И совсем иные впечатления оставила Вена у Гитлера, который абсолютно нищим художником шатался по ее улицам, рисуя картинки венских дворцов и домов для продажи. Порой он даже ел не каждый день и потому впоследствии писал:
«Вена! Город, который столь многим кажется вместилищем прекрасных удовольствий, городом празднеств для счастливых людей, – эта Вена для меня является только живым воспоминанием о самой печальной полосе моей жизни. Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые воспоминания. Вена! В этом слове для меня слилось 5 лет тяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда в ту пору не помню себя сытым. Голод был моим самым верным спутником, который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все мое время. В покупке каждой книги участвовал тот же мой верный спутник – голод; каждое посещение оперы приводило к тому, что этот же верный товарищ мой оставался у меня на долгое время. <…> кроме редких посещений оперы, которые я мог себе позволить лишь за счет скудного обеда, у меня была только одна радость, это – книги…»
Очень уж будущий вождь немецкой нации любил книги и оперу, такой, понимаете ли, он был культурный человек… И вот недодала ему Вена культуры! И потому позже, уже став диктатором, фюрер грозил: «Вене я не дам ни пфеннига…»
Но тогда, в 1913 году – последнем мирном году – все герои этой главы были бедными молодыми людьми с головами полными благородных идей о переустройстве мира. И хорошо было бы тогда же отправить их всех к господину Фрейду на обследование. Вот только думаю, модный психоаналитик не принял бы эту нищету: к тому времени он брал с клиентов за прием уже довольно приличные суммы – за его дневной заработок можно было две недели путешествовать по соседней Италии. И все потому, что сам он когда-то познал бедность. Фрейд признавался: «Мое настроение очень сильно зависит от дохода за лечение пациентов. Деньги для меня являются веселящим газом. По моей юности я знаю, что дикие лошади в пампасах, пойманные однажды посредством лассо, всю жизнь сохраняют тревогу. Так и я, познав беспросветную бедность, постоянно испытываю страх перед ней».
Позже, когда несостоявшийся пациент Фрейда по фамилии Гитлер пришел к власти и присоединил к своей восстановленной Германской империи Австрию, евреем Фрейдом вплотную занялось гестапо. Гитлер не хотел выпускать великого психоаналитика из страны, но доктор был мировой знаменитостью и консолидированной мировой общественности, в которую входили даже президенты, удалось выкупить Фрейда с его семьей из нацистской ловушки. Перед отъездом гестаповцы потребовали от Фрейда написать расписку, что гестапо с ним обращалось корректно и претензий к службе он не имеет. Фрейд написал, что с ним в гестапо обращались культурно и вежливо, а в конце иронично осведомился, может ли он к этой расписке присовокупить «рекомендую гестапо всем своим друзьям».
Интересно, увидев в своем кабинете молодого прыщавого Гитлера четвертью века раньше, какой диагноз Фрейд бы ему поставил? А рябому Сталину, который потом тоже восстановил рухнувшую империю и даже прирастил ей территории? А неистовому Троцкому, грезившему о мировой империи победившей революции? А самовлюбленному Муссолини, мечтавшему о восстановлении Римской империи? А будущему югославскому диктатору Тито (который, кстати, потом тоже упорно лавировал в поисках «третьего пути», норовя проскользнуть и мимо Сталина, и мимо капитализма, строя свою балканскую микроимперию)?
Интуиция подсказывает мне, что все бесноватые должны иметь в характере примерно одинаковые черты и психологические травмы. Патологические черты их личности отражаются потом на характере всего общества, которым диктаторы руководят. У всех у них в анамнезе травмирующая нищета и оттого комплекс неполноценности. Оный комплекс бывает и у целых народов – униженная Версальским договором германская нация имела тяжелейший комплекс неполноценности, выразившийся потом в поддержке своего фюрера, у коего в прошлом был свой личный опыт униженности и появился соответствующий комплекс. Потеря империи всегда не очень гладко проходит для имперских наций, провоцируя желание «восстановить историческую справедливость» или «защитить соотечественников», оставшихся после распада империи за границами родины.
Мне это странно! Вот, вроде бы, проиграв войну (без разницы, горячую или холодную) империя становится условной веймарской республикой, совершенно нормальной с первого взгляда. В ней проходят выборы, идет бурная политическая жизнь, и людям, вроде бы есть дело только до себя и своего выживания. Но где-то в толще глубинного народа подспудно зреет обида, томится зависть-ненависть к победителям. Она немного сродни зависти провинциалов к жителям Москвы, которые живут богаче и ярче, чем в их родных урюпинсках. Она сродни зависти мировых окраин к Америке и Европе. И это всегда зависть, перемешанная с нелюбовью, а иногда даже и с ненавистью. Хочется и жить так же хорошо (как в столице или в Америке) и вместе с тем изменить ее под свой привычный дикий уклад. Приехавшие в приличные страны жители мировых кишлаков, поправив свой уровень жизни, все равно ненавидят принявшую их страну и выходят на разного рода пропалестинские демонстрации, бурно радуются в соцсетях, когда дикари совершают очередной теракт против форпоста цивилизованного мира на Ближнем востоке – Израиля. Но стоит только израильским полицейским прийти домой к ликовавшей в соцсетях палестинке, которая приветствовала убийство евреев, чтобы выселить ее обратно в арабскую Газу, как она поднимает вой и начинает заламывать руки – почему-то не желает ехать к своим единоверцам, которых столь искренне поддерживала! Хочется и на елку влезть, и задницу не ободрать. И жить хорошо, как при либеральной демократии, и дикость свою не растерять, густо замешанную на ненависти к «развратному западу». Отсюда, кстати, и возникает тот самый поиск несуществующего третьего пути…
Короче говоря, вот эта как бы незаметная в молодой демократии обида на потерю империи, ностальгическая скорбь об утраченной славной эпохе (которой по факту никогда не было, она только в воображении) и порождает фашизм. Внезапно демократия оборачивается своей противоположностью, когда фрустрированный народ, состоящий из маленьких фюреров с мифологическим мусором в голове, усаживает самого крикливого своего представителя на трон. И тот начинает транслировать свои комплексы и свою конспирологию на всю страну, жадно это впитывающую. Евреи, интеллигенты и айтишники разбегаются из такой страны, кто куда. А уж если у фюрера в анамнезе еще и детство, проведенное в крысиных подворотнях…
Впрочем, я не дедушка Фрейд и не буду брать на себя смелость подробно описывать личностные особенности и детские травмы исторических персоналий. Но вот характерные черты, присущие всем фашистским системам разной степени свирепости, перечислить могу. Признаки эти, в принципе, общеизвестны, однако я возьму на себя труд напомнить о них публике, собрав веничком в кучку:
Вождизм. Диктатура полновластного несменяемого вождя, ущербная мировоззренческая картина коего распространяется на все общество. Картина эта, как правило, конспирологическая.
Провозглашение единства пастуха и стада (вождя и народа, труда и капитала). Отождествление диктатора с родиной: «Одна нация, один рейх, один фюрер».
Национализм или акцентирование внимания на «коренном народе» (коренных народах, «государствообразующей» нации). У гитлеровцев из-за психологических особенностей их фюрера это дошло до болезненных крайностей – физического уничтожения иных наций, которые «хуже».
Угарный патриотизм. Идейно-патриотическое воспитание со стороны государства, а попросту говоря индоктринация детей, начиная со школьного возраста, что характерно для всех тоталитарных государств. У нас на памяти только советские комсомольцы с пионерами и гитлеровский гитлерюгенд, но были свои аналоги в националистической Японии; был так называемый «Молодежный фронт» в Испании, которым руководил свояк генерала Франко; была детская фашистская организация (балила) в муссолиниевской Италии. И надо сказать, что везде, где провозглашается, что школа должна не только учить детей наукам, но и «воспитывать патриота и гражданина», улавливается легкий аромат фашизма. Ибо воспитание детей – приватное дело родителей, а если этим начинает заниматься государство, значит, оно частично отнимает у вас ваших детей.
Полицейщина. Политические репрессии. Закручивание законодательных гаек с ужесточением законов в стране.
Пропаганда сильного государства, возглавляемого сильной рукой.
Имперство и реваншизм. Постоянная отсылка к великому прошлому, которое надо вернуть вместе с былой славой и империей. Образ великого прошлого – непременный атрибут искателей Третьего пути. Какие были великие Победы! Какие завоевания! Какая славная история отличных войн!.. Иногда это устремление в прошлое доходит до смешных параллелей: как отмечал в своей книге «Гибель империи» еще Егор Гайдар, в Веймарской республике восстановили имперскую государственную символику через восемь лет после краха империи – в 1926 году, а в России – почти через тот же срок – через девять лет после краха красной империи, в 2000 году.
Милитаризм, поскольку кругом враги, которые шныряют у границ и так и норовят, так и норовят… Соответственно, пропаганда ненависти к внешним и внутренним врагам.
Территориальные претензии к соседям («это наша земля»).
Как правило, одна партия у власти, если же партий несколько, то они карманные и/или разделяющие ту же идеологию.
Зависимость судебной и законодательной систем от фюрера.
Отсутствие свободных СМИ, подчиненность прессы диктатору.
Попытки размножить народ, как скотину, чтобы было много солдат и производительниц будущих солдат. Попытки ограничений или полного запрета абортов и их криминализация, борьба с гомосексуализмом и пр.
Угрюмый крестьянский консерватизм вперемешку с ханжеством, страх опубличенной сексуальности (вот тут бы Фрейд, чувствую, разгулялся!). Опора на традиционные ценности антимодерна (деревенские). Вообще, надо отметить, что на традиционные ценности опирались все фашистские диктатуры.