Нам старательно внушают мысль об окончательной победе над преступностью, о наступлении эры социального мира, ссылаясь на то, что теперь человеческая жизнь, как никогда, бесценна. Лозунг «Посягательство на жизнь есть посягательство на память! Посягательство на память есть посягательство на будущее» – этот лозунг одновременно и справедлив, и насквозь лицемерен.
Мы, Nonmemeni, заявляем, за внешним благополучием и благопристойностью скрывается гигантский спрут нелегального рынка генетического материала. Чёрный рынок нашего времени – это чудовище, которое повергло бы в ужас главарей самых кровавых преступных сообществ прошлого. И щупальца этого спрута пронизывают все стороны нашей жизни.
Нам твердят об эпохе подлинного народовластия, не удосуживаясь пояснить, как это сочетается с ничем не ограниченной властью «Наследия»? «Наследия», ставшего единовластным хозяином человечества. Вашим хозяином.
И, наконец, самый трудный, самый болезненный вопрос – вопрос о свободе воли. Заветная мечта любого родителя – обеспечить своему ребёнку лучшее будущее. Однако, вдумайтесь, не в этом ли заключается самая иезуитская ловушка нашего времени? Передавая своим детям готовый набор знаний, не лишаем ли мы их тем самым естественного права выбирать, сомневаться, преодолевать и получать удовольствие от преодоления? Не лишаем ли мы их права быть людьми? Людьми свободной воли.
Спросите себя об этом. Но не торопитесь отвечать. Прислушайтесь, возможно в этот момент вам настойчиво нашёптывает нужный ответ кто-то другой?
Мы, Свободное движение Nonmemeni, выступаем за немедленный запрет обязательной архивации и активации памяти любого человека.
За немедленное лишение Фонда «Наследие» всех экстраординарных прав и полномочий.
За возвращение государствам внутреннего суверенитета.
Мы выступаем за право каждого прожить собственную жизнь.
За свободу совести, за свободу памяти.
Голосуйте за Свободное движение Nonmemeni.
Будущее это вы!
Unavita, unamemoria.
Одна жизнь, одна память.
9.
– Здравствуй, внук.
– Здравствуй, дед.
– А вот тут ты не прав. Твой пра-много-раз-дед, Григорий Кузнецов, давным-давно умер, а то, что сейчас с тобой разговаривает, всего лишь фрагментарный слепок его личности. Хороший такой слепок, не спорю. Для себя делал. Язык понимаешь? Мне из своего времени никак не угадать, какой там, в будущем, будет тебе родной. Так что пришлось ещё и языковую составляющую отдельно кодировать.
Габ вслушался в смысл и звучание речи, особых затруднений не уловил и пожал плечами.
– Понимаю.
– Здорово, – искренне обрадовался дед, – значит, поговорим. Не каждому, знаешь ли, выпадает шанс перекинуться парой слов со своим далёким потомком. Кстати, настолько ты далёкий, а, потомок?
Габ растерялся. Смысл слова далёкий на чужом для него языке, который вдруг по прихоти этого старика из прошлого стал почти родным, ускользал, раздваивался и уводил в разные стороны, как развилка в лесочке возле его фермы.
– Чего?
– Похоже, что недалёкий, – саркастически заметил дед, – как зовут?
– Габ. Габриэль.
– Габриэль, – протянул дед, – понятно. Какой у вас год?
Габ ответил.
– Ого, – присвистнул Кузнецов, – долго же меня искали. Или приспичило?
– Я не очень понимаю, – нахмурился Габ, – До сегодняшнего дня я о твоём существовании понятия не имел. Жил себе, фермой занимался. Потом появились люди из UVUM, стрельба, и вот это вот всё.
– Значит, UVUM оказался шустрее. Что ж, это даже к лучшему, – забормотал дед, прикидывая что-то в уме, потом вспомнил о чём-то важном, встряхнулся, сверкнул глазищами, – Так ты один или вскрыли всех потомков?
Странно, но Габ понял.
– Один, – подтвердил он, – мне сказали, что нашли всех. Но то, что им нужно, есть только у меня.
– Угу, – формально посочувствовал дед, снова погружённый в свои размышления.
До Габа внезапно дошёл весь сюрреализм происходящего.
Он разговаривает с человеком, которого давно нет на этом свете, разговаривает на языке, которого ещё полчаса назад не знал, разговаривает о странных и жутких вещах, которые, сейчас он был в этом абсолютно убеждён, навсегда сломали ему жизнь.
Обида породила злость. Злость придала уверенности.
– Рассказывай, – властно потребовал он.
Лёгкая усмешка, заинтересованный взгляд, чуть заметное движение бровей.
– Гены пальцем не раздавишь, – одобрительно хмыкнул Кузнецов, – а то мямлит, мямлит. Я уж подумал, выродилась кузнецовская порода. Ан нет.
– Рассказывай, что им от меня нужно? – скрежетнул зубами Габ.
– От тебя ничего, – равнодушно отозвался дед, – от меня им нужно. И, насколько я понимаю, каждому своё. Скажи-ка, «Наследие» уже гоняется за бессмертием?
– Вовсю, – обронил Габ, вспомнив падающих искорёженных людей.
Кузнецов фыркнул совсем по-стариковски.
– Дурни. Передай им, что это невозможно.
– Передам, – пообещал Габ, решив не вдаваться в подробности.
– Передай, что даже пожизненная синхронизация не поможет, – как бы не слыша, настаивал Кузнецов, – быть собой и одновременно быть отчуждённым от собственного «я», это, позволь тебе доложить, та ещё пытка. Такого расщепления сознания ни одна психика не выдержит. На себе проверял.
Габ поёжился, против воли, ощутив, каково это.
– Наверняка надеются таким образом не допустить массового помешательства, – ворчал дед, – затем резко оборвал сам себя и спросил, мигом посерьёзнев:
– Или допустили?
Габ промолчал.
– Много?
– Много, – коротко подтвердил Габ.
Кузнецов пожевал губу, витиевато выругался вполголоса.
– Значит, не получилось предотвратить. Жаль, – заключил он и сразу, без перехода, нарочито бодрым голосом, отчего у Габа зашевелилось в груди холодное и безнадёжное, сообщил, – и, тем не менее, это не самое страшное.
– Есть подвох? – догадался Габ.
Кузнецов отвёл взгляд.
– Это не подвох, – произнёс он уклончиво, – это закономерность. Или расплата. Природа, она, знаешь ли, не дура. И она очень не любит, когда кто-то смешивается в установленный ею порядок вещей.
– Расскажи, как всё было, – попросил Габ, – я не смогу ничего объяснить, если не разберусь сам.
Кузнецов тяжело вздохнул, закашлялся на выдохе. Тонкими, почти женскими пальцами, похожими на сухие веточки, потёр покрасневшие глаза.
«Старый, – мелькнула у Габа мысль, – какой же он старый».
– У нас хорошая команда тогда собралась, – заговорил, наконец, дед, – и все однофамильцы, представляешь? Ох, и хохмили ты по этому поводу! Амбиций было… Думали, горы свернём. Авторитеты – вон с корабля передовой науки! Идеи сыпались, как из рога изобилия, одна другой безумнее. Одним словом, есть, что вспомнить. А потом поступило предложение. Анонимное и заманчивое. Очень заманчивое. Наисовременнейшее оборудование, неограниченный бюджет и полная свобода действий. В условиях полной секретности, разумеется. И только одна задача. Тоже безумная. От нас требовалось теоретически доказать или опровергнуть саму возможность сохранения и последующей загрузки полной ментальной копии личности. Причём, и положительный, и отрицательный результат никак не влияли на сумму оплаты. Мы тогда не задумывались, кому и зачем это понадобилось. Мало ли на свете богатых чудаков. К тому же, когда ты молод и полагаешь себя гением, любая проблема, не имеющая решения, воспринимается как вызов. И мы этот вызов приняли. Вскоре выяснилось, что одной теории нам недостаточно. За техническую составляющую проекта отвечал как раз я, и мне это здорово помогло потом. Много позже.
– А спустя четыре года, – продолжил Кузнецов после небольшой паузы, – когда апломба и самоуверенности значительно поубавилось и пришла пора представлять заказчикам промежуточные итоги, выяснилась любопытная вещь. Оказалось, что если полноценную копию личности ни сформировать, ни сохранить и тем более перезагрузить в носителя не представляется возможным, то вот отдельные, регулируемые аспекты – технически очень даже да! И самое главное, такой искусственно сформированный информационный пакет можно было записать в геном и буквально передать по наследству. Первую экспериментальную установку триединого цикла – формирование, архивация и активация – мы даже успешно испытали. Не на людях, разумеется. Это заняло бы годы, а то и десятилетия. В ходе испытаний практическое подтверждение нашла и ещё одна рабочая гипотеза: качество сепарации и записи того или иного знания и умения обратно пропорционально приложенному объектом усилию по освоению оных.
Габ вопросительно поднял бровь.
– Говоря совсем уж простым языком, – спохватился Кузнецов, – прописать в геноме умение, например, вытирать себе нос оказалось на порядок сложнее и энергозатратнее, чем, например, навык виртуозной игры на скрипке. Возможно, в этом и заключалась одна из ключевых проблем целостности ментальной копии. Возможно, в этом заключалось и её решение. Вот только довести работу до конца нам не дали.
Он снова умолк и несколько секунд не говорил ни слова. Только взгляд, обращённый далеко в прошлое, то туманился, то вспыхивал воспоминаниями.
– Они перекрыли нам всё. Все ресурсы, все каналы. Изъяли все материалы. Сразу после презентации, – теперь Кузнецов говорил тихо, почти шёпотом, но в голосе отчётливо различались нотки горечи и отчаянной решимости, – Разумеется, наивными мы не были. Образ учёного-затворника, чудного и немного не от мира сего к нам не имел никакого отношения. Напротив, мы были идеалистами и вполне отдавали себе отчёт в том, в каким безграничным возможностям прикоснулись. Поэтому и решение было быстрым и единогласным. Не стану раскрывать все подробности, ибо некоторые секреты не имеют срока давности, однако, скажу, что кое-какие лазейки всегда можно отыскать. Мы на скорую руку скомпоновали в двух вариантах всё, что смогли воспроизвести по памяти, и выложили в сеть. Естественно, это больше напоминало околонаучный бред и поначалу закономерно не вызвало ничего, кроме насмешек и нездорового интереса разного рода сторонников конспирологических теорий. Неудивительно, ведь ни стройной теоретической, ни надёжной доказательной базы мы предоставить не могли. Но надежда оставалась. Да и не было у нас ничего, кроме надежды.