Бежал до тех пор, пока не просыпался…
В ночной тишине слышалось ровное дыхание спящих. Из щели под дверью тянуло прохладой. Настойчиво зудел одинокий комар. Нижняя рубаха пропиталась потом, и противно липла к спине. Несколько минут Андрею потребовалось на то, чтоб восстановить дыхание. Он наощупь выбрался на улицу, стараясь не опрокинуть ничего в душной темноте дома, и присел на чурбачок под навесом. Непослушными руками набил трубку. К курению пристрастил Ефрем, да и трубку он же подарил. Хорошую. Из душистой липы…Ефрем – добрый старик. Хотя, по годам-то и не старый – слегка за сорок, а уже весь высох, сморщился. Ханты вообще рано стареют.
Вышла заспанная Агафья.
– Опять сон приснился?
– Приснился, – согласился Андрей и надсадно прокашлялся. Крепкий табак у Ефрема.
– На вот, накинь. – Она протянула ему шерстяное одеяло. – Холодно сегодня.
Андрей не стал возражать.
Агафья – дочь Ефрема. Всё хозяйство на ней. Она и морды на озёрах ставит, и сети тянет, и силки с капканами проверяет, а недавно загорелась еще и олениху стельную взять. Будет, говорит, каждый год по олененку приносить. Ефрем ворчит, но видно, что дочерью гордится. Сына у него нет. И жены нет. Умерла, когда Агафье едва семь лет исполнилось. От крупозного воспаления легких. С тех пор Ефрем так и не женился. Жил бобылём. Агафья росла в интернате, домой лишь на летних каникулах приезжала. Еле-еле дотянула восьмой класс и категорически отказалась учиться дальше. Очень по отцу скучала. Да и он в ней души не чаял. Конечно, беглянку быстро разыскали. Уговаривали вернуться в интернат, но уехали ни с чем – Ефрем решение дочери поддержал. Так и живут вдвоем. В колхозный поселок не перебираются. Слишком там все чужое. Ефрем говорит, что умрет в этом доме. Его еще дед ставил. Дом хороший, крепкий. Из такой сосны сруб и сто лет простоит, дождями и ветрами отполированный. Всей заботы – крышу подлатать, да за очагом-чувалом присмотреть, чтоб не дымил угарно. Ефрем только новый лабаз пристроил – повыше и побольше.
Агафья давно ушла. Трубка погасла. Андрей откинулся на мшистую стену дома и не заметил, как задремал…
Сегодня в посёлке будет приёмщик, и Агафья с утра собиралась на пристань. Отцу сдачу рыбы она не доверяла с прошлого года, когда бесхитростный Ефрем потратил все вырученные деньги на водку, и три дня угощал весь посёлок. Андрей старался не упустить возможности прогуляться по округе и уговорил взять его с собой. Агафья сначала не соглашалась. Уж больно хлопотный из Андрея попутчик. Последний раз на озере перевернулся вместе с обласом. Вымок до нитки и чуть не пошел ко дну. Пришлось бросать весь улов и тащить его до дому, а потом натирать бурундучьим салом и поить отварами. Андрей клялся, что ничего подобного больше не произойдёт, и Агафья сдалась. Она всегда сдавалась. Не могла выдержать умоляющего взгляда. Ефрем категорически не отпускал Андрея одного. Вот с Агафьей можно, а одному никак. Без объяснений. Когда Андрей спрашивал его впрямую, Ефрем либо отмалчивался, хитро улыбаясь, либо коротко отрубал: «Так надо!» Андрей каждый раз намеревался задать этот вопрос Роману – старик, по всей видимости, лишь выполняет его волю, но почему-то забывал. И вообще стал на удивление рассеянным. Мог забыть самое элементарное. Собирался, к примеру, нарубить дров, а когда подходил к поленнице надолго замирал, пытаясь сообразить: зачем он держит в руке топор? Еще стал быстро уставать. Казалось, голову набили ватой, а руки и ноги приделали чужие. Причем, сильно торопились, поэтому приделали кое-как. В редкие моменты наступало просветление. Ясность вдруг появлялась в голове. Ясность и лёгкость. Правда, стоило кому-то его окликнуть, и мысли снова разбегались, раскатывались по сторонам, как рассыпанный горох.
Вчера его доконал светофор. Он битый час пытался вспомнить его вид и назначение, но в памяти осталось лишь само слово, необъяснимо связанное с переходом. Переходом Агафья измеряла время в пути. До их заимки Роман добирался за три перехода, а Ефрему могли понадобиться все четыре. Расплывчатость и неопределённость окружающего мира сбивала Андрея с толку. Он бродил в тумане мелочей, отчаявшись найти основу для построения прежней личности. Обращение к прошлому опыту напоминало прыжки на болоте – от кочки к кочке, с постоянной угрозой ухнуть в трясину. Иногда он понимал тщетность барахтаний умирающего я – прошлого, в объятиях я – будущего. Новая личность безжалостно обрывала былые связи с разлагающейся плотью исчезнувшей цивилизации. Сначала это пугало. Теперь он смирился…
Ефрем что-то перекладывал в амбаре. Увидев слоняющегося по двору Андрея, тут же успокоил:
– Если Агафью ищешь, так она сейчас придёт. За морошкой ушла, пока ты спал.
Андрей кивнул. Набрал воды в берестяной ковшик и плеснул на лицо. Сложно назвать такое действие умыванием, но лучше, чем ничего.
Агафья действительно скоро вернулась. Принесла полный туесок ярко-желтых, похожих на малину ягод, слегка пресноватых на вкус Андрея. Жаль, сахара нет. Если сахар добавить, было бы очень неплохо.
До протоки дошли быстро. Дорога хорошая – по сухому сосновому бору. В кронах шелестел ветерок. Щелкали трясогузки. Мелькнуло рыжими хвостами семейство белочек. Агафья либо молчала, либо отвечала односложно. Андрей давно заметил, когда они оставались наедине, возникала неловкая пауза, преодолеть которую требовались определённые усилия. Причем, с обеих сторон. Небогатый опыт общения с противоположным полом подсказать Андрею ничего не мог. Нет, он, конечно, влюблялся. И неоднократно влюблялся, начиная со старшей группы детского сада. Была, например, девочка из параллельного класса, по которой Андрей вздыхал долгих три года. Были и киноактрисы, и бойкие сокурсницы, и даже случайные попутчицы в автобусах, но заканчивалось всё, как правило, взглядами и мечтами. С Агафьев было по-другому. Видимо, со стороны это бросалось в глаза, и Андрей порой замечал, как расплывался в довольной улыбке Ефрем, когда видел их вместе.
С болотистого берега к протоке вели мостки из жердей. На воде качалась большая лодка-неводник из кедрового тёса. Здесь же – в тенёчке – стояли две больших бочки для засола рыбы. Пока перетаскивали их в лодку, Андрей изрядно вспотел. Над головой повисла туча гнуса, и приходилось больше отмахиваться, чем работать. Агафья же, не смотря на тонкую гибкую фигурку, справлялась почти играючи. И еще успевала над ним подшучивать.
Весло Андрею она, естественно, не доверила. Оттолкнувшись шестом от берега, несколькими скупыми гребками вырулила на средину протоки. Дальше течение само вынесет к реке, а там и до посёлка недалеко.
На пристани было многолюдно. Мелкая волна таёжной Юган-реки качала многочисленные рыбацкие лодки. Долблёнки – обласы, перевёрнутые вверх днищем, отдыхали на желтом песчаном берегу. Пахло мокрыми сетями, смолой и солёной рыбой.
Увидев их лодку, рыбаки радостно махали руками.
– Пэча волытэх, Агафья!
– Пэча волытэх, рахем ях, – улыбалась она в ответ.
Пока Агафья сдавала рыбу, Андрей побродил по берегу, вдыхая сырой речной воздух. Хотелось искупаться, но пугали комары, да и вода была слишком холодная и мутная – с рыжим глинистым отливом.
Потом пошли в гости. Сам поселок стоял чуть дальше, на пригорке. Назывался он «Юбилейный». Там жили родственники Ефрема – его родные братья. Впрочем, как пояснила Агафья, здесь все друг другу родственники. И в «Юбилейном» и еще в трех посёлках выше по Югану жили люди их рода. Рода бобра.
У Демьяна – самого младшего – новый светлый дом. Их сразу усадили за стол. Долго расспрашивали о житье-бытье, бросая косые взгляды на Андрея. Видимо, о нем речь шла тоже, но Агафья переводила не всё, а лишь общее направление беседы. Андрей чувствовал себя скованно и почти ничего не съел, кроме нескольких ломтей хлеба. Ефрем обходился лепешками из грубой серой муки, а тут настоящий хлеб из пекарни, с почти забытым вкусом хрустящей корочки.
Домой возвращались другой дорогой. Против течения грести тяжело и Агафья повела лодку по другой протоке. Она отлично ориентировалась в лабиринте многочисленных болотных речушек и, довольная хорошей выручкой, болтала всю дорогу не умолкая. Вспоминала детство. Как без спросу ходила на сор за сморщенной сладкой клюквой, когда рыхлый снег сходил со склонов рыжей гривы. Как разоряла гнезда речных чаек – халеев за то, что они хохочут над людским горем. Как в интернате долго боялась ходить в лес, напуганная рассказами старших подруг о менквах – великанах-людоедах с кустистыми бровями и головой, как кедровая шишка…
Лодка легко скользила по воде, лишь изредка задевая бортами топкие берега, поросшие осокой. Андрея от усталости начинало клонить в сон, но он крепился. Вскоре показались знакомые мостки. Рядом на корточках сидел Ефрем и дымил трубкой.
– Смотри, – рассмеялась Агафья. – Отец встречать пришел. Не верит, что я взрослая и смогу дорогу сама найти.
В эту ночь Андрей спал спокойно…
Ближе к полудню появился Роман. Как всегда неожиданно. Агафья чистила рыбу, и Андрей присел помочь.
– Как живешь? – весело спросил Роман.
Андрей в ответ пожал плечами. Если сравнить с тем, когда Ефрем нашел его в тайге и полуживого принес в дом, то очень даже неплохо. Переломы срослись. Лишь правая рука немеет и на сырую погоду ломит колено, но это пустяки. Со временем и шрамы от когтей разгладятся. Останется всего один – в сердце.
– Волнуюсь я за тебя, Андрейка. – Роман вздохнул, пристально глядя в глаза. – Подарок мой не потерял?
Потянувшись к вырезу рубахи, Андрей инстинктивно потрогал амулет, который висел на сыромятном ремешке.
– Вижу. Вот и хорошо, что носишь. Не оставляй его нигде.
– Почему?
– Потому, что это Лунги Махи. Хранитель нашего рода. Ты напрасно улыбаешься. Если бы не его помощь и милость Нум Торыма, твоя душа давно нашла бы покой в Нижнем мире. Шрамы на твоей груди не от когтей бурундука, Андрейка. Это метка. Её оставляет Учи. Никто не выживает после встречи с ним. Ты выжил, хотя опасность всё еще рядом. Учи не смог забрать твою душу-ильт в Нижний мир, но и вернуться к тебе она не может. Лишь во сне ты видишь, как мечется она по урманам-борам и рекам-озёрам…