Я не очень-то умею читать. Но пытаюсь.
— Тогда, курва, открывай, или поджарим тебя! — снова заорал Васяк.
Вот это подействовало. Они услышали скрежет двух солидных замков, и металлические ворота немного приоткрылись. В них стоял пожилой мужчина с ППШ в руках, которые тряслись настолько, что все отскочили под стену.
— Алкоголик! — вырвалось у Мищука.
— Не… — поправил его Васяк. — Всего лишь на шизе.
— Спокойно, спокойно, — вмешался проводник. — Мы из Гражданской Милиции.
— Как же. Грабежом занимаетесь.
— И тебя выгребем из твоего зала вместе с твоей «пэпэша». А в Варшаве станем зарабатывать: в зверинце тебя будем показывать или в цирке.
Пожилой мужчина запустил их на балкон. То, что они увидели, казалось совершенно неправдоподобным. Перила балкона были защищены мешками с песком. В просвете посредине, где перила были вырваны, стоял немецкий пулемет и пара ящиков с патронами. К этому — два маузера, ППШ, который только что видели, и приличная коллекция гранат.
— Меня зовут Юзеф Кольский, — сообщил старичок. — Я всегда страдал на голову. Ну, просто дурак. Но приказали охранять зал и киностудию рядом. Но как? Самому. Так я взял себе в пару этого немца, который был тут ночным сторожем и знает, что здесь и где. А тут… мародеры, бандиты, партизаны всяких мастей. Все тут есть, господа, и стреляют по ночам. Так мы и окопались.
— Окопались? — не выдержал Мищук. — На бетонном балконе?
— Ну, нет… Взяли и насыпали песок в мешки. Тут рядом немцы складывали оружие. Так мы вертанули у них пулемет и два маузера. ППШ мой, от властей.
— И что? Нападали на вас? — спросил Васяк.
— Ну… так. — Кольский вытянул над баррикадой. — Ворон, там, — указал он рукой. — Вон, один лежит.
Все выглянули, чтобы увидеть тело. У Кольского от нервов руки тряслись в такой степени, что мог бы служить живым отбойным молотком. Едва-едва смог открыть две банки с советской тушенкой, которой поделился с остальными.
Все ели жадно, набирая тем, что у кого было: штыком, американским боевым ножом или просто перо чинным ножиком. Тушенка была замечательная.
— В этом зале паршивый звук. Если разок дать очередь из этого устройства, — Кольский указал на немецкий пулемет, — так половину дня потом ничего не слышно.
— Могу догадываться. — Мищук глядел на труп типа в английском комбинезоне, русской каске и в сапогах, вытащенных, похоже, из навозной ямы. Ко всему этому, на рукаве у него была бело-красная повязка. И довольно чистая. — А вы что, трупы не хороните?
— Хороним, — ответил на это Кольский. — Как только наберется побольше. Ради одного в парке копать не выгодно, — тут он прервался и бросил, на первый взгляд, совершенно не к месту. — А еще, пан, тут есть духи! Только не смейтесь.
— А мы и не собираемся смеяться. — Мищук, наконец-то сытый, хотя ему ужасно не хватало хлеба, закурил «кэмэл». — Мы, как раз, по вопросу этих духов и пришли.
Грюневальд кивнул Кугеру.
— Ну что, пошли в ту киностудию, о которой говорил Винтербаум.
— Это в паре шагов отсюда.
Грюневальд оплатил счет за изысканный десерт в ресторане Jahrhunderthalle, и они вышли наружу. Аллея провела их к боковому входу. Они всегда пользовались боковыми входами. Намного легче было узнать какие-то сведения у менее важного сторожа или дворника. Так оно случилось и здесь. Встретили какого-то типа в плохо сшитом костюме. Тот сидел на маленьком стульчике и внимательно изучал покрытый печатным текстом листок.
— Мы из уголовной полиции.
— Из крипо?
— Да, — предъявили они удостоверения.
— Тогда заходите. — Он махнул бумажкой, которую так внимательно изучал. — Я как раз получил повестку в армию. Завтра меня здесь уже не будет.
— Поздравляем, — заметил на это Грюневальд. — Именно вы раздавите поляков!
— А я вам сочувствую, — прибавил Кугер. — От всего сердца желаю вам удачи. Желаю пережить эту войну, следующую и следующую. А потом — еще одну.
— Так что, будет много войн?
— Не знаю. Или много, или одна, но большая, мировая.
— Как в 1914 году?
— Думаю, что хуже. Теперь-то те сыграют получше. Чему-то ведь научились.
— Молчи, пораженец! — тихо рявкнул Грюневальд. — Уже скоро мы сможем воскликнуть: «Варшава наша!».
Кугер слегка усмехнулся:
— Лишь бы потом они не восклицали: «Бреслау — наш!». Господи, дай Бог, чтобы так не случилось. Я ведь и вправду люблю этот город.
— Молчи! — Взбешенный Грюневальд обратился к сторожу. — А вы сами видели то преступление?
— Ну, видел, только никакого преступления там и не было.
— А что же?
— Ну, попросту один тип перепил.
Кугер нагло присел на стульчике сторожа, Грюневальд оперся о стойку. Он вытер лоб платочком. Дело нравилось ему все меньше и меньше.
— А как все это было?
Сторож потер подбородок.
— Ну, нормально. Пришел солдат. Серенький, у него было ружье на плече, а офицеры ведь такого не носят. Я не слишком-то разбираюсь в военных званиях…
— Ну, теперь научитесь, — перебил его Кугер, указывая на мобилизационную повестку. А вы знаете, как будет по-польски: «Не стреляйте! Я сдаюсь!»?
— Прекрати немедленно! — рявкнул Грюневальд. — Нас же немедленно арестуют!
— Нас? Кто? Ведь мы и есть полиция, — рассмеялся Кугер. — Мне ничего не сделают. На меня даже наручники не наденут, — он помахал культей руки.
— Знаешь, кто это был? — глянул Грюневальд на сторожа. — Покажите нам место преступления.
— Конечно. Только никакого преступления и не было. У парня шарики заехали за ролики.
Он повел их путаницей коридоров. Очередные огромные ворота. Потом показал им столовку, накрытую огромным, опирающимся на колонны куполом.
— Вот тут. — Он вытянул руку в сторону ряда идеально ровно выставленных столов. — Я бежал за ним, потому что он начал отставлять столы под стенку. А что, ведь он же солдат, с ружьем. Что я мог сделать? А потом он сказал, что сейчас придут гости. Тогда мы с уборщицей стали помогать ему переставлять эти столы. Правда, ставил он их как-то неровно, словно они ему были совершенно не важны. Ну, а мы с уборщицей уже выставляли ровненько. Мне казалось, что это должна приехать какая-нибудь делегация. Ага, и тут приехал грузовик с цветами. Видя такие их количества, я думал, что это сам гауляйтер нас посетит. И все цветы в таких красивых корзинах, с окрашенной папиросной бумагой и с украшениями. Челядь хозяина цветочного магазина бегала как ошпаренная.
Кугер прикрыл глаза, чтобы никто не заметил в них смешливого выражения, когда услышал столь старомодные выражения как «окрашенные» и «челядь».
— И что произошло дальше? — допытывался Грюневальд.
— Он стал вытаскивать цветы, и ему было наплевать на украшения, и стал укладывать их на полу. В странный такой узор. Тогда мне подумалось, что это сам Гитлер к нам приедет. Ну а потом он стал танцевать.
— Танцевать?
— Да. И что-то еще он пел. Звучало это как гогенхотская музыка из кинохроники.
— Готтентотская, — поправил его Кугер.
— Ну да. Мы с уборщицей стояли, только глядели, а он пел и танцевал. А потом крикнул: «Почему вы меня не хотите?»
— Не понял?…
— Он крикнул: «Почему вы меня не хотите?»
— Кому он это крикнул?
— А я знаю? Явно не нам.
— И что?
— Он снял ботинок. Какой-то такой обмякший он сделался. Вытащил из ботинка шнурок. Снял носок и завязал конец шнурка на большом пальце на ноге, перезарядил ружье. Ну, мы с уборщицей начали отходить. Второй конец он привязал к спусковому курку и сунул дуло ружья себе в рот. Кто-то крикнул: «Нет!».
— Кто?
— Не знаю. У меня руки от страха тряслись, вот это — помню. А кто крикнул — честное слово, не знаю.
— И что этот солдат сделал?
— Я сбежал. А он, наверняка, потянул за шнурок и выпалил себе в рот. — Сторож на минутку задумался. — Помню только, как уборщица говорила, что в жизни не отмоет того зала. Мозги во все стороны полетели. Опять же, она была в шоке.
Кугер закурил сигарету и повернул голову к Грюневальду.
— Вот видишь, старик. Не покупай своей невесте цветов, а то паршиво кончится.
— Во-первых, никакой невесты у меня нет. Во-вторых, если ты и дальше будешь так пророчествовать, я отстраню тебя от дела.
— Ты можешь меня с ним связать? — спросил Славек у Мариолы.
— Я все могу.
Она набрала в «Гугле» фамилию писателя и все его реквизиты.
— ОК. Звоним. — Она набрала номер, подождала какое-то время. — Добрый день. Я звоню из журнала «Факты и Фото». Не могли бы мы договориться, чтобы сегодня взять у вас интервью?
— Господи Иисусе… — услышал Славек сонный голос.
— Если говорить обо мне, правильнее было бы: «Мария»…
Собеседник рассмеялся.
— Люди, вы знаете, который час?
— Кажется, знаем, — невозмутимо ответила девушка. — Двенадцатый час.
— И как вы можете будить человека в такое раннее время?
— Знаете… Я та самая глупенькая блондиночка с большим бюстом. Прошу прощения, что разбудила вас.
— Да ничего страшного, — тот сразу же сменил тон. — А какой у вас рост? Это я так спрашиваю, из любопытства.
— Метр восемьдесят два.
— А вы «в теле»? Рослая?
— Проверьте сами. Я девочка большая.
— ОК. Тогда еду. Где и когда?
— Даю вам час на водные процедуры и чтобы доехать. Встретимся в двенадцать тридцать в ресторане «Жак» на Рынке.
— Я знаю где это. Буду.
— Благодарю. — Мариола отключилась.
Изумленный Славек массировал себе виски.
— Господи Иисусе, как ты это сделала?
— Парень, если любишь какого-то писателя, то читаешь все интервью с ним. Просто, он обожает крупных, рослых блондинок. Я, к счастью, соответствую всем этим условиям. — Улыбаясь, она поглядела на Сташевского. — Он будет есть с моих рук.
— Ты гениальна.
— Гениальным был Эйнштейн. У меня же, просто, соответствующее тело и соответствующие знания. Ты только сиди рядом и записывай. У тебя есть час, чтобы подготовить для меня вопросы.