Псов, впрочем, Натаниэль и не заметил, не в силах взгляда отвести от узкого прекрасного лица, печальных глаз, запавших щёк, пухлых губ, чёрных, как ночь, волос; слушая и не наслушиваясь нежным голоском. Он влюбился мгновенно, яростно и, как ему казалось тогда, навек. Естественно, он был в Лицеум-Холле следующим вечером. И следующим тоже. А, так как в тот вечер антреприза Трабелла давала в Нью-Хэвене последний спектакль, поутру Натаниэль заявился к майору. Он был готов на что угодно: мыть полы, таскать декорации, но майор Трабелл, при неясных обстоятельствах накануне оставленный родным сыном, нуждался в исполнителе ролей Огюстена Сен-Клера и Саймона Легри. По достоинству оценив осанку и внешность волонтёра, антрепренёр с ходу предложил ему четыре доллара в неделю жалования, стол, кров и покровительство на поприще лицедейства. Однако не посулы майора заставили Натаниэля без оглядки распрощаться с Йелем, а, конечно же, возможность быть рядом с предметом обожания, прелестной мадемуазель Демаре. Таким образом, из-за «ветреной красотки» Натаниэль Старбак, не колеблясь, сменил духовную стезю на ремесло бродячего актёра.
— Что, правда? Одним махом поставил всё на кон и продулся? — с каким-то даже восхищением в голосе осведомился Фальконер.
— Продулся, сэр, — печально признал Натаниэль.
Мучительно стыдясь былой одержимости мадемуазелью Демаре, молодой человек о многом недоговаривал. Описывая ежевечерние бдения в Лицеум-Холле, он умолчал о страницах блокнота, покрытых карандашными набросками её хорошенькой головки, о блужданиях по ночным улицам вне себя от сочувствия к несчастной Доминик.
Трагическая история мадемуазель Демаре была опубликована в газете. В жилах девушки, согласно статье, текла восьмушка негритянской крови. Бедняжка была рабыней нью-орлеанского плантатора, злобностью не уступавшего Саймону Легри. Немало претерпела восемнадцатилетняя невольница от бессердечного хозяина, но, когда тот покусился на её добродетель, Доминик, подобно литературной Элизе, бежала на север, где обрела свободу. Сердце ёкало у Натаниэля всякий раз, когда он воображал, как его ненаглядная Доминик мчится в ночи, а за ней гонятся орды злобных псов и звероподобных надсмотрщиков.
— Бежала? Ха! Что я, черномазая, что ли? — фыркнула Доминик.
Труппа направлялась из Нью-Хэвена в Хартфорд, где им предстояло дать шесть спектаклей в Тауро-Холле.
— Моя кровь чиста от примесей, но легенда помогает продавать билеты, а билеты приносят в кассу деньги. Потому-то Трабелл и платит журналюгам, чтобы они расписывали меня невольницей.
— Так это, что же, ложь? — поражённо спросил Натаниэль.
— Ну, почему же «ложь»? Обычный рекламный трюк.
Впрочем, Доминик действительно не было ещё двадцати, и родилась она в Нью-Орлеане. Насколько понял Старбак, у её родителей водились деньги, хотя каким образом дочь зажиточного луизианского торговца скатилась до актёрства и как попала к Трабеллу, так и осталось для парня загадкой.
— Он-то и не майор вовсе. — просветила Натаниэля девушка, — Вроде воевал где-то в Мексике. Хвастает, будто его хромота — результат штыкового удара, а как-то в подпитии проболтался, что на деле его подрезала шлюха в Филадельфии.
Она визгливо хихикнула. Вымышленность рабского прошлого Доминик нисколько не умалила преклонения Натаниэля пред ней. Девушке льстило его отношение. Двумя годами младше Старбака, она часто ставила его в тупик многоопытностью в делах житейских.
— Сколько Трабелл платит тебе?
— Четыре доллара в неделю.
— Грабёж среди бела дня, — сморщила носик Доминик.
Два месяца Натаниэль учился актёрскому мастерству и млел от близости к боготворимой им Доминик. Факт того, что сын знаменитого аболициониста играет в труппе, пройдоха Трабелл не мог не использовать в рекламных целях, и вскоре весть дошла до преподобного Элиаля Старбака. В ярости отец послал к Нату Джеймса, старшего сына, с наказом вернуть грешника на путь истинный.
Миссия Джеймса успехом не увенчалась, а через пару недель Доминик, не позволявшая дотоле воздыхателю никаких вольностей дальше лобзания ручки, прозрачно намекнула, что его самая заветная мечта может сбыться. Если он поможет ей прикарманить недельную выручку труппы.
— Трабелл должен мне деньги, — объяснила она.
Доминик в Ричмонде ожидал престарелый папа, а вытрясти из майора Трабелла невыплаченное жалование за полгода не представлялось возможным. Только поэтому она решилась преступить свои высокие моральные принципы, посягая на деньги, по существу, и так ей принадлежащие. При мысли об обещанной награде голова у Старбака шла кругом, и он готов был украсть луну с неба, а не то, что восемьсот шестьдесят четыре доллара из чемодана Трабелла, пока тот за стенкой в горячей ванне проводил собеседование с некой амбициозной молодой особой на предмет наличия у неё драматического таланта.
Два дня заняла дорога до Ричмонда, где Старбака ждал неприятный сюрприз. В гостинице «Спотсвуд-Хайс» на Мейн-Стрит вместо «папА» Доминик навстречу парочке вышел ровесник Старбака, и широкая улыбка на его лице предназначалась отнюдь не Натаниэлю. Звали ровесника Джефферсон, а фамилию он носил Трабелл, ибо он и был тем самым сбежавшим сыном майора, к которому, как теперь понял Натаниэль, собственно, и спешила Доминик. Джефферсон покровительственно похлопал неудачливого соперника по плечу, отсчитал десять долларов и напутствовал советом:
— Слинял бы ты отсюда по-быстрому. А то вздёрнут невзначай. Северяне в этих краях сейчас не слишком популярны.
Джефферсон носил бриджи оленьей кожи, атласный жилет и ярко-красный жакет. Образ истинного денди, по его мнению, должны были дополнять ухарские бакенбарды, галстучная булавка с фальшивой жемчужиной и отделанный серебром револьвер. При виде пистолета Натаниэль окончательно уверился в том, что обещанная мадемуазель Демаре награда ему не светит.
— То есть, кобылка ускакала, не дав тебе разок себя оседлать? — хмыкнул Ридли.
Старбака покоробил вопрос, а хозяин дома метнул на будущего зятя неодобрительный взгляд. Тем не менее, было видно, что Фальконер тоже не прочь узнать ответ. Старбаку отвечать не хотелось, да и была ли в этом нужда? Доминик одурачила его, облапошила, околпачила. Фальконера страдания юного Старбака скорее позабавили, чем огорчили. Он покачал головой:
— Бедолага Нат… И какие планы? Домой? Батюшка твой, похоже, не из тех, кто принимает блудных сыновей с распростёртыми объятиями. А майор Трабелл, по-видимому, жаждет твоей крови и своих денег? Он — южанин?
— Из Пенсильвании, сэр. Под южанина рядится его сын.
— Сын сейчас где? В «Спотсвуде»?
— Нет, сэр.
Ночь Натаниэль провёл без сна в меблированных комнатах на Канал-стрит. На рассвете он явился в «Спотсвуд-Хаус» с твёрдым намерением выяснить отношения с Доминик и её кавалером. Опоздал. Портье уведомил юношу, что мистер и миссисТрабелл отправились на вокзал, куда Старбак поспел в аккурат к тому моменту, когда паровоз уволакивал вагоны на юг, выбрасывая клубы горячего дыма в атмосферу, и без того накалённую падением форта Самтер.
— Да уж! — хмыкнул Фальконер с усмешкой, — Не переживай, Нат. Ты не первый мужчина, обманутый женщиной, и, будь уверен, не последний.
Он поджёг сигару, бросил горелую спичку в плевательницу и задумчиво произнёс:
— Что же нам делать с тобой?
И охватившая Натаниэля безысходность вдруг отступила, сменившись робкой надеждой.
— Вернуться в Йель хочешь? Только честно?
— Наверное, нет, сэр… — не сразу отозвался юноша.
— Почему?
Старбак дёрнул плечом:
— Я не уверен, что мне место в семинарии, сэр. Откровенно говоря, сэр, я не уверен даже в том, что мне вообще надо было поступать туда… — Он потупился, разглядывая сбитые костяшки кулаков, покусал губу и через силу выдавил из себя, — Какой из меня священнослужитель, сэр? Я же вор.
Хуже, чем вор, додумал Натаниэль про себя. Он хорошо помнил 1-е послание к Тимофею, 4-ю главу, где апостол Павел предсказывал, что «… в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам-обольстителям и учениям бесовским…» И он, Натаниэль, был одним из «некоторых», чьё отступничество предвидел ученик Христа. Горечь и тоска вновь захлестнули Старбака:
— Я слишком низко пал, сэр, чтобы принять священнический сан.
— Низко пал? — изумлённо повторил за гостем Фальконер, — Боже мой, Нат, да видел бы ты, какие мошенники и остолопы проповедуют с кафедр наших храмов! В Росколле пастор лыка не вяжет с раннего утра, не исключая воскресного! Понял, о ком я, Итен?
— А как же! — хохотнул Ридли, — Старый пропойца прошлой осенью отличился, помните? На кладбище припёрся в таком виде, что умудрился шваркнуться в могилку раньше, чем туда опустили покойничка! Вот это я называю «низко пасть»!
— Точно! — рассмеялся хозяин дома, — С другой стороны, Нат, твоя альма-матер, Йель, как и всякая дама в годах, не прощает шалопаев, променявших её на юную вертихвостку. Так что обратный путь тебе заказан. Кроме того, ты же у нас преступник в розыске? Вор, ни больше, ни меньше. Появишься на Севере — за решётку угодишь. Так?
— Как ни прискорбно, сэр, так.
— Да, парень, положение у тебя — хуже губернаторского. — с очевидным удовольствием подытожил Фальконер, — А твой всесвятейший папенька? Неужто сдаст сына властям? Или хорошенько выдерет для острастки?
Плечи Старбака поникли, и улыбка, которой Фальконер сопроводил последнюю фразу, увяла:
— Что, правда, выдерет? Преподобный Элиаль — сторонник телесных наказаний? — серьёзно, с лёгкой брезгливостью уточнил южанин.
— Да, сэр.
Повисла пауза. Вашингтон Фальконер встал и повернулся к улице. На узком палисаднике перед домом цвели магнолии, ветер доносил их благоухание через приоткрытое окно в кабинет.
— Я не допущу подобного. — твёрдо отчеканил Фальконер, — Никогда не верил в действенность мер такого рода. Мой отец меня пальцем не тронул, и я своих детей не порол. Господь свидетель, тяжесть моей десницы испытывали мои недруги, но никогда — дети или слуги.