ров с вокзала, чтобы отследить, как Смирнов пересаживается в маршрутку и доезжает до улицы Нормандия–Неман. Название звучало громко, почти как победа, но на деле напоминало дорогу в никуда, выложенную асфальтом времён Куликовской битвы. Там, среди одинаковых девятиэтажек, след терялся.
Но у Боба был козырь — паспортные данные. Он вычислил нужный дом, подъезд, подключился к камере, которая чудом работала, и начал наблюдать. День за днём. Утро — выходит, вечер — входит. Работа, дом, работа. Ровно, без отклонений, как будто кто-то ему сценарий выдал. Прошла неделя. Боб начал сомневаться, не ошибся ли он. Может, это всё не тот человек? Может, это просто задрот, случайно нашедший нечто чужое?
И вот, в самый момент разочарования, офис Смирнова сгорает. С огнём, дымом, приездами спецслужб и зрителями с телефонами. И кто стоит на остановке, наблюдая всё это, с мороженым в руке и лёгкой улыбкой на лице? Конечно, Матвей. Он жевал пломбир с таким спокойствием, будто наблюдает не пожар, а финал "Евровидения", и явно болеет против своего.
Боб напрягся. Он точно знал: если человек из Смоленска улыбается, когда горит его офис, а внутри жарятся его коллеги — этот человек не просто задрот. И не просто Матвей. А в Смоленске, как известно, даже погоде скучно.
Последовали несколько дней тишины. Смирнов не выходил. Потом, наконец, вылез — съездил к остаткам своего офиса, погрустнел, посмотрел на пепел, почесал голову и поехал обратно. Боб продолжал следить. Он не выпускал из поля зрения руки Матвея, ожидая, что вот-вот мелькнёт нечто знакомое. И оно мелькнуло.
Однажды, выйдя из парикмахерской, облачённый в новенькую одежду, купленную, видимо, по страховке или бонусной карте апокалипсиса, Матвей на несколько секунд продемонстрировал в руке тот самый брелок. Боб увеличил кадр, обработал его и тут же отправил изображение Пайке. Та позвонила моментально.
— Ты нашёл его?! — её голос дрожал от чего-то между шоком и восторгом. — Кто он? Где мой брелок?!
Боб выдержал эффектную паузу, немного издеваясь над её эмоциональным фоном.
— Матвей Смирнов. Город Смоленск.
Пайка замолчала, потом резко, как будто кто-то выдернул из неё всю лень:
— Мы срочно едем в Смоленск за моим брелком.
Боб потянулся к кофейной кружке, вздохнул и с тяжёлым сарказмом посмотрел в окно.
Смоленск. Прекрасно. Только этого ему и не хватало.
***
Я, Матвей Смирнов, никогда не считал себя идиотом. Во-первых, у меня аналитический склад ума. Во-вторых, подписка на научный YouTube канал. И в-третьих — коллекция книг, которые я не просто хранил «на всякий случай», а реально прочитал. Да-да, и “Капитал” Маркса, и “Бытие и время” Хайдеггера, и даже "Домоводство" 1987 года. Потому что я верю: интеллект — это когда ты можешь одновременно и микроволновку настроить, и Канта процитировать.
Вот с таким вот багажом знаний и идей я сделал то, чего не сделал бы ни один герой русской классики — я подстраховался. Потому что классики все как один — сначала напьются, потом влюбятся, потом стреляются и самоуничтожаются. А я — нет. Я загадал, чтобы если вдруг певица Пайка — та самая, с фиолетовой прядью, характером как у разъярённой ракеты «Сатана» и голосом, которым можно сверлить бетон, — решит выдвинуться в сторону Смоленска, то мой телефон зазвонил бы так, чтобы об этом узнал не только я, но и вся область. Чтобы даже голуби в районах на окраине взлетели с лавок от тревоги. Потому что в жизни, как в шахматах: лучше заорать «шах!» за три хода, чем потом искать свои яйца по полу в виде пешек.
И вот этот момент настал.
Утро началось стандартно. Я ел омлет, приготовленный мамой, а кот Григорий пытался выбить дверь в ванную, где кто-то — возможно, он же — накануне залил всё мыльной пеной и оставил следы от лап. Григорий — кот сложный. По национальности «ориентал». Он как бы с тобой, но в любой момент может уйти в монастырь, стать губернатором или священником. Его нельзя воспитывать — с ним можно только договариваться. Или подкупать ветчиной.
И вот пока я размышлял о великом и ковырял вилкой омлет, мой новенький, выпрошенный у брелка iPhone не просто зазвонил — он заорал. Так, что в соседнем подъезде заплакал ребёнок, на улице сработала сигнализация «Калины», а наша кастрюля с борщом вдруг вспенилась, будто в неё вселился древний демон.
На экране мерцало: ПАЙКА ЕДЕТ В СМОЛЕНСК.
Я застыл с вилкой у рта, как будто на ней была нанобомба, изготовленная лично Ким Чен Ыном. Это была не шутка. Не совпадение. Это тревога уровня «Собирай рюкзак и беги». Я встал. Медленно. Убрал вилку, погладил кота. Кот глянул на меня с выражением «ты опять всё просрал?» и продолжил вылизывать себе лапу. Настало время действовать.
Пункт первый — Порш Панамеро Турбо. Чёрный, как душа инспектора ГИБДД. С салоном, в котором пахнет успехом, деньгами и кожей, за которую кто-то в Италии поплатился жизнью. Я вышел, сделал шаг на тротуар и нажал кнопку. Машина появилась с таким звучанием, будто ангелы играют в настольный теннис гаечными ключами. Соседи переглянулись, бабка на лавке крестилась, а Григорий подошёл, мяукнул и уставился на фары — Ну вот, — как будто сказал он, — началось.
Пункт второй — Загранпаспорт... С шенгеном. Бумажник потяжелел у меня в кармане, будто я только что продал душу, но без комиссии. Я похлопал по нему — всё на месте. Теперь уехать можно куда угодно, хоть в Андорру, хоть на Мальту, хоть в Ватикан — если возьмут кота.
Пункт третий — кот— Григорий, — сказал я строго. Он посмотрел на меня и медленно отвернулся — Я серьёзно. Нас ждёт Европа. Пармезан. Балконы. Итальянские мыши в маленьких жилетках. Он задумался, потом встал, потянулся, как старый йог, и пошёл к Порше. Это был согласие. Вы спросите: нахрена я беру кота? А я скажу: да хрен его знает. Просто это мой кот. Пусть и он посмотрит на мир. А то всё Смоленск, да Смоленск — тут даже тараканы ходят в депрессии.
Мы тронулись.
За окном промелькнули серые коробки родного города. «Мясной рай» с грустной свининой, «Ломбард-24», где я как-то сдал миксер за 200 рублей, и ржавый киоск с шаурмой, где мясо явно знало, что такое жизнь после смерти. Григорий прыгнул на переднее сиденье и вальяжно развалился, как будто он тут начальник всей этой миграции.
На первом повороте я достал телефон и вбил маршрут — Брест. Там уже шенген, там свобода. Там Пайка не достанет. Потому что, если она приедет и не найдёт брелок, её эмоции снесут город, как ураган Катрина — только вместо воды там будет бешенство и вайны в TikTok.
И тут меня посетила мысль — а может, загадать, чтобы у неё исчезло желание искать брелок? Или чтобы она внезапно полюбила Смоленск, осталась тут, купила однушку на Нормандии-Неман и начала обучать местных пацанов вокалу? Я даже представил, как она орёт "Снег кружится, летает, летает" на весь двор, а местные бабки хлопают стоя.
Но нет. Я мотнул головой, отогнал дурные фантазии. Если я ее обнулю, будет такая скукотища! Тем более с магией шутки плохи. Особенно с такой магией, от которой потом горит офис, а из мороженого можно сделать огнемёт. А ещё хуже — когда за тобой едет Пайка. Пайлушечка.
А пока я с Григорием мчал по трассе и уже давно пересёк границу России и Белоруссии, на экране телефона мигала надпись:
ПАЙКА ВЪЕХАЛА В СМОЛЕНСК.
Григорий лениво лизнул лапу — Да начнётся охота, — сказал я. И вдавил педаль в пол.
«ГРИГОРИАН»
Еду я, значит, по прямой, как налоговая к малому бизнесу. За окном — унылая белорусская пастораль: берёзки, магазинчики с надписями «Бакалея», где «а» вывалилось, и одинокие мужики в трениках, пьющие кефир из пакета. В машине тихо шепчет радио — такие меланхоличные французские шансонье, что я начал подозревать, что брелок сам включает это нытьё, чтобы меня эмоционально подломить.
Григорий тем временем раскинулся на переднем сиденье, как уволенный бухгалтер на даче. Лапы кверху, усы слегка шевелятся, как антенны в режиме «меня не трогать». И тут, где-то на девяностом километре между «я поехал» и «что я делаю со своей жизнью», меня осеняет.
А что, если... сделать кота умным?
Ну а чё — брелок ведь может исполнять желания. Может, просто никто не додумался просветить кота? А если Григорий начнёт разговаривать, советовать, анализировать ситуацию? Это ж будет как миниатюрный Александр Друзь, но только с мехом. Или — бог с ним — хотя бы Коперник с хвостом.
Я торжественно достаю брелок, кладу его на ладонь, закрываю глаза и шепчу:
— Хочу, чтобы кот Григорий стал умным. Ну, хотя бы умнее меня. И разговаривал. Но не занудно, а как нормальный — с сарказмом, фактами и юмором.
Нажал.
Молния не сверкнула. Музыка не сменилась на Бетховена. Брелок чуть тёплый — как будто уснул. Я смотрю на Григория. Он... спит. Не просто спит — он скотина храпит. Причём с вибрацией, как старый холодильник в хрущёвке.
— Григорий, — шепчу я — Хрррфь.
— Григорий, ты умный? — Хрррфь... мяу...
Всё. Кот как был куском меха с пузом, так и остался. Ни тебе мозгов, ни речи, ни философии. Я вздохнул. Ну ладно. Хотел — как лучше. Получил — как обычно. Ну хотя бы попробовал.
Свернул на заправку. Надо было попить кофе, заодно понять, что делать дальше. И вот с этого момента началась чертовщина.
Я захожу в павильон, беру стаканчик, наливаю себе латте. Возвращаюсь к машине жуя белорусский хот-дог, который по вкусу напоминал детство, гвозди и майонез. Настроение было... сносное. Брелок не подвёл, бензин оказался бесплатным, кассир пожелал мне удачи с лицом человека, который точно знает — удачи мне не будет. Подходя к машине, я уже представлял, как мы с Григорием тихо катим дальше, слушая унылый рок и не думая о Пайке.
И вот я открываю дверь...
— Это что за цирк с усами, а? – сказал мой кот.
Я застыл. Хот-дог выпал. Сердце прыгнуло куда-то в район пяток. Глаза расширились так, что отражение в боковом зеркале само перекрестилось.
На пассажирском сиденье, развалившись как ленивый король, сидел Григорий. Только теперь он не просто лежал. Он... говорил.