— Ну что, генерал, по всему видать, скоро тебе опять в седло. Пойдём отбивать Смоленск у ляхов! Как ты полагаешь, возьмём на сей раз Смоленск или, как в 1634 году, при покойном батюшке, так и не взойдём на его стены?
— Под моей командой сейчас одиннадцать полков пехоты нового строя, государь! Вооружены, обучены, молодец к молодцу! Такие возьмут любую крепость! — уверенно пророкотал Лесли. И добавил, уже со смущением: — Лишь бы измены не было.
— Знаю, знаю, как ты сразил изменника полковника Сандерсона! Но на сей раз измены не будет, генерал, я сам поведу войска! — Сказано это было с такой юношеской горячностью, что и Лесли, и Брюсу сразу вспомнилось: царю Алексею только что двадцатый годок пошёл.
— Молоденек, молоденек царь-государь. Так и рвётся в бой, а в чистом поле ведь любая пуля может приветить! — озабоченно бормотал Лесли после царской аудиенции, но Джеймс Брюс не слушал. В голове празднично шумело: его принял сам царь, пожаловал поместьем и денежным сторублёвым окладом, пожелал доброй службы!
— А где, генерал, будет Псковский уезд и село Залесье? — весело спросил он Лесли, когда сбежали с высокого царского крыльца.
— Э, да не хочешь ли ты сразу обозреть своё новое поместье? — Лесли рассмеялся. И нравоучительно объяснил: — Лежит Псковская земля от Москвы далеконько, на прежнем ливонском, а ныне шведском рубеже. А сам Псков — крепость добрая, при царе Иоанне Грозном от самого польского короля Стефана Батория отбилась. Боюсь, Джеймс, метит тебя царь в полковники Псковского полка, потому и поверстал тебе сельцо Залесье под Псковом. Но ты не спеши скакать в те пустоши! Успеется! Денежный оклад тебе дан добрый, полковничий. Ты послужи-ка поначалу в моём Московском полку, поживи в столице. Здесь и домик купишь в Немецкой слободе, где живут все офицеры-иноземцы и где стоит лютеранская кирха! А там, усвоишь речь московитов, обучишь новобранцев солдатскому строю, можешь и во Псков путь держать, смотреть своё Залесье. Только, думаю, недолго тебе там хозяйничать! Слышал, что царь говорил. Думаю, он не только с ляхами за Смоленск и Украйну, но и со шведом за земли «отчич и дедич» на Балтике биться хочет. Ну, а на войне, сэр, нам царь-государь платит двойное жалованье. Так что готовься к походам, Джеймс, а пока привыкай к московским обычаям!
Но предсказания о скорых походах сбылись не сразу. Только через пять лет Переяславская казацкая Рада Богдана Хмельницкого попросила Алексея Михайловича принять Украйну под высокую царскую руку, и началась война со шляхетской Речью Посполитой.
Тем временем Джеймс Брюс исправно служил под командой генерала Лесли: учил солдат регулярному строю, сам учился русской речи и привыкал к московским порядкам. Впрочем, на Кукуе, в обществе иноземных офицеров, купцов и лекарей, всё дышало не Москвой, а Европой, чаще слышались немецкая, голландская и английская речь, чем московский говор. Мэри на свой вкус обставила добротный купеческий особняк, купленный Брюсом не без помощи Гебдона, а Джеймс завёл себе кабинет, где расставил по полкам свои университетские книги. Теперь по тем книгам будет учиться сынок Вильям, а Джеймс будет ему прямым наставником.
Но как-то заскочил в кабинет Джон Гебдон и доверительно сообщил Джеймсу: война с ляхами дело решённое, царь отправляет на днях к Богдану Хмельницкому своих бояр-послов, а следом двинет на Украйну и под Смоленск московское войско.
— А мне предстоит дальний путь — в Амстердам, в Голландию, покупать оружие и вербовать знающих офицеров! Ведь у царя Алексея солдатушек — море, а офицеров в строю — кот наплакал! У государя все надежды на опытных офицеров старого выхода вроде тебя, Джеймс. Сам вечор слышал, как боярин Милославский наказал твоему генералу Лесли немедля отправить тебя во Псков принимать полк.
— Да ведь Псков стоит на шведском, а не на польском рубеже! — удивился Брюс. — Неужели царь, воюя с Польшей, ввяжется ещё и в войну со шведом?
Джон Гебдон в ответ только развёл руками:
— Кто ведает государевы великие замыслы?! Одно знаю: в Посольском Приказе всеми делами ведает теперь боярин Ордин-Нащокин, а он спит и видит: отобрать у шведа земли «отчич и дедич», проложить для России путь на Балтику. Так что готовься к походу!
Царский комиссариус как в воду смотрел: через неделю пришёл к Брюсу царский приказ поспешать во Псков, принимать полк! А генерала Лесли снова поджидал Смоленск. Расстались как старые боевые товарищи, крепко обнявшись. С собой в Псков Брюс захватил и сына Вилли, наметив ему первый офицерский чин.
Похороны деда
Лето 1680 года в Пскове выдалось жаркое, сухое. Вместо привычного тёплого балтийского дождика-грибовика ветер из далёких крымских степей гнал жаркую мелкую пыльцу, оседавшую на шлемах и кольчугах ратников, ровными рядами окружавших полковой плац.
— Ну и жара! Прямо как в позапрошлом году, в Чигиринском походе! — Толстый краснолицый майор расстегнул ворот домотканой рубахи, вылезавшей из-за прадедовской кольчужки, вытер катившийся градом по лицу пот и сказал громко, открыто: — К чему сие прощальное построение?! Схоронили бы нашего генерала по-тихому, в берёзовом лесочке у ихней лютеранской кирхи. Так нет, церемонии развели, господа из Москвы наехали!
— Тише ты, лысый чёрт! — прервал расходившегося сотоварища другой офицер — сухопарый высокий капитан с лицом, украшенным страшным лиловым шрамом от турецкого ятагана. — Из Москвы-то лучшие генералы-шотландцы прискакали: Пётр Иванович Гордон и Павел Григорьевич Менезий.
— Ну, Гордона-то я в деле под Чигириным видел — в первых рядах стоял, пулькам не кланялся! А вот Менезий только из царских покоев заявился. И какой он, к чёрту, боевой генерал, пока с мальчонкой, царевичем Петром, на деревянных лошадках по кремлёвским палатам скачет! — хрипло выдохнул толстяк-майор и тотчас замолк: в воротах показался катафалк, окружённый генералами и воеводами в чёрных траурных плащах.
Ратники с облегчением сдёрнули раскалённые шеломы, начали креститься.
Катафалк остановился посреди полкового плаца, и выехавший вперёд генерал на вороном, подобающем траурной церемонии коне поднял вверх офицерскую шпагу.
— Солдаты славного Псковского полка! — Голос у генерала был резкий, командный, властный, за этой властностью сразу даже и не улавливался иноземный акцент. — Ныне прощаемся мы с вашим полковым командиром, Джеймсом Брюсом. Те, кто давно служит, знает — водил Брюс Псковский полк под Ригу супротив шведов, ходил с полком на Вильно супротив ляхов, а в позапрошлом году бился со своим полком с турком под Чигириным. И славно бился, за что и получил генеральское звание. Офицер сей был смелый и отважный воин, и не только ваш полк, но всё войско русское сохранит о нём добрую память!
Взлетела позолоченная шпага:
— Прощальный салют в честь генерала Джеймса Брюса!
Патрик Гордон, он-то и произнёс прощальное слово, опустил сверкнувшую на солнце шпагу, и грянул тройной прощальный салют: стреляли из мушкетов первая, вторая и третья шеренги! Весь плац затянуло жёлтым пороховым дымом.
— Доброе слово молвил Патрик Иванович, спасибо ему! — выдохнул капитан и опустился, крестясь, на колени.
Примеру его последовали и солдаты, даже лысый майор, ворочая тугой шеей, исполнил древний православный обряд.
Но вскочил лысый первым и заговорщицки зашептал соседу-капитану:
— Что ж, Брюсы, хотя и лютеране, а поминальный стол готовят по нашему обряду. Вечор сам видел, как внучата покойного, Ромка и Яшка, волокли с речки великий улов. Будет сегодня и славная ушица, и студень с хреном, да и водочки за покойного пристойно тяпнем!
— Эх ты, Сёмка, Аника-воин! Тебе бы всё пожрать да выпить! А я вот с покойным при боярине Ордин-Нащокине в рижском походе крепости брал и сам в осаде на одних сухарях сидел!
— Брось дурить, Лукич. От большой войны Господь Бог ныне миловал, так что самое время всем закусить да по чарке горькой за покойного генерала опрокинуть. Эвон, глянь, к нам и сам наследник поспешает: не иначе как на поминки звать!
Семён Трубецкой оказался прав: подошедший Вильям Брюс пригласил господ офицеров к поминальному столу по генерал-майору Джеймсу Брюсу.
На другой день после поминок в кабинете покойного генерала состоялся совет ближних с присутствием прибывших знатных шотландцев: генералов Гордона и Менезия.
— Когда в позапрошлом году бились мы супротив турок с твоим отцом, Вильям, под Чигириным обменялись клятвами: помогать в случае, коли падём в баталии, нашим детям и внукам, — сурово молвил Гордон. — Оттого и предлагаю тебе, переходи тотчас в мой Бутырский полк. Получишь там новый батальон, который набирает по своей воле новый царь Фёдор Алексеевич.
— Да привык я ко Пскову, Патрик Иванович, — в раздумье отвечал Вильям. — Тут у нас и дом свой, и усадьбишка под городом, да и в полку мой батальон, без похвальбы молвлю, наилучший.
— Это он у тебя, Вильям, наилучший был, пока твой отец полком правил. А ноне знаешь кого в полковники у вас метят? Того толстяка-майора, что вечор на поминках так лихо поминался! — вмешался в разговор другой генерал-шотландец — мелкий, усохший, с пергаментным жёлтым личиком.
— Да ведь Сёмка, всему полку ведомо, пьянь и дрянь: токмо и умеет, что водку жрать да доносы воеводам писать! — вырвалось у Брюса.
— То для тебя, Вильям, Сёмка пьянь и дрянь, а на Москве, в Приказе ратных дел, Сёмка есть князь Семён Трубецкой, майор и заслуженный воин! Правда, до Чигирина он не дошёл, по пути заболел, но что в том страшного? Любой солдат заболеть может. А вот по воинскому званию и годам службы он старше всех в вашем полку и помяни меня Бог — быть ему вскоре вашим полковником! — Павел Менезий скривил губы в недоброй иезуитской ухмылке и холодно воззрился на молодого Брюса.
— Да, будь Вильям простым ландскнехтом, послал бы я его к чёрту, но ведь он же Брюс, королевских шотландских кровей. И посему он, Павел Менезий, его так не бросит, не тому отцы-иезуиты в коллеже учили!