На улице Эстерхази, недалеко от музея, они увидели далеко впереди себя каких-то людей. Обойти их было невозможно. Пришлось спрятаться в полуразрушенном манеже. На улице послышались шаги, смех и немецкая речь. Пирош посмотрел вслед прошедшим.
— Их только трое, — шепнул он и опустил руку в карман пальто, но Бурян остановил его:
— Не надо. Идем дальше…
Они взорвали еще два грузовика и один танк. Пес повсюду шел за ними. Во время последнего взрыва Еши хорошо видел, как взлетела на воздух, а затем шлепнулась на землю орудийная башня, как рассыпались гусеничные траки. Из люка показалась человеческая фигура и тут же мягко свалилась на мостовую. По-видимому, танкист был уже мертв.
Пирош подполз к танкисту и, обыскав его, забрал у него пистолет, который тут же предложил Ивану:
— Возьми! Только осторожно: заряжен!
Иван, сдерживая подступившую к горлу тошноту, шатаясь, добрался до стены и прислонился к ней. Затем он сунул пистолет в карман пальто, и все трое направились в свой подвал.
От усталости и нервного напряжения Иван с трудом волочил ноги. Во рту у него пересохло. Ему казалось, что он умирает от жажды. Схватив рукой горсть грязного снега, он сунул его в рот.
— А знаешь, — обращаясь к Ивану, проговорил Бурян, когда они были уже в саду Трефорта, — за эту операцию ты можешь получить земельный участок. Пригласишь тогда в свое имение?
Еши, казалось, не расслышал вопроса и молча шагал по темному саду. Когда же они подошли к дому, Иван спросил:
— Когда же кончится осада города?
— Осада? — усмехнулся Бурян. — Теперь наверняка на два часа раньше! А это немало, дружище. За два часа ты напишешь сорок своих карточек!
Иван долго не мог уснуть и грыз зубами подушку. Все тело его покрылось липким холодным потом. К утру у него началась лихорадка: подскочила температура, все лицо горело. Утром он не встал, а еще больше укрылся одеялом, не желая никого видеть. Правда, никто в подвале не обращал на него ни малейшего внимания. Лишь спустя некоторое время к нему подошел Бурян и спросил:
— Что с тобой?
— Оставь меня в покое, — бросил ему Иван и, отвернувшись, накрылся одеялом с головой.
Однако Бурян не собирался уходить. Присев на край дивана, он взял руку Ивана и начал считать пульс.
Неожиданно Еши сбросил с себя одеяло и, наклонившись к Буряну, шепотом спросил:
— Скажи, тот танкист точно умер?
— Да, — ответил Бурян.
— Уйди отсюда. Слышишь? Немедленно уйди! И не прикасайся ко мне. Что вам нужно от меня?
Бурян еще ниже наклонился над ним и прошептал:
— Говори тише, за нами следят.
Еши тяжело дышал, лицо его горело огнем.
— Оставьте меня в покое, понятно? Я не имею к вам никакого отношения!
— Тогда почему же ты сейчас не пишешь свои записочки?
Еши устало закрыл глаза:
— Не паясничай. Ты хорошо знаешь, что если бы не эти события, то…
— Вот именно: если бы да кабы…
— Пошел к черту! — грубо оборвал его Иван.
На ужин фабрикант открыл две банки консервов и бутылку рому. У него было хорошее настроение. Высоко подняв бутылку над головой, он басом запел:
— Во сне я однажды откровенно беседовал с собственным сердцем!..
Бутылка рому пошла по кругу. Даже профессор отпил глоток, отчего его шея и усталое одутловатое лицо побагровели. Воздух в убежище был тяжелый, спертый. На шум в подвал спустился Чапо. Он встал, прислонившись к стене и скрестив руки на груди.
— Да здравствует господин Чапо! — выкрикнул фабрикант и протянул ему бутылку, однако тот бутылку не взял и, нахмурившись, уставился бесцветными глазами на толстяка.
— Солдаты на передовой мрут с голоду, — тихо произнес он, — а вы тут паштетом из гусиной печенки обжираетесь.
— Да здравствуют солдаты! Храбрые солдаты, защищающие нашу родину! — пьяным голосом заорал фабрикант и начал вынимать из чемодана полукилограммовые банки консервов. Унтер жадным взглядом осмотрел собравшихся, а фабрикант продолжал: — Прошу! Возьмите паштет для наших храбрых воинов! Господин Чапо, передайте им эти консервы и скажите, что шлет их с патриотическим приветом… дядюшка Сентгали! — Его рука, блуждавшая среди вещей, вдруг замерла на ремешке фотоаппарата. — Возьмите и передайте нашим солдатам и этот фотоаппарат!
— Ты с ума сошел! — зашептала ему на ухо жена. — Да ты совсем пьян! Ты же знаешь: этот человек — все равно что бездонный колодец! Ты все испортишь…
— Я вижу, у вас хорошее настроение? — сухо проговорил унтер и направился к выходу.
И тут неожиданно встал Пирош, который до этого не раскрыл рта. Преградив унтеру дорогу, он сказал:
— Господин Чапо, у нас один котел замерз и треснул.
— Ну и что?
— Если не спустить воду, лопнет и второй котел.
Чапо остановился и, смерив взглядом Пироша, начал сворачивать двумя пальцами цигарку.
— А какое вам дело до котлов?
— Испортится оборудование парового отопления во всем доме.
— А кто вы такой? — спросил его унтер.
— Котел не ваша собственность, — заметил Пирош. — Ваш долг — поддерживать порядок. Если вы не спустите воду из котла, тогда мы сами это сделаем.
— За котел отвечаю я, — заявил Чапо. — Хотел бы я знать, кто посмеет дотронуться до него! — Повернувшись, он вышел из убежища, громко хлопнув дверью.
Всю жизнь Геза Рукерц мечтал если уж умереть, то героической смертью наподобие Сенеки или Балинта Балашши. А погибнуть ему пришлось ради одной-единственной сигареты. Уже третью неделю продолжалась осада города, и тяжелые двери убежища опять не открывали двое суток подряд. Профессору казалось, что если он немедленно не закурит, то просто не выдержит и умрет: его легкие за долгие годы привыкли пропускать ежедневно дым сорока сигарет. Он как неприкаянный бродил по убежищу, ничего не ел и не пил. Ему хотелось одного — курить. Из всех обитателей убежища он, пожалуй, больше всех боялся бомбежек и все-таки, несмотря на это, решился выйти на улицу.
— Господин Еши, — обратился он к филологу, который третий день, не раздеваясь, валялся на диване. — У меня к вам просьба: проводите меня на улицу. — Узкие бескровные губы сами собой сложились в ехидную усмешку: — Отдаю страну за одну сигарету!
Иван, которому и самому до чертиков надоело лежать на диване, встал и, надев пальто, вместе с профессором направился к выходу.
Было солнечное утро. Руины улицы Эстерхази, искореженные деревья, горы мусора и сад Трефорта, над которым висела туча пепла и черной пыли, — все это при солнечном свете выглядело иначе.
Иван полез в карман пальто. Нащупав там что-то твердое и тяжелое, он сразу же вспомнил, что это пистолет, который дал ему Пирош.
Рукерц с глупым и в то же время счастливым видом вдыхал в себя дымный воздух. Правда, он быстро спохватился, застыдившись своего смакования.
— Собственно говоря, — начал он объяснять Ивану, — вы, как некурящий, даже не можете себе представить, как бодрит курильщика табачный дым!.. Так что вы, надеюсь, понимаете, что такое табак для меня?
Сзади них, за домом, послышались взрывы, но очень тихие, будто кому-то отвешивали оплеухи. И в тот же миг со звоном вылетели четыре окна. Профессор вдруг упал на землю рядом с Еши, упал на спину, широко раскинув руки. Один из гранатных осколков пробил его зимнее пальто, рубашку и грудь. Иван же почувствовал лишь легкий ветерок от пролетевшего мимо осколка.
Лицо профессора стало черным от пыли и копоти. По жилетке текла кровь.
Ивану казалось, будто все это случилось во сне, он не чувствовал собственного тела.
Кругом стояла тишина, лишь свистел легкий зимний ветерок. Прошло несколько секунд, пока Иван наконец осознал все происшедшее.
Первым карманы профессора обшарил унтер Чапо, а подоспевший фабрикант не обнаружил уже никаких ценностей.
В убежище жена профессора накинулась на унтера, крича, что у мужа были ее золотые часы, взятые им на хранение.
Чапо побледнел, но ответил, что никаких часов не видел. Жена фабриканта, потеряв самообладание, тоже закричала:
— Вор! Бандит! Обворовываешь трупы! Клянусь прахом моей матери, тебя за это повесят на первом же суку!
Унтер медленно попятился к выходу. Кроме Ивана, никто не слышал, как он прошептал:
— Я обворовываю трупы? Ну подожди! Здесь еще пока нет русских… — С этими словами он вышел из подвала, тихонько прикрыв за собой дверь. Зайдя к себе в квартиру, он надел зимнее пальто, а на голову напялил черную форменную шапку, какие обычно носили унтер-офицеры. Дойдя до котельной, он остановился, видимо вспомнив что-то. Открыв дверь в котельную, унтер обошел котел, ощупал его руками. Он не ошибся: воду из котла уже кто-то спустил. — Ну, хорошо же, — проговорил себе под нос унтер, скручивая цигарку. Подождав несколько минут, пока немного стихнет канонада, он отправился в путь.
Еши, вернувшись в убежище, не находил себе места. На лбу его выступили капельки пота: случайно услышанные последние слова унтера глубоко запали ему в душу. Иван встал, но тут же снова сел. Кому рассказать об этом? Буряна и его приятеля он боялся и не разговаривал с ними с того страшного дня, а с фабрикантом и другими был вообще незнаком.
— Голова кружится, выйду-ка я наружу да хлебну свежего воздуха, — тихо проговорил он, надевая пальто. На лестнице Иван столкнулся с Чапо, который как раз возвращался из котельной.
— Это вы спустили воду? — спросил его унтер, передернув рыжими усами.
Еши охватило чувство противоречия, поэтому он сказал:
— Я, — и остановился на лестнице, двумя ступеньками ниже унтера.
— Зачем вы лжете?! — набросился на него Чапо. — Да вы и представления не имеете, какой кран куда следует закручивать!
— Это я спустил воду! — упрямо повторил Иван.
Чапо остановился:
— Значит, и вы с ними заодно? А я-то уж было подумал, что жена ошиблась, сказав, что в среду ночью не двое, а трое вернулись в убежище!..
Не попрощавшись, унтер зашагал вверх по лестнице.
— Куда ты пошел?! — крикнул ему вслед Иван, но унтер не ответил, и через минуту его фигура исчезла, мелькнув в проеме двери.