Вы пишете, что Ваша легавая ощенилась. Что Кларенс захромал на левую заднюю ногу (мне ужасно жалко). Что прощелыга-управляющий не уведомил Вас о пожаре в Сассекском поместье. Что Вы дурно спите. Что бочонок хереса, присланный Вам из Андалусии, разочаровал Вас. К тому же херес вредит Вашему пищеварению. Что во вторник Вас замучил приступ подагры и что Вы стыдитесь банальных рифм, которыми теперь приходится довольствоваться.
Не хотите ли один раз поинтересоваться моим сном и здоровьем?
Я написала Вам две недели назад о своих огорчениях. Четырнадцать писем я распечатываю дрожащими пальцами – ни в одном нет вопроса, что за огорчения меня постигли. Вы эгоистичны и равнодушны. Вам нет дела до меня. Вы лениво принимаете мою дружбу, привязанность, заботу, восхищение, оправдание, поддержку, готовность в любое мгновение утешать и развлекать. И не даете взамен ровно ничего.
Вы можете возразить, что ничего этого не просили и что это только докучает Вам. Я вполне готова к такому ответу. И даже не затрудняйте себя. Молчание будет мне понятно, как и слова.
Если наши отношения имеют для Вас какую-нибудь ценность, постарайтесь их наладить. Если нет – сегодня я к этому готова».
Мистер Макдермотт улыбнулся, аккуратно сложил письмо и сунул в карман сюртука.
– Что пишет миссис Стерн? – поинтересовалась жена, уже просмотревшая свои письма.
– Муж ее дочери Маргарет назначен послом во Францию. И конечно – благодаря обаянию и такту своей жены. У предыдущего нашего посла жена была редкостная дура. Это даже пару раз привело к дипломатическим дрязгам.
– Да, Маргарет – очаровательная женщина, – подтвердила миссис Макдермотт. – Вообще Стерны прекрасно воспитали своих детей. Я слышала, Джеймс уже полковник. И его дочь прочат за герцога Норфолка.
– В письме сказано, что помолвка ожидается на днях.
И, не повышая голоса, он обратился к слуге:
– Мишель, мне нужно в кабинет.
Лакей взялся за ручки кресла и плавно покатил его по длинному коридору, устланному ковром.
Усевшись удобно к огромному письменному столу, мистер Макдермотт открыл бювар, неторопливо достал из него лист с золотым обрезом, обмакнул перо в чернильницу и, не задумываясь, написал скверным почерком поэта: «Дорогая миссис Стерн, мне снились скверные сны. Душные ночи этим летом…»
Дорогая миссис Стерн, мне снились скверные сны. Душные ночи этим летом. Когда я дурно сплю, то становлюсь еще более мрачен, чем обычно, и моей бедной жене приходится сносить мое молчание, отгороженность, а то и придирки, всю несправедливость которых я сам понимаю не хуже других.
Стихи неохотно посещают меня в последнее время. Быть может, оттого, что голова моя наполнена гулом и в ней осталось совсем мало места для вещей необязательных, выходящих за рамки необходимых слов и привычных однообразных мыслей. Мне, однако же, хватает досуга, чтобы читать все новые стихи, выходящие в журналах. Вы знаете, что я сносно владею французским, так что и новые журналы, выходящие в Париже, мне присылают наравне с лондонскими. И поэтические книги, появляющиеся реже свежих номеров журналов, издатели присылают мне на дом, то ли ожидая моей реакции, пусть даже и устной, которая немедленно становится известной литературному миру, то ли просто из желания напомнить о себе.
Вы иногда пеняете мне за то, что я по большей части бываю недоволен собой. Однако есть одна деталь, которая, как клочок синевы на небосклоне, затянутом тучами, оставляет надежду бог весть на что… Когда стихи мне нравятся, я не ощущаю (пока еще не ощущаю) неприятного чувства. Зависть – надежный признак утраченного дарования – еще не посещает меня. Хорошая строфа, все равно моя или чужая, привносит в душу если не радость, то отблеск радости, воспоминание о ней.
Моя поэма еле двигается вперед. Мистер Браун, которому я мимолетно обещал, что он станет первым ее публикатором, старается попадаться мне на глаза как можно чаще. Куда бы я ни пошел – он уже там и почтительно осведомляется о моем здоровье. Он, конечно, не спрашивает напрямую, но я все равно сержусь этой назойливости.
Подагра постепенно отпускает меня. Боли еще есть, но они достаточно умеренные, так что я иногда и встаю с кресла, хотя визитов еще не наношу. Доктора лишили меня вина, и обед превратился в скучную повинность.
Дорогая миссис Стерн! Ваше последнее письмо, полученное мной утренней почтой, вероятно, было написано под влиянием нервического расстройства. Я думаю, Маргарет огорчила Вас. Она очаровательная, умная и в высшей степени светская дама, но у дочерей с матерями размолвки случаются гораздо чаще, чем об этом принято писать в романах. Вы скептически качаете головой и намерены сказать, что дело не в Маргарет, а во мне. Ну что же, давайте объяснимся.
Вы написали, что я равнодушен и эгоистичен. С этим трудно поспорить. Не будь я сконцентрирован на событиях, которые происходят в моей душе, вряд ли у Вас был бы повод отправить мне то первое памятное письмо, где Вы так умно, тонко и восторженно разобрали по строчкам один из моих сонетов. Годы идут, и мне все труднее расслышать стихи, в молодости звучавшие в полный голос. Теперь это еле слышный шепот, почти заглушаемый шумом реки или моря, вечно наполняющим мой утомленный мозг.
Вас огорчает мое невнимание. Я не засыпаю Вас расспросами о здоровье, рекомендациями обратиться к тому или иному врачу, советами съездить на воды в Бат и просьбами рассказать о характере и поведении ваших болонок. Это так. Меня не интересуют Ваши собачки. И, признаться, я даже не помню, болонки они или левретки.
Но, дорогая миссис Стерн! Мне невыносима даже мысль о том, что с Вами случится что-нибудь дурное. Одна только мимолетная фантазия, что письмо от Вас не пришло в срок оттого, что Вы физически не можете его написать – серьезно больны или умерли, – ошпаривает меня, как кипятком, и я потом должен некоторое время умирять сердцебиение и восстанавливать сбившееся дыхание. Вы и Ваши письма глубоко вплетены в ткань моего бытия. Угодно ли Вам назвать эти отношения симпатией? привязанностью? дружбой? любовью? Английский язык очень богат.
Несмотря на мой тяжелый характер, у меня есть друзья, были любовницы, и, представьте, я до сих пор с нежностью отношусь к миссис Макдермотт. Но Вас, миссис Стерн, у меня не было прежде и не будет в другой раз. Вы – единственная. И это то одно, что я могу сказать Вам в утешение.
Примите уверения в моем искреннем почтении.
Ваш равнодушный и эгоистичный
Джордж Макдермотт, эсквайр
Дорогой мистер Макдермотт!
Признаться, я с трепетом ждала Вашего ответа. Раскаивалась, что была слишком решительна и резка. Не находила себе места, представляя, что Вы выполните мою необдуманную просьбу и прекратите переписку. Тогда моя жизнь, лишенная ее главного движителя, поблекнет и перейдет в безнадежную, ничего не чающую старость.
Опасалась я и иного. Что письмо придет, но в нем не будет и упоминания о том, что меня так мучает. «Быть может, – думала я, – он и не читает моих писем до конца, как это иногда водится между занятыми людьми, вынужденными поддерживать светскую переписку».
Благодарение Господу, Вы не оставили без внимания крик моей души. Теперь я знаю: что-то я значу для Вас.
Однако Ваше письмо не утолило моего смятения. Вы так и не спросили, в чем заключалось то огорчение, о котором я хочу и не решаюсь Вам поведать. А это, поверьте, не безделица и не дамская блажь, направленная на то, чтобы привлечь Ваше внимание любой ценой.
Джордж, друг мой! Я доверяю Вам теперь не свою тайну – в этом не было бы ничего странного, я делаю это каждый день, – а секрет моей семьи. Предмет, касающийся будущего Элизабет, моей внучки. Ее уже решенная помолвка оттягивается мной с того момента, как я получила от неизвестного корреспондента следующее письмо:
«Дорогая миссис Стерн, Ваш сын намерен выдать очаровательную синеглазую Элизабет за герцога Норфолка. Вы считаете, что Вам должны принадлежать все радости этого мира – богатство, уважение общества, удачные дети и герцог Норфолк в качестве зятя в придачу? Уверяю Вас, Вы ошибаетесь. Норфолк имеет обязательства по отношению к другой женщине, и, если он их не выполнит, кто знает, что может случиться с милой Бетси?
Смерть повсюду, посмотри:
И снаружи, и внутри,
В глубине и в вышине,
Смерть в тебе и смерть во мне.
Ставит смерть свою печать
На все, что можем мы понять,
Чувствовать, бояться, знать.
Прежде гибнут наслажденья,
А за ними опасенья
И надежды, а потом
Мы и сами в гроб сойдем.
Все, что ценим мы и любим,
Смерть когда-нибудь погубит.
Бренный наш удел таков,
Бренна и сама любовь[3].
Не пренебрегайте моим предупреждением, откажите Норфолку, и все еще может кончиться хорошо».
Я не показала письмо мужу – он стар, нерешителен, болен. Джеймс, как Вы знаете, в Индии, привязан к своему полку и сможет приехать в Англию только к свадьбе. Нет смысла отправлять ему этот ужас; ответ придет через несколько месяцев. Да и что он может сделать на таком расстоянии?
Как мне быть? На что решиться? Шутка ли это или реальная угроза? Элизабет любит своего жениха, для нее расставание было бы несчастьем. Но жизнь моей девочки в опасности, и я не могу делать вид, что не знаю об этом. Я жду Вашего ответа. Научите, как мне справиться с неожиданным грузом невыносимой ответственности. Как узнать, кто и почему написал это письмо? Как поступить?
Эмили Стерн
P. S. Прилагаю к этому и само письмо. Сама не знаю зачем. Верните мне его вместе со своим ответом.
Дорогая миссис Стерн!
Хоть Вы и считаете меня бессердечным чурбаном, у меня достанет такта, чтобы теперь не испытывать Вашего терпения описанием новой ливреи Мишеля и уверений тренера, что Кларенс за считаные месяцы сможет вернуть себе способность участвовать в дерби. Перейду прямо к делу.