Но не одна лишь неверность беспокоила Бонапартов, ибо только строгая Летиция рассматривала брачные узы как взаимообязывающие. Больше всего их тревожила ужасная расточительность Жозефины, и каждый день Элиза возвращалась домой, возмущаясь рассказами о безудержных закупках и кутежах Креолки. Они решили, что развод должен последовать за возвращением Наполеона.
Так они занимались наблюдениями и разговорами в ожидании возвращения своего героя в Париж. В отличие от директоров и Жозефины они были уверены, что он должен вернуться, так как на нем лежала огромная ответственность. В глубине души Жозефина придерживалась противоположного взгляда. Она уважала мужа, но испытывала к нему весьма малую привязанность. И она видела слишком много обреченных на смерть во времена Террора, чтобы разделять заботы Летиции в отношении опасностей, подстерегавших Наполеона. Однажды вечером ранней осенью 1799 года, когда Жозефина обедала с Гойе, одним из директоров, прибыл курьер с сообщением о том, что Наполеон высадился близ Фрежюса во Франции после того, как по всему пути от Александрии его преследовали ядра английских крейсеров. Она была шокирована и обескуражена, но сразу поняла, что ей следовало делать. Вызвав экипаж и всадников сопровождения, она поспешила на юг, намереваясь добраться до него еще до того, как его разум окажется отравлен злобствованиями семьи.
Это было разумное решение, но ей не повезло, так как она выбрала более восточную дорогу и пропустила его продвижение на север. Взбешенная, она повернула назад, но было уже слишком поздно. По прибытии в Париж она обнаружила свои упакованные и увязанные сундуки в приемной на улице Шантерен. Семья успела сказать свое слово, и Наполеон был преисполнен решимости развестись с ней.
Жозефине приходилось переживать и более тяжелый кризис в Кармелитской тюрьме, до того как термидор освободил тех, кто ожидал гильотины. Многие часы простояла она перед запертой внутренней дверью дома, умоляя открыть ее, а потом упрашивая Гортензию и Эжена заступиться за нее. Наконец дверь растворилась, и Наполеон обнял ее, причем по его лицу катились слезы. Семья проиграла крупнейшее сражение, но войне предстояло длиться еще по крайней мере лет десять.
Между тем перемирие было необходимо. Каждый член клана Бонапартов — Богарне вместе со всеми друзьями и зависимыми от них людьми, поддержкой которых они могли заручиться, были необходимы для решения более неотложной задачи — превращения Наполеона во властелина Франции, который бы заменил якобинцев, неороялистов, эгалитаристов, конституционалистов и все другие партии, которые терзали Францию в последнем десятилетии. Такая попытка могла бы иметь успех до того, как Наполеон уехал в Египет, но теперь, когда итальянская политика оказалась несостоятельной и страна вопила о необходимости сильного правительства, решающий шаг к тому, чтобы поставить себя во главе событий, почти с полной определенностью должен был закончиться удачей при условии, что он был бы тщательно отрепетирован. В течение нескольких часов после своего возвращения Наполеон зондировал директоров, и, обнаружив, что все они не были склонны откликнуться на его предложение уйти в отставку, он решился на государственный переворот.
В мире измен, где трескучие политические фразы заменяли быстрые решения на поле боя, Наполеон не был уверен в себе и отчаянно нуждался в опытных политиках, которые могли бы давать ему советы и направлять его усилия. К счастью, они оказались у него под рукой, и дом на улице Шантерен стал местом встреч половины политических оппортунистов Парижа. Правильный выбор времени и, по крайней мере, кажущаяся легальность были важнейшими условиями, и бонапартисты с помощью Жозефины приступили к работе с каждым, кто представлялся полезным в политическом плане.
В среде заговорщиков выделялся Жозеф, теперь уже опытный в таких делах и считавшийся членами всех партий настойчивым, надежным, человеком дела, и Люсьен, чьи способности в политической области не подвергались сомнению, но чья репутация была не совсем прочной и надежной. За недели, прошедшие между возвращением Наполеона в Париж и государственным переворотом, известным как брюмер из-за его места в календаре республиканцев, Наполеон полагался на этих двоих больше, чем когда-либо еще в своей жизни. Жозеф и его жена Жюли были особенно полезны на ранних стадиях заговора, так как они привлекали на свою сторону не принявших на себя никаких обязательств политиков и солдат, в то время как сестра Жюли, Дезире, только что вышла замуж за загадочного Бернадотта, возможного соперника Наполеона. Люсьен продолжал трудиться в Совете пятисот и преуспел в вербовке около шестидесяти депутатов, на которых можно было рассчитывать в поддержке заговора. Жозефина с успехом использовала свои чары в убеждении троих из пяти директоров и похожего на Макиавелли Талейрана. Аббат Сьейес, теоретик Директории, уже склонялся в пользу захвата власти Наполеоном, другой директор, Роже Дюко, был также покорен этой идеей. Баррас, в то время наиболее могущественный человек во Франции, уже удалился в свое загородное поместье, чтобы наслаждаться судьбой, которая выпала ему, так что оставались лишь двое, Гойе и Мулен, оба исключительно честные люди, которых невозможно было подкупить и которые предпочли бы не иметь никакого отношения к дворцовому перевороту. Наполеон чувствовал, что мог быть уверен в большинстве военных, хотя трое из прежних республиканцев, Ожеро, Журдан и Лефевр, в последний момент вызвали у него некоторую тревогу. Муж Полины, Леклерк, был уже своим человеком, и никто, казалось бы, не говорил мужу Элизы Баччиоки, будто происходит что-то необычное. Бернадотт оставался непредсказуемым вопреки сильному давлению со стороны Жозефины и своего свояка Жозефа. Можно было также полагаться на Луи, профессионального солдата, а двое младших детей все еще оставались в школе и ничему не мешали.
18 ноября, через тридцать четыре дня после возвращения Наполеона в Париж, заговорщики приступили к действиям. Совет старейшин и Совет пятисот прервали заседания и переместились во дворец Сен-Клу, мотивируя свои действия опасностью захвата власти якобинцами. Офицеры Бонапарта заняли позиции в стратегических точках города, и вначале казалось, что переворот может произойти почти без лишних усилий. Затем начались трудности, и вину за плохо продуманные стадии заговора можно возложить только на центральную фигуру, которая была совершенно неподготовлена к такого рода ситуациям. Когда Наполеон обратился к Совету старейшин, предостерегая от несуществовавшего заговора, его речь носила столь банальный характер, что друзья вытащили его из зала. Растревоженные и неуверенные законодатели спорили, колебались и затягивали обсуждение. Отставка некоторых из директоров ничего не прояснила в отношении того, что происходило в Оранжерее внизу, где Люсьен пытался выиграть время, разглагольствуя перед коллегами в своем лучшем республиканском стиле. Начинало казаться, что тщательно продуманный заговор заглохнет под взрывом иронического смеха.
В Совете старейшин это уже почти началось. Наполеон произносил громкие слова о Божестве битв и Богине судьбы, пока Бурьен не прошептал ему: «Остановитесь-ка, генерал, вы не знаете, что говорите!» Но в Оранжерее, где Люсьен вел битву за свою жизнь, не было смеха. Вместо этого раздавались отдельные выкрики «вне закона» со стороны возмущенных депутатов, и протесты умножились, когда появился Наполеон, так что вскоре ни он, ни Люсьен не могли заставить себя слушать. Депутаты перебивали друг друга и шумели вокруг запинавшегося победителя Италии, выкрикивали требования о его выдворении и выталкивали его. Наполеон вырвался вперед с криком, что его пытаются убить. Люсьен взобрался на трибуну и в качестве президента (он был удостоен этой должности лишь за месяц до того в честь возвращения своего брата) начал звонить в колокольчик, требуя внимания. Крайне возбужденные и самоуверенные из-за видимости победы, его оппоненты не давали ему говорить, и Люсьен сделал лишь то, что ему оставалось: он сорвал с себя знаки различия и поспешил убраться из палаты.
За пределами палаты, во дворе, уже казалось, будто все проиграно, и это могло бы произойти, если бы нервы Люсьена не оказались крепче, чем у его брата. Увидев сомкнутые ряды охранников Совета, он вскочил на лошадь и обратился с речью к солдатам. Его воображение набирало силу, и бесстрастные гренадеры начали волноваться под потоком его слов. «Говорю вам, что там, внутри, большинство депутатов терроризировано горсткой вооруженных якобинцев! — кричал он. — Эти негодяи находятся на содержании англичан! Они осмелились поставить вне закона вашего генерала… По существу, они пытались убить его. Взгляните на его раны! Используйте свои штыки, чтобы оградить его от их кинжалов… Не признавайте депутатами никого, кроме тех, кто со мной в глубине ваших рядов!»
Наполеон, все еще бледный и пошатывающийся после произошедшего в Оранжерее, прислушивался к воззваниям своего брата. «Раны», на которые ссылался Люсьен, представляли собой несколько царапин, которые Наполеон в возбуждении нанес себе сам, но теперь он присоединился к брату, начав со слов: «Следуйте за мной… Я Божество битв!..» На что затаивший дыхание Люсьен прошептал: «Ради Бога, попридержи свой язык!» Однако, когда братья снова пошли к палате, ободренные солдаты двинулись за ними. За пять минут все было кончено, депутаты выскакивали из окон и скрывались в сгущавшейся темноте, а Люсьен метался вокруг, в попытке удержать тех, в ком он нуждался, чтобы ратифицировать назначение Наполеона в качестве директора. Он собрал около пятидесяти из них, и даже при таком меньшинстве демократическому сознанию нации пришлось бы удовлетвориться. На следующий день Сьейес, Дюко и Наполеон образовали триумвират. Через несколько недель двое из них, Сьейес и Дюко, отошли от дел, и их заменили двое других непримечательных людей, а Наполеон принял на себя роль первого консула. Он добился триумфа. Но заслуга эта, по существу, принадлежала Люсьену.
В ту же ночь в общей спальне заведения мадам Кампань молодых девушек охватило волнение. Спокойствие вечера в жилом районе было нарушено цоканьем копыт, когда к школе подскакали четыре всадника и заняли позиции охраны на всю ночь. Они были посланы Мюратом, человеком из ближайшего окружения Наполеона, получившим известность при выдворении депутатов из палаты. «Младшая сестра генерала должна иметь дополнительную защиту», — заявил он. И Каролина, которая давно уже привлекала внимание этого красивого гасконца и намеревалась выйти за него замуж, избежав тем самым утомительных ограничений жизни в выпускных классах школы, пришла в восторг от таких слов. Она не теряла времени на рассказы своим подружкам о причинах прибытия особой охраны и не пожелала назвать имя солдата, который обеспечил ее. Менее чем через год ему предстояло стать ее мужем и начать совместное длительное путешествие в Туманную страну кукушек — путешествие, омраченное безрассудством, самонадеянностью, жадностью и предательством.