Лишь мужеложец гнусный, как блудница,
Чужим трудом питаясь, не стыдится.
В беде увидев старца — встань, беги,
Упавшему подняться помоги!
Господь того лишь счастьем одаряет,
Кто мужествен, кто гибнущих спасает,
Великодушный счастьем озарен,
Злодей бездушный радости лишен.
Добро созданьям божиим творящий
Счастлив и в жизни сей и в предстоящей.
Слыхал о славном я одном ученом,
Что жил в пределе Рума отдаленном.
Осиротев в родном своем дому,
С толпой дервишей я пошел к нему.
Нас принял, обнял и расцеловал он,
Потом, с почетом, всех за стол позвал он.
Полна была хозяйская казна,
Да, горе нам, — еда была скудна.
Хоть видом был хозяин благороден,
Но сердцем, словно сук сухой, бесплоден.
Приветлив с нами он, радушен был...
Но — нас, голодных, он не накормил.
Хозяин наш всю ночь не спал, молился,
И я не спал. Я голодом томился.
Заря блеснула. Пали стены тьмы.
Хозяин наш спросил, как спали мы.
Был среди нас один сердитый малый,
Видавший виды, человек бывалый.
«Меня, — сказал, — ты б мог не обнимать!
Ты б лучше есть мне догадался дать!
Ты лаской лживой не гневил бы небо,
Ты дал бы лучше мяса нам и хлеба!»
Не бденье с мертвым сердцем в тьме ночей,
А щедрость — признак доблестных мужей.
Твори добро — вот к правде путь прямой!
Молитва — это барабан пустой.
В день пробуждения, в предел счастливый
С добром войдешь, а не с молитвой лживой.
Без действий притязания — ничто,
Молитвы без деяния — ничто.
Речь о Хатаме[98] древнем я слыхал,
Конем Хатам чудесным обладал.
Тот конь, глаза пленяя красотою,
С огнем небесным спорил быстротою.
Когда, бывало, вихрем он летит,
То искры сыплются из-под копыт.
В горах он, как поток ревущий в пене,
В полях он, словно ветерок весенний.
Когда легко в пустыне он скакал,
То от него и ветер отставал.
Молвой Хатам был восхвален без лести.
Румийский царь о нем услышал вести,
Что нет людей, чем тот Хатам, щедрей,
Что нет коней, коня его быстрей.
Что на коне Хатам, летя в просторе,
Пересекает степи, словно море.
Ответил вестнику румийский шах:
«Слова без доказательств — это прах.
Коль щедр Хатам, то пусть он Щедрость явит
И своего коня мне в дар отправит.
Тогда увижу: он велик душой,
А если нет, то слово — звук пустой».
И к роду Тай, где был Хатам вождем,
Гонец румийским послан был царем.
Там степи знойны и мертвы лежали,
Лишь по весне дожди их орошали.
Гонец шатров Хатамовых достиг,
От жажды пересох его язык.
Но отдохнул на ложе он отрадном,
В тени, в тиши, над родником прохладным.
Хатам, отцов и дедов чтя завет,
Коня гостям зарезал на обед.
Жарким и сладостями угостил их,
И золотом по-царски одарил их.
Спать уложил. Наутро встал посол,
Сказал хозяину, зачем пришел.
Хатам, как пьяный поводя глазами,
В отчаянье заскрежетал зубами
И возопил: «Ты сразу почему ж,
Об этом не сказал мне, славный муж!
Ведь скакуна того, что вам так нужен,
Вчера я сам зарезал вам на ужин!
Прошли дожди, и силь[99] в горах велик,
Я табуна никак бы не достиг.
И не было мне выхода другого,
Как скакуна зарезать дорогого!
Коня, решил я, лучше потерять,
Чем добрый гость голодным ляжет спать.
Мне жаль коня, но знай — мне гость дороже!
Есть в табунах еще трехлетки тоже!..»
И почести гостям он оказал,
И кровных им коней в подарок дал.
Султан румийский, лишь о том дознался,
Хатамом беспредельно восхищался.
Вот повесть о Хатаме. Но сейчас,
О друг мой! Лучше выслушай рассказ.
Дервиш, придя в суфийскую обитель,
Поведал: «Жил в Йемене повелитель.
Он счастья мяч перед собою гнал,
Он равных в щедрости себе не знал.
Весенней тучей над землей вставал он,
На бедных дождь дирхемов изливал он.
Но он к Хатаму неприязнен был,
С насмешкой о Хатаме говорил:
«Кто он такой? Мне он докучней тени!..
Нет у него ни царства, ни владений!»
Вот царь Йемена небывалый пир, —
Как говорят, — на весь устроил мир.
Вдруг раздалось Хатаму славословье,
Все гости стали пить его здоровье.
И зависть омрачила дух царя,
Раба он кликнул, злобою горя:
«Иди, найди и обезглавь Хатама!
Со мною в славе спорит он упрямо».
В степь, где Хатам в ту пору кочевал,
Подосланный убийца поскакал.
И некий муж, как бы посланник бога,
Раба-посланца повстречал дорогой.
Сладкоречив тот муж, приветлив был,
Гонца к себе в шатер он пригласил.
Его в степи безводной обласкал он,
Вниманием его очаровал он.
А утром молвил: «Добрый гость, прости,
Но все ж у нас останься, погости!»
А тот в ответ: «Промедлить ни мгновенья
Нельзя!.. Дано мне шахом порученье!»
Сказал хозяин: «Тайну мне открой,
Я помогу тебе, пойду с тобой!»
«О благородный муж! — гонец ответил. —
Ты доблестен, и тверд, и духом светел,
Ты тайну нашу сохранишь. Так знай,
Хатама я ищу в становье Тай.
Хоть муж Хатам прославлен во вселенной,
Убить его велел мне шах Йемена.
О добрый друг! Мне милость окажи,
Дорогу мне к Хатаму укажи!»
Хозяин рассмеялся: «Меч свой смело
Бери, руби мне голову от тела.
Ведь я — Хатам. Пусть я хозяин твой,
Я поступлюсь для гостя головой!»
Когда Хатам склонился добровольно
Под меч, посланец издал крик невольно.
Не в силах от стыда поднять зениц,
Перед Хатамом он простерся ниц.
И руки на груди сложив покорно,
Сказал: «Когда бы умысел позорный
Исполнил я и вред тебе нанес,
Не человек я был бы, гнусный пес!»
И встал он и, поцеловав Хатама,
Через пески в Йемен пустился прямо.
Султан Йемена меж бровей его
Прочел, что он не сделал ничего.
«Где голова? — спросил. — Какие вести
Ты мне привез? — Скажи во имя чести!
Быть может, в поединок ты вступил
И у тебя в бою не стало сил?»
Посланец пал на землю пред владыкой
И так ответил: «О султан великий!
Хатама видел я. Среди людей
Он всех великодушней и мудрей.
В нем доблесть, мужество и благородство.
Ему дано над всеми превосходство.
Груз милостей его меня сломил.
Великодушьем он меня сразил!»
Все рассказал гонец. Ему внимая,
Йеменский царь восславил племя Тая.
И щедро наградил султан посла...
Хатаму щедрость свойственна была,
Как солнцу — свет, цветам — благоуханье,
Хатаму славу принесли деянья.
Слыхал я: племя Тая как-то раз
Отвергло веры истинной указ.
Халил — разгневан их деяньем черным —
Послал войска, на горе непокорным.
Все племя казни осудил пророк,
Чтоб землю верных не сквернил порок.
Средь пленных женщина одна упрямо
Взывала: «Стойте, вы! Я — дочь Хатама!
Великодушьем он сражал сердца,
Судите и меня судом отца!»
Почтил Хатама судия суровый,
Снять приказал он с женщины оковы