Фальконер говорил убеждённо и страстно, будто отстаивая право поступать так, как считает нужным; будто продолжая давний спор. Возможно, так оно и было. Около десяти лет назад Вашингтон Фальконер прославился, отпустив всех своих рабов на свободу. Северные газеты заходились от восторга, превознося его до небес, именуя не иначе, как «первым лучом света аболиционизма, что вскоре рассеет мрак на косном юге». Подобные хвалы с Севера не могли снискать «лучу» популярности среди земляков, но недобрые толки утихли, когда Фальконер отказался призвать всех рабовладельцев последовать его примеру. Освобождать рабов или нет — пусть каждый решает сам.
— Так что же нам делать с тобой, Нат?
— Вы и без того сделали достаточно, сэр. Мне бы найти работу, чтобы начать потихоньку возмещать ущерб майору Трабеллу. Как-нибудь справлюсь.
Смирение гостя позабавило хозяина дома:
— Единственно, куда ты можешь пристроиться сейчас, — это в армию, а солдатское ремесло не очень хорошо оплачивается. Пожалуй, у меня есть предложение получше. — Фальконер, казалось, получал искреннее удовольствие, решая проблемы Старбака, — Может, ты согласишься остаться здесь, Нат? Мне не помешал бы смышлёный парень на должности личного секретаря.
— Сэр? — Ридли вскочил с кушетки и по тону его Старбак понял, что до сей минуты тот полагал секретарство своей неотъемлемой и священной обязанностью.
— Брось, Итен. Ты же терпеть не можешь возню с бумажками. — отмахнулся Фальконер, — Тем более, что основную работу ты уже проделал, даже ружья, считай, купил. Тебе дадим другое задание.
Он секунду поразмыслил, затем щёлкнул пальцами:
— Поедешь в округ Фальконер и начнёшь вербовать крепких ребят в Легион. Лучше начать пораньше, мне бы не хотелось, чтобы цвет нашей молодёжи перехватили другие виргинские полки. К тому же, так ты будешь ближе к Анне. Разве нет?
— Конечно, сэр. Как скажете, — без особого энтузиазма согласился с будущим тестем Ридли.
Вашингтон Фальконер повернулся к Старбаку:
— Я набираю полк, Нат. Легион, если быть точным. Легион Фальконера. Надеюсь, естественно, что необходимости в нём не возникнет, что здравый смысл всё же возобладает, но, коль Северу будет угодно драться, мы будем драться. Могу я рассчитывать на тебя?
— Да, сэр, — прозвучало холодновато, и Старбак поспешно добавил: — Буду горд помогать вам, сэр.
— Непыльной работёнки не обещаю. Итен, впрочем, кое-что уже сделал: закупил снаряжение, о ружьях, вот, договорился. Но писанина вся ляжет на тебя, а писанины выше крыши. Выдержишь писанину выше крыши?
Выдержит ли?! Для Вашингтона Фальконера Натаниэль Старбак выдержал бы писанину до неба! Выше неба! Что угодно выдержал бы Натаниэль Старбак ради этого великодушнейшего и благороднейшего из людей.
— Выдержу, сэр. Это честь для меня.
— Сэр! Вы же не доверите наши военные приготовления северянину! — попытался надавить на патриотизм Фальконера Итен Ридли.
— Северянину — нет. Только какой же Нат северянин? Он беглец. На севере его ждёт тюрьма, а здесь… Здесь и отныне он — честный виргинец. — Фальконер слегка иронично поклонился юноше, как бы приветствуя рождение нового гражданина штата Виргиния, — Добро пожаловать на Юг, Нат.
На лице Итена Ридли застыла кислая гримаса, однако Натаниэля Старбака это мало трогало. Он вновь твёрдо встал на ноги, фортуна широко улыбалась ему, и он нашёл приют в краях врагов его отца.
Старбака принял Юг.
2
Первые дни в Ричмонде Старбак провёл, таскаясь за Итеном Ридли по складам и пакгаузам, откуда закупались припасы для Легиона. Изначально с поставщиками договаривался Ридли, а потому до отъезда в Фальконер-Куртхаус хотел сам завершить сделки.
— Финансовую сторону я улажу без тебя, преподобный. — обращение, соответствующее духовному званию отца, Ридли превратил в обидную кличку для сына, — Твоей заботой будет лишь доставка.
И Старбак мерил шагами высокие складские здания да пыльные конторы, пока Ридли «улаживал финансовую сторону» тет-а-тет с торговцами, результатом чего было очередное сообщение для Натаниэля:
— От мистера Вильямса на следующей неделе прибудут шесть клетей. Во вторник, Джонни?
— Во вторник, как Бог свят, мистер Ридли.
Вильямс подрядился поставить Легиону тысячу пар обуви. Другие купцы отгружали подразделению форму, ударные капсюли, пуговицы, штыки, порох, револьверы, палатки, котелки, ранцы, фляги, кружки, верёвки, пояса; все те мелочи, без которых воевать невозможно, и все эти вещи приобретались у частных фирм, ибо Вашингтон Фальконер не желал иметь ничего общего с правительством штата Виргиния.
— Заруби себе на носу, преподобный, — разъяснял Ридли Старбаку, — Фальконер не празднует нынешнего губернатора, и те же тёплые чувства губернатор испытывает к Фальконеру. Фальконер не без оснований считает, что губернатор ждёт, когда Легион будет набран и оснащён, чтобы под благовидным предлогом прибрать его к рукам. Дабы предлога не давать мы и берём всё, минуя арсеналы штата. А это не так уж просто.
Просто или нет, дело двигалось, и страницы блокнота Старбака заполнялись пометками о клетях, ящиках, бочках и мешках, которым надлежало быть доставленными в Фальконер-Куртхаус.
— Не подмажешь — не поедешь, преподобный, — поучал Ридли, — Многие сейчас крутятся, как белки в колесе, доставая снаряжение. На всех не хватает, а потому надо иметь глубокие карманы. Пойдём-ка промочим горло.
Ридли доставляло удовольствие затаскивать Старбака в самые гнусные забегаловки в трущобах на северном берегу реки Джеймс.
— Мало походит на папину церковь, а, преподобный? — поддел спутника Ридли в очередном притоне, смрадном и кишащем крысами.
Старбак кивнул. Обстановка вокруг весьма отличалась от Бостона, где опрятность почиталась знаком благоволения Всевышнего, а трезвость — необходимым условием спасения души. Старания Ридли шокировать Старбака пропадали, однако, втуне. Натаниэль воспринимал злачные места Ричмонда как некую экзотику, больно велика была пропасть между ними и разграфленной, разлинованной кальвинистской безрадостностью отчего дома. В Бостоне тоже хватало нищеты, пьянства и мерзостей, только Натаниэль с ними там не сталкивался, и теперь искренне наслаждался выпавшим на его долю приключением, служившим осязаемым доказательством того, что он вырвался из холодных неласковых объятий его святого семейства. Реакция Старбака злила Ридли, и переулки, куда он тащил спутника, становились всё гаже, а харчевни — грязнее.
— Не будь меня рядом, преподобный, — доверительно склонился к уху Старбака в отвратной портовой таверне, провонявшей нечистотами, сочившимися в реку из сточной трубы тремя метрами дальше входа, — через пять минут ты бы дрейфовал к океану с перерезанной глоткой.
— Из-за моего северного выговора?
— Ради твоих добротных башмаков.
— Мне так не кажется. — возразил Старбак и с вызовом предложил, — Хочешь — иди себе.
Какими бы злодейскими ни были рожи у посетителей, юноша скорее дал бы им перерезать себе горло, чем позволил Ридли усомниться в его храбрости.
— Иди, а я посижу.
— Рискуешь.
— Ничего. Иди, куда тебе надо.
Старбак отвернулся к стойке и щёлкнул пальцами:
— Стаканчик чего-нибудь покрепче. Один!
Всё это было чистой воды бравада. Спиртное Старбак плохо переносил, лишь пригубливая свою порцию и отдавая Ридли остальное. Вкус алкоголя ощущался во рту вкусом самого греха, пряно приправлявшим пикантность похода по злачным местам.
Ридли засмеялся:
— А ты не трус, Старбак, точно говорю.
Натаниэль упрямо повторил:
— Хочешь — иди.
— Не могу. Фальконер не простит мне, если тебя прикончат. Ты — его новая любимая зверюшка, преподобный.
— Зверюшка? — набычился Старбак.
— Без обид, преподобный. — Ридли раздавил окурок одной сигары и немедленно поджёг следующую. Сдержанность не входила в список присущих ему добродетелей, — Понимаешь, Фальконер — одиночка. Отсюда тяга подбирать и выхаживать раненых зверюшек. Отсюда и болезненное отношение к расколу страны.
Старбак не понимал:
— Из-за того, что он — одиночка?
Ридли досадливо помотал головой. Повернувшись к стойке, он облокотился на неё и, глядя сквозь пыльное треснутое стекло на двухмачтовое судно у причала, сказал:
— Фальконер поддерживает раскол только потому, что боится лишиться доверия друзей его отца. Он вынужден постоянно доказывать им и себе, что более пылкого патриота Юга нет и не будет. Потому что в противном случае искренность его патриотизма может вызвать серьёзные сомнения. Улавливаешь?
— Не очень.
Ридли скривился. Разжёвывать очевидное ему не хотелось. Вздохнул:
— Напряги мозги, преподобный. Земли у него — хоть ешь её. Он землёй не занимается. Не возделывает, ничем не засаживает, даже под пастбища не использует. Владеет и приглядывает. Ниггерам дал вольную. Спросишь, откуда у него деньги? От железных дорог и ценных бумаг, то есть наличные он качает из Нью-Йорка и Лондона. Он в Европе — свой, а на Юге — чужак, как бы ему ни хотелось обратного.
Южанин пустил колечко дыма и, покосившись на Старбака, спросил:
— Разрешишь дать тебе совет?
— Изволь.
— Не прекословь ему. Семья может спорить с Вашингтоном, из-за чего он проводит с ней минимум времени. Для личного же секретаря вроде меня или тебя пререкания — недостижимая роскошь. Наша работа — восхищаться им. Понимаешь?
— Он, по-моему, заслуживает восхищения.
— Как и все мы. — хмыкнул Ридли, — когда обзаводимся пьедесталом, достаточно высоким, чтобы плевать на окружающих. Пьедестал Вашингтона Фальконера — его деньги, преподобный.
— Твой-то тоже? — воинственно осведомился Старбак.
— Нет, преподобный. Мой родитель профукал семейный капитал. Единственный пьедестал, с высоты которого я могу плевать на окружающих — спина лошади. Потому что я чертовски хороший наездник, один из лучших по эту сторону Атлантики. Да, пожалуй, и по ту тоже. — улыбнувшись собственной нескромности, Ридли отставил пустой стакан, — Делу — время, потехе — час. Нав