— Или мы уже внутри него.
Мансур что-то пробормотал про свою жену, про местность, про «если бы тут что-то было, он бы знал». Но даже его голос звучал неуверенно, как человек, который лжёт… но так хочет верить, что говорит правду, что почти сам себя убеждает.
Мы начали копать. Песок не был мёртв — он сопротивлялся. Словно знал, что мы ищем, и не хотел отдавать. Он осыпался медленно, липко, будто мы трогали не дюну, а спину огромного существа, которое ещё не решило: просыпаться или нет.
Прошёл час. Мы стояли по колено в пыли, вымотанные и настороженные. Пот заливал глаза, дыхание сбивалось. Паника уже не царапала — она сидела рядом, курила и ждала сигнала. И тогда они появились.
Два джипа, словно выросшие из горизонта, двигались на нас с направлением, которое у Боба получило бы сухое: «пятнадцать часов». Восемь бойцов. Без спешки. Без сигналов. Без вопросов.
— Это не доставка еды, — пробурчал Боб, застёгивая бронежилет. — Это доставка судьбы.
— Мы под наблюдением, — прошептала Пайка, как будто в этом признании был ключ к выживанию.
— Нас ищут, — сказал я вслух, подтверждая то, что мы все уже знали.
— Нас нашли, — подытожил Григорий, и прозвучало это не язвительно, а почти устало.
Вдруг — едва уловимый звук. Ни выстрел, ни двигатель, ни голос. Нет. Это был звук, который больше чувствуешь позвоночником, чем слышишь ушами. Скрип. Тонкий, как прикосновение ножа к стеклу. Земля под ногами дрогнула, но не так, как во время землетрясения. А так, как дрожит кожа, если по ней скользит чужое дыхание.
— Это не я, — пробормотал Боб, глядя вниз.
— Это не человек, — тихо добавила Пайка, глядя вперёд.
Земля вдруг отпустила нас. Просто разом сдалась — и провалилась. Всё исчезло: небо, солнце, песок. Мы полетели вниз — без шанса на контроль, без времени на крик. Только шорох сыпучего ужаса, сдавленный рёв гравитации, и тьма, чёрная как отказ.
Сознание вернулось не сразу. Где-то капала влага. Воздух был густым и влажным, будто в ноздри дышал кто-то древний. Каменные стены светились мягко, от кристаллов, похожих на живые осколки молний, застывших в вечности.
— Мы живы? — сипло спросил я, не узнавая свой голос.
— Пока да, — откликнулся Боб. — А потом — как пойдёт.
Григорий поднялся, отряхнулся и посмотрел на карту. Она вспыхнула синим, и это было… почти торжественно. Не сигнал, не тревога. А обещание.
— Брелок — в пятидесяти метрах, — сказал он, кивая на массивную каменную плиту. — За ней.
Я смотрел на камень. За ним действительно что-то было. Не просто вещь. Не просто металл или камень. Что-то большее.
Артефакт. Проклятие. Или… только начало.
Григорий стоял у двери, как кот, который вдруг вспомнил все свои прошлые жизни, но решил, что вспоминать — это для сентиментальных хомячков. Его усы дрожали, будто он ловил сигнал с радиоволны древнего сарказма. Он не шевелился. Только глаза бегали по резьбе, как будто читали древний комикс о конце света.
— Это место… — прошептал он с пафосом и лёгким внутренним зевком. — Оно для меня. Только я могу туда пройти.
— Почему ты? — осторожно спросила Пайка, глядя на дверь с той осторожностью, с какой люди смотрят на торт после 23:00 — вроде бы и хочется, и знаешь, что ничем хорошим это не закончится.
Григорий обернулся медленно, как уставший император на пенсии, которому всё ещё лень объяснять, почему он лучше всех.
— Потому что я, мать его, не поддаюсь логике. Я кот. Я делаю, что хочу. Я вхожу, когда все выходят. Я сажусь на клавиатуру, когда вы пишете диплом. Я ложусь в коробку, а не в дизайнерскую лежанку за семь косарей. Я, чёрт возьми, жидкость с усами — могу лечь в вазу, чашку или вашу последнюю надежду на порядок в доме. И в отличие от вас, я не боюсь увидеть правду.
Он шагнул вперёд. Камень дрогнул, как будто внутри кто-то лениво потянулся и зевнул: «Ну наконец-то, этот важный прибыл». Резьба вспыхнула мягким, солидным золотым светом — таким, каким светятся дорогие коньяки и награды за вклад в панику.
Дверь открылась. Без фанфар. Без проклятых звуков оперы. Просто — шшшххх — и перед нами открылась пасть тишины.
Запах был... книжный, сухой, с привкусом меди и тревожного ожидания. Как если бы кто-то заварил старый словарь в самоваре и скормил получившееся привидению с расстройством желудка.
Мы вошли. Я — первым, с лицом туриста, который понял, что в этом музее не будет сувенирной лавки. Боб — следом, как партизан на экскурсии в штабе врага. Пайка — ближе к стене. А Григорий шёл впереди всех, величаво, как будто собирался продать экскурсию в загробный мир кому-нибудь на TripAdvisor.
— Это не просто катакомбы… — прошептала Пайка, всматриваясь в потолок, как будто ожидала там скидку. — Это архив, — добавила она, — архив страхов, ошибок и непрошенных воспоминаний.
Боб осветил стены. На фресках были… мы. Наши тени, наш путь. Кто-то явно заранее знал наш маршрут. Возможно, даже с аннотациями.
Зал походил на библиотеку для тех, кому нельзя доверять учебники. Книги — без названий. Карты — с материками, которые двигались, как в отпуске после увольнения. А на потолке — глаз. Большой. Следящий. Живой. Шевелился. Или нам так казалось из-за преломления света.
Под ним — платформа. И на ней — он.
Брелок. Маленький. Чёрненький. С красной кнопкой. Безмятежный. И в то же время — абсолютно уверенный, что он тут главный.
— Не трогать, — предупредил Григорий. — Он нас чувствует. Он... считывает.
И в этот момент Мансур начал смеяться. Глухо, как будто у него в голове включили кассету с демоверсией безумия.
— Чего ржёшь? — напрягся Боб.
— Потому что вы, — сказал Мансур, доставая пульт, — все идиоты. И были пешками.
Он нажал кнопку. Дверь за нами — бух — закрылась. Где-то в темноте прозвучал радостный «дзынь», как будто система поставила галочку «Всё пошло по плану».
— Познакомьтесь, — произнёс он с гордостью, — с наследником Хуссейна аль-Фазля. Моё семейное древо уходит корнями в песок и кровь. А вы — в его кроне. Добро пожаловать.
— Чего? — спросил я, пытаясь осознать: мы в истории или в салате из предательства.
— Григорий! — скомандовала Пайка.
Кот молчал. Он понял.
— Как только я увидел тебя, — сказал Мансур, — я понял, что ты и есть Ключ. О, сколько я читал о тебе. Легенда. Кот-аномалия. Хранитель Врат Знания.
— Ты заманил нас? — уточнил я.
— Конечно. Никто не должен выйти. Ни один человек. Ни один кот. Вы — отвлекающий манёвр.
— Ну... — сказал Григорий, — это определённо не худшее место, где я ночевал.
— Но ты забыл одну вещь, Мансур, — сказал Боб, доставая гранату. — Мы тоже не очень логичные.
Мансур раскинул руки, под потолочным глазом, который смотрел на него с нескрываемым презрением.
— Подойди, — велел он Григорию, — и дай мне артефакт.
Кот сел. Прямо на пол. — А вот хрен тебе, предатель с комплексом власти.
— Что?
— Ты не проверил главное, — сказал Григорий, свернув хвост кольцом, как древний символ презрения. — Артефакт не работает в моём присутствии.
— Ты врёшь!
— Я кот. Мы не врём. Мы просто утаиваем информацию.
Мансур в панике схватил брелок, нажал на кнопку. Ничего. Только пик.
Перед Григорием вспыхнула надпись:
ОШИБКА 403: ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН
Аккаунт зарегистрирован на:
GREGORIUS THE CAT Связь с владельцем обязательна.
— Ты… ты заблокировал меня?! — завизжал он, как разъярённый роутер.
— Добро пожаловать в администрируемую реальность, — сказал Григорий. — Иди посиди в подвале, подумай.
Он щёлкнул усом. Пол под Мансуром провалился. Тот исчез с воплем. Люк закрылся с глухим "чпок", как будто даже здание решило, что ему надоело это всё. Чрез некоторое время. Выстрел. Один. Из темноты. Никто не прокомментировал. Это было... логично.
Когда платформа встала на место, открылась основная дверь. За ней — бойцы. Те самые, сверху.
Боб выглянул: — Ну всё. Там они. Есть идеи?
— Гриша, а второго выхода нет? — спросил я.
Кот даже не посмотрел:
— Не сегодня, Матвей. Выход только один. И нам — через него.
Мы стояли у распахнутой двери, как три идиота перед входом в анекдот. За порогом уже шуршали — тяжёлые ботинки, переговоры в рации, аромат пота, предательства и мужиков, которых называли "оперативники", потому что "бессмысленные, но красивые в касках" слишком длинно.
— Гриша, ну есть там проход? Тайный ход? Портал? Труба, ведущая в канализацию, как в хорошей тюрьме? — спросил я, отодвигаясь от двери.
— Нет, — лаконично ответил кот. — Но у нас есть альтернатива.
— Какая?
— Паника. Удивление. И невероятное количество наглости.
Пайка поправила волосы, глубоко вздохнула, затем спокойно вытащила из кармана зеркальце, глянула в себя и сказала: — Окей. Тогда мы не прячемся. Мы… выхо…
— Выносимся, — вставил Боб, отщёлкивая предохранитель на автомате.
Григорий махнул хвостом. Дверь открылась сама. Из катакомб — в зал. Из мифов — в фарс.
Бойцы уже строились полукольцом. Шлемы. Камуфляж. Взгляд "мы делаем вид, что не боимся". И тут вышли мы.
Боб — первым. Пайка — с видом актрисы, которой дали Оскар за главную роль в побеге. Я — за ней, как третий лишний, но с лицом, полным решимости и бессонницы. Григорий же… Григорий просто вышел, как будто это его территория. А мы — экскурсанты.
— Стоять! «Руки вверх!» —прокричал главный.
— О, да брось ты, — Боб подошёл ближе. — У тебя шнурки развязаны.
Боец машинально посмотрел вниз. И вот он — этот момент истины: Григорий нажал на кнопку. Ту самую. Но уже в своём режиме.
В воздухе повисло что-то похожее на запах грозы, чеснока и корпоративной презентации.
И… все бойцы начали чесаться. Причём не просто чесаться. Они начали снимать с себя броню, плакать, раскаиваться и один даже начал петь "Wind of Change". На немецком.
— Что происходит?! — заорал я.
— Артефакт вошёл в фазу психоэмоционального обнажения, — объяснил Григорий. — Каждый из них сейчас чувствует всю боль своей службы, мать его.