эмоции.
– Давай, милая, – торопит папа, – нам пора ехать. У нас впереди несколько часов дороги, а еще нужно будет распаковывать вещи.
– Хорошо, извини, – мямлю я, все еще не спуская глаз с Джейка. Я жду, что он скажет что-нибудь, но он сегодня снова в молчаливом настроении. – Что ж, тогда пока.
– Пока, – отвечает он и отходит.
Отвернувшись, я залезаю в фургон. Пристегиваю ремень, опускаю стекло на дверце и смотрю на него – вдруг он все же захочет что-то сказать; но его губы вытянуты в прямую линию, а глаза пусты. Словно я уже уехала.
Когда папа заводит машину и снимает ее с ручника, я поднимаю руку, чтобы помахать Джейку. И вдруг он быстро кидается вперед и ударяет по двери. Папа резко давит на тормоза.
– Что? – У меня перехватывает дыхание.
– У меня осталась твоя книжка! – говорит он с беспокойством. Я улыбаюсь.
– Она тебе нравится. Дочитывай, потом отдашь дедушке Рэю. Я заберу, когда в следующий раз приеду, – киваю я. – Может, увидимся тогда? – спрашиваю быстро, почти не дыша.
– Ты правда хочешь?
– Да.
– Я бы тоже хотел. – Пустота в глазах тает. – Ты уверена насчет книжки?
Папа заводит мотор. Я закатываю глаза.
– Да. Оставь книжку. Пока, Джейк, будь осторожен.
В тот момент я еще не знаю, что не увижу его два с половиной года.
ДЖЕЙК31 августа 2003
Джейк сидит на покатой крыше у окна спальни уже четвертый день подряд. Наклон крутой, и мама не любит, когда он здесь, особенно в жару.
От раскаленного солнца у него иногда кружится голова, но это лучшее место, чтобы не попадаться на глаза отцу. Терри уже не такой сильный, как раньше, поэтому залезть сюда не сможет.
Он забирался сюда уже сотни раз за последний год и в совершенстве овладел искусством лазания через окно, прямо как Джоуи из «Бухты Доусона»[2]. Кроме того, отец остался без работы, потому что ударил кого-то кулаком и был уволен, так что теперь проводит дома гораздо больше времени. Он никогда не задерживается на одном рабочем месте долго, поэтому их свободная комната забита дисками, электроникой и спортивными товарами, которые он продает на рынке или eBay. Он постоянно проворачивает какие-то махинации – мама Джейка как-то пошутила, что он похож на Дэла из «Дуракам везет»[3]. Этот комментарий стоил ей синяка под глазом, потому что папа Джейка гордится своей внешностью и оскорбился, что его сравнили с комедийным персонажем.
У самого Джейка ребра заживают уже несколько недель с тех пор, как Терри пришел домой пьяным из паба и обвинил мальчика в том, что он не его сын. Он кричал, что Джейк – самозванец, что мама наверняка ему изменила.
Он не помнит сами удары или что чувствовал, когда лежал, свернувшись клубком, на кухонном полу, пока над ним нависал отец. Он знает только, что, когда это закончилось, все тело болело, превратившись в сплошную массу синяков и ссадин. Потом в ванной – единственной комнате в доме, в которой есть замок, потому что отец любит принимать душ в уединении, – он выплевывал кровь в раковину и держался за бок. Было трудно дышать: острая боль пронизывала при каждом вдохе. Но он уже привык – сломанные ребра со временем заживают.