было. Странно. Постучал ещё раз, теперь с аккуратным акцентом на "деловой стук". Изнутри раздался голос:
— Да?
Открыл дверь.
И вот она. Сидела за столом, чуть склонившись к монитору, волосы собраны в хвост, как всегда. Та же осанка, та же лёгкая строгость в движениях. Только глаза — чуть уставшие. Или это я их такими запомнил?
Она подняла взгляд и замерла.
— Смирнов?
— Привет, — сказал я спокойно. Или пытался.
— Ты чего тут? — голос чуть мягче, но сдержанный.
— Был рядом. Решил зайти. Старые места, всё такое. — Я пожал плечами, словно это всё незначительно.
Она кивнула. Без эмоций.
— Странное чувство. Всё вроде то же, а будто чужое уже, — добавил я.
— Мы просто работаем. В отличие от некоторых. — Она кивнула в сторону окна, как бы невзначай.
— Не думал, что встречу тебя на месте после того, что случилось с Егором Александровичем.
— Смирнов, я здесь работаю. Не устраиваю театров. — Сухо. — Садись, если пришёл.
Я сел. Спина прямая. Руки на коленях, чтобы не выдавали дрожь.
— Хорошо выглядишь, — сказала она после паузы. Взгляд скользнул по худи, по кроссовкам.
— Новый этап. Решил не зарастать. — Кивнул коротко. — А ты не изменилась.
— У меня, знаешь ли, не было возможности. Работать пришлось. За себя и за тех, кто…
Она не договорила.
Повисла тишина. Давящая.
— Я узнал. Позже. Про пожар. «Про ребят», —тихо сказал я.
Мне не хватило воздуха, чтобы закончить.
— Это было... — она опустила глаза. — Прошло две недели. И всё ещё как будто вчера.
— Я не знал, что сказать. И не знал, кому.
— Смирнов, ты просто исчез. Вышел на обед — и всё. Ни письма, ни звонка. Люди пострадали, а ты... будто испарился.
Я закрыл глаза на секунду.
— Прости. Я не был готов. Я тогда сам горел. Внутри.
Она смотрела, не перебивала.
— Я бы рассказал, но... — начал я.
— Но ты бы сам себе не поверил? — закончила она. Попала в точку.
Я усмехнулся без радости.
— Именно.
Молчание. За окном шумел вентилятор кондиционера. Внутри было тише, чем в пустом зале.
— Сейчас ты спокойнее, — сказала она. — Даже немного… отрешённый.
— Ну так что ты пришёл, Смирнов? — спросила она, наконец оторвав взгляд от монитора и скрестив руки.
— Мне выдали уведомление о сокращении, — сказал я, стараясь не смотреть ей в глаза. — Я вот решил узнать, нет ли у тебя здесь для меня местечка… ну, на прежней должности?
А сам про себя подумал: ну хоть бы она отказала… хоть бы отказала. Смешно, да. Просишь — и одновременно молишься, чтобы тебе не дали.
— Смирнов, — вздохнула она. — Ты же знаешь, как сейчас в фирме. Напряжёнка с кадрами страшная. Раз уж пошло массовое сокращение в Смоленске, это не значит, что нас обойдут стороной.
Она помолчала, и добавила тише:
— Поверь, до нас просто… ещё не добрались.
— Понял тебя, Юлия Сергеевна, — кивнул я с почти театральной улыбкой, встал с кресла и, стараясь держаться прямо, двинулся к выходу.
— Смирнов, — окликнула она уже сзади. — Ты же не просто за работой пришёл?
— А зачем же ещё приходят к бывшим работодателям? — ответил я через плечо.
Она не ответила. И это было самым точным ответом.
Я вышел из офиса, не хлопая дверью — не потому, что культурный, а потому что хлопнуть хотелось об кого-то конкретного. Прошёл по коридору, где всё ещё пахло кофе, отчаянием и пережёванной амбициозностью. Тот самый запах: будто кто-то пытался стать кем-то важным — и не стал.
На секунду задержался у окна. Внизу пульсировала парковка: машины, люди, жизнь. Мигали огни, кто-то курил у урны, кто-то звонил кому-то важному и делал вид, что знает, зачем.
Мир шёл своим путём. Я — своим. Словно дороги уже разошлись. Особенно с одной конкретной Юленькой.
Раньше я думал о ней иначе. Богиня… или хотя бы главная фея отдела. Загадочная, остроносая, вечно с папкой и лёгкой полуулыбкой, за которой пряталась якобы великая внутренняя жизнь. А потом — эта сцена. Её ноги, прыгающие по пузу шефа, будто она забивала последний гвоздь в гроб собственной морали.
Что-то внутри меня тогда щёлкнуло.
И, знаешь, обратно уже не отщёлкивается.
Идти назад — было бы оскорблением себе. Остаться — плевком в лицо собственному будущему. Так что я шёл.
Не оглядываясь.
Не вспоминая, что когда-то она казалась весной. А оказалась, обычной мартовской грязью.
ГЛАВА 5 «А ЧТО ДАЛЬШЕ»?
А теперь скажите мне честно, как на исповеди у батюшки в модных кроссах: вот если бы у вас появился такой волшебный артефакт, как кнопка исполнения желаний, что бы вы сделали? Прямо вот щёлк — и любая хотелка с полки. Без очереди, без логистики, без сбора документов в МФЦ. Ну, кроме разве что регистрации брака с Сальмой Хайек — там, возможно, очереди.
И вы, такие радостные, с блеском в глазах, говорите: «Я бы купил домик на берегу моря… Или океана! Лежал бы в шезлонге, попивал коктейль с зонтиком, в голове ни одной мысли, кроме как мазаться кремом от солнца и не забыть перевернуться на живот, чтоб загар лёг ровно».
А вот вы не заметили, что эта сцена — шезлонг, коктейль, бирюзовая вода — это, мать её, всегда финальная сцена в фильмах про людей, у которых за плечами вагон денег, несколько трупов и один подбитый вертолёт? Последние секунды до титров. Дальше — тьма.
А теперь представьте, что это не конец, а, прости господи, вся ваша жизнь. Каждый день — солнце, коктейль, песочек, пузо жарится, мозги плавятся. Сначала кайф, потом лёгкая грусть, потом тоска по борщу и запаху московского метро, а потом ты уже просишь у судьбы — пусть хоть кто-нибудь придёт и даст тебе по щам, лишь бы что-то произошло!
Через десять дней на этом берегу ты уже не человек, а декоративное растение, которое умеет только дышать и задаваться вопросом: «А зачем всё это было?» И когда ты, изнемогая от скуки, наконец придумываешь себе развлечение — например, прокатиться на красном кабриолете по побережью Флориды, — то понимаешь, что суть в том, что ты просто едешь. Едешь туда, едешь обратно, едешь туда… И начинаешь подозревать, что катаешься по маршруту «депрессия — разочарование — бессмысленность».
Вот почему в кино это занимает ровно двадцать секунд, а потом — титры. Потому что, если показывать, что будет дальше, зритель не выдержит. Он захочет в кинотеатр ворваться и вытащить героя оттуда, спасти его от самого себя. Или хотя бы предложить нормальный шашлык.
Окей, хорошо. Есть другой сценарий, более реалистичный и как бы «для своих». Чтобы не светиться перед Пайкой и её службой фанатской разведки. Берём десяток квартир в Москве. Звучит как криминальная хроника, но на самом деле — вполне себе пенсионная стратегия. Пятьдесят тысяч с квартиры в месяц, если без выпендрежа. Семьдесят, если у тебя возле метро и ты можешь выкладывать фото «свежий ремонт, только для чистоплотных».
Итого — полмиллиона в месяц. И это без учёта морального удовлетворения, когда квартиранты звонят тебе на вы, называют «уважаемый», и ты чувствуешь себя кем-то вроде местного Моргана Фримена в риэлторской шкуре. С таким доходом можно переехать жить в Таиланд или на Бали, где еда дешёвая, а медузы прозрачные и агрессивные. Там ты будешь есть локальные супы, периодически дристать от непонятных ингредиентов и радоваться жизни — пока не наступит день, когда ты поймешь, что скучаешь по-простому — по гречке и капусте с квасом.
А потом ты начинаешь задумываться о путешествиях. Не просто вот «один раз в год на Тенерифе», а чтобы три дня в одном городе — и дальше. Питер, Тбилиси, Неаполь, Стамбул, Лиссабон… как Индиана Джонс на пенсии, только без шляпы и с чемоданом на колёсиках. Звучит красиво, да? Только ты через пару месяцев поймёшь, что в каждом отеле одни и те же завтраки, в каждом аэропорту одни и те же очереди, а в душе ты просто хочешь домой. В ту самую Москву. Где тебя ждёт не солнце и океан, а пробки, светофоры и кофейня на углу, где бариста знает, что тебе без сахара.
Вот и вся магия желания.
Так что, мой друг, не спеши тыкать на кнопку. Может, не так уж и плохо быть бывшим замерщиком.
А знаешь, что самое коварное в этой кнопке? Она делает тебя тем, кто уже всё может. А значит — больше ничего не надо.
Вот ты нажал её пару раз — и мир у твоих ног. Квартиры, яхты, популярность, деньги, слава, вечная молодость, айфон, который ещё не вышел, и жена, которая не спорит, а хвалит даже твои носки. Рай на земле. Но проходит неделя, и ты начинаешь чесаться. Не физически, а внутренне. Потому что ты как будто прошёл игру на читах: всех боссов убил, все квесты выполнил, броня на максимум, а внутри — пусто. Ни вызова, ни смысла, ни драйва.
Ты вдруг понимаешь, что желания — это не то, что делает человека счастливым. Это просто морковка перед носом. А вот сам бег за этой морковкой — в этом весь прикол. В этом и был смысл.
Потому что человек, у которого всё есть, перестаёт быть человеком. Он становится чем-то вроде аквариумной рыбки, которой и корм сыплют, и воду чистят, и даже водоросли пластмассовые для интерьера поставили — а ей всё равно грустно, потому что плавать некуда, дна не видно, и ни одного нормального разговора за весь день.
А главное — исчезает причина просыпаться. Раньше ты вставал с мыслью: «Так, надо заработать, надо доказать, надо найти, добиться, уговорить, прорваться, хоть раз стать победителем…» А теперь? «Надо… эм… ну не знаю… может, слетать на Луну? Или в Дубай за хумусом?»
И тут начинается самое страшное: человек, которому нечего хотеть, — начинает хотеть разрушать. Себя, других, мир вокруг. Просто чтобы вернуть хоть какие-то ощущения. Отсюда — кризисы, измены, странные покупки вроде боевого робота или острова с собственным гимном. Чтобы было хоть что-то незавершённое, живое, колющее.
Вот так и сидишь потом у себя в пентхаусе на 89-м этаже, с видом на огни большого города, пьёшь не то, что коктейль — воду с лимоном, потому что всё остальное приелось, и думаешь: «Может, ну её, эту кнопку? Может, отдать кому? Или закопать в лесу, как старый дневник и кеды на вырост?..»