Не знаю, что именно бросается мне в глаза, но вдруг я останавливаюсь и смотрю на одно из зданий. Оно не очень большое, мрачноватое на вид и не такое высокое, как остальные здания на улице. Вижу надпись крупным курсивным шрифтом на витрине: «Городской салон боди-арта Бет». И витрины увешаны фотографиями пирсинга и образцов татуировок. Я стою и смотрю, совершенно загипнотизированная открывшимся зрелищем. И буквально подпрыгиваю, едва не уронив футляр от телефона, когда слышу звук открывающейся двери.
В дверях, скрестив руки на груди, стоит женщина и глядит на меня. Я сглатываю. Она будто сошла со страниц каталога салона: многочисленные проколы в ушах и на лице, татуировки на руках. Из помещения доносится мягкий, слегка дребезжащий звук старой песни группы Guns N’ Roses. Женщина полная, с седеющими волнистыми волосами до плеч.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь, дорогая? – вежливо спрашивает она.
Я пялюсь на нее, понимая, что это невежливо, но ничего не могу с собой поделать. Она выглядит так, словно ей не хватает питбультерьеров у ноги и огромного мотоцикла Harley Davidson, а говорит, как добрая мамочка, которая постоянно печет своим детям печенье.
– Э-э… я просто смотрю…
Поворачиваюсь обратно к витрине. Краем глаза вижу, как она внимательно изучает меня, и от этого неловко переминаюсь с ноги на ногу.
– Ты никогда не думала о том, чтобы проколоть нос, дорогая?
– Нет, – мотаю я головой.
– Тебе бы пошло, – сообщает она с улыбкой в голосе. – Но только справа, из-за челки.
– О. Вообще-то, я никогда об этом не думала.
– Что ж, ты знаешь, где меня найти, если когда-нибудь решишься – хорошо, дорогая?
Я поворачиваюсь к ней, и она одаривает меня теплой улыбкой.
Пирсинг в носу? Мама и папа убьют меня. Да и разве это не больно? А если ранка воспалится?
Но новая Мэдисон должна быть импульсивной, верно?
И это звучит довольно круто… К тому же пирсинг подойдет к моей новой прическе «рок-гламур», не так ли?
Не успев все хорошенько обдумать, я уже слышу собственный голос:
– Знаете, что? Давайте. Почему нет.
Дама (полагаю, она и есть та самая Бет, владелица «Городского салона боди-арта Бет») в ответ приподнимает брови.
– Ты уверена, дорогая?
Я улыбаюсь и киваю, прежде чем последовать за ней внутрь, несмотря на то что до смерти напугана – поскольку: а) подозреваю, это будет очень больно, и б) дома меня убьют…
Глава 3
Пирсинг в носу болит адски.
Когда я впервые взглянула в зеркало, то практически не узнала себя. Стрижка «рок-гламур» и блестящий синий гвоздик в носу – это одно, но шорты с модными прорехами от бренда «Аберкромби» и симпатичный синий топ с подходящими по цвету вьетнамками – такое тоже совсем на меня прежнюю не похоже.
Я представляю, какой была в начальных классах средней школы. Упитанная, в роговых очках с толстыми линзами, в брекетах, которые носила по меньшей мере год. В бесформенном свитере и джинсах, чтобы не бросалось в глаза, как я далека от нулевого размера.
Ладно бы я была невидимкой. Но я ей не была. Ладно бы я отличалась умом, но хорошие оценки мне ставили, только когда я действительно старалась, так что «ботанкой» меня не назовешь. Ладно бы я играла в оркестре или состояла в шахматном клубе – но нет.
Встряхиваю головой, поскольку здесь и сейчас все это уже не важно. Больше мне не придется быть такой Мэдисон. Она в прошлом.
Я улыбаюсь своему отражению. Безусловно крутому, дерзкому и порывистому.
По пути домой я очень собой довольна. Не только из-за пирсинга или того, что симпатичный парень записал свой номер в мой телефон, но и из-за того, что все наконец налаживается.
Ну, по крайней мере, все так ощущается, пока я не дошла до дома.
– Мэдисон, это ты?
– Учитывая, что, кроме меня, в этом штате больше ни у кого нет ключей от нашего дома, нет, мам, это не я! – кричу в ответ.
В доме витает аромат стряпни, и сразу понятно – папа готовит пасту. С силой втягиваю носом воздух: его блюда всегда пахнут потрясающе. А вот мамины чаще оказываются… подгоревшими.
– Ты как раз к ужину, – сообщает мама, на мгновение выглянув из кухни. Пока я разуваюсь, она продолжает: – Выбрала себе телефон?
– Ага. С Интернетом и всякими наворотами. – Я не уточняю, что за навороты, поскольку сама еще до конца в них не разобралась. Знаю только, как отправить сообщение, позвонить и открыть Google.
– Отлично.
Она даже не спрашивает, сколько это стоит. Просто рада, что я веду себя как нормальный подросток.
Захожу в кухню с выкрашенными в бежевый цвет стенами, деревянной мебелью и керамической плиткой, а папа как раз раскладывает пасту. Беру тарелку и сажусь за стол.
– Вы закончили переносить оставшиеся коробки на чердак? – спрашиваю.
– Угу, – гордо отвечает папа. Мама несколько дней кряду просила его убрать из комнаты для гостей все старые фотоальбомы и игрушки, оставшиеся с тех времен, когда мы с Дженной были детьми, – ну, знаете, барахло, которое обычно хранится на чердаке.
Мама с папой садятся за стол, и я чувствую, как быстро и сильно бьется сердце. Они еще не заметили пирсинг. Может быть, и не обратят внимания – хотя бы еще пару дней. Или, может быть, все-таки заметили и каким-то чудом им все равно. Не знаю, но сама спрашивать не стану.
– Тебя долго не было, – произносит мама через пару минут.
– Я зашла в кофейню. Нужно было настроить мобильник. Там работает один парень, и ему пришлось помочь мне разобраться.
– Парень? – Мама навострила уши. Я знала, что так и будет.
– Да. Он сказал… ну, он идет в одиннадцатый класс, как и я.
– Правда? Как он выглядит? Симпатичный?
«Да, – приходит мне на ум, – очень симпатичный».
Но я пожимаю плечами и говорю:
– Конечно. Наверное. Во всяком случае, он был очень мил. Сказал, что завтра вечером на пляже будет праздник. Снова в школу и все такое.
– Он тебя пригласил?
Я киваю, но поспешно добавляю:
– Но только по-дружески. Чтобы я могла с кем-нибудь познакомиться перед началом учебного года.
Мне нужно ясно дать понять: это не свидание. Мама с ума сойдет от мысли, что ее дочь, которая наконец-то выбралась из панциря и превратилась в обычную шестнадцатилетку, встречается с кем-то.
– О… – Мама кажется слегка разочарованной, однако затем она добавляет: – Но это же здорово! Судя по твоим словам, он замечательный. Как его зовут?
– Дуайт.
– Дуайт, а фамилия?
– Не знаю.
– А где он живет?
– Где-то здесь, наверное. Не знаю. Я его не допрашивала.
– Вернемся к теме, – говорит папа, указывая на меня вилкой, – что там насчет вечеринки?
– Она будет на пляже. Похоже, просто соберется толпа школьников. Дуайт сказал, что все начнется около восьми.
Родители обмениваются короткими взглядами, а потом папа строго говорит мне:
– Никакой выпивки, Мэдисон, ты меня слышишь? Мы не хотим, чтобы ты пошла на вечеринку и натворила глупостей. Ты не знаешь этих людей, и мне плевать, что они все пьют, а ты – нет.
Я почти уже готова возразить, просто из принципа. Но правда в том, что я слишком воодушевлена этой вечеринкой – настоящей вечеринкой! – чтобы спорить. Поэтому просто киваю, улыбаюсь и говорю:
– Да, конечно. Я все поняла.
Папа тоже кивает и бросает на меня строгий предупреждающий взгляд.
– Хорошо. И можешь вернуться домой к половине двенадцатого.
– А что, если больше никто не уйдет? Что, если вечеринка закончится в полночь или в час? – «Не хочу показаться всем неудачницей», – добавляю я про себя.
– Ты можешь вернуться домой к половине двенадцатого, Мэдисон, – говорит мне мама. – Как папа и сказал, ты не знаешь этих людей, и мы не хотим, чтобы ты оставалась с ними до завтрашнего утра.
– Ладно, – ворчу я, но не слишком воинственно. Комендантский час в половину двенадцатого – это лучше, чем вообще остаться дома.
Еще минуту или около того мы едим в тишине, а затем мама говорит:
– Мэдисон, ну-ка посмотри на меня.
Что я и делаю. И ее столовые приборы со стуком падают на тарелку, едва не вываливая пасту на стол.
– Что, черт возьми, ты сделала со своим лицом?
Я не сразу понимаю, о чем речь. Прикусываю губу и чувствую, как сердце уходит в пятки.
– Мы поручили тебе пойти и купить мобильный телефон, а ты пришла домой с… с этим?! – кричит мама. Ее лицо краснеет от гнева. Мама редко злится. Она из тех славных воспитателей детского сада, которые обожают детей. Мы с Дженной всегда знали, что, если уж мама разозлилась, нам придется тяжко.
Однажды Дженна разбила старинную вазу, которую мама унаследовала после смерти бабушки. Это вышло совершенно случайно: Дженна споткнулась и врезалась в стол. Но мама так разозлилась, что наказала Дженну на целую неделю.
Поэтому прямо сейчас мне хочется провалиться под землю, и я уже жалею, что сделала пирсинг.
– Это всего лишь пирсинг, – бормочу я в свою защиту. – Это же не татуировка…
– Что? – кричит папа, скорее потрясенный, чем рассерженный. – Зачем?
– Да, Мэдисон, – кипит от гнева мама. Если бы взгляды могли убивать… – Не хочешь ли объяснить нам, зачем ты так изуродовала свое лицо?
– Не знаю, – бормочу я. От запаха пасты, который показался восхитительным, когда я вошла в дом, внезапно начинает тошнить. – Я просто хотела… Я подумала, что это будет выглядеть круто…
– Ах, Мэдисон, какая же ты глупышка! – произносит мама, и в этот момент весь гнев, кажется, уходит из нее. Она больше не злится, скорее расстроена. Даже сочувствует. Она обмякла в кресле, как тряпичная кукла, словно лишь злость на меня помогала ей держать спину прямо.
Потом мама снова садится ровно и наклоняется над столом, положив свою руку поверх моей.
– Дорогая, я знаю, тебе было тяжело. Я знаю. Это убивало меня. И я знаю, что ты хочешь произвести хорошее впечатление на новых знакомых и завести друзей, но тебе не обязательно делать что-то подобное, лишь бы…