И слышал — мотылек свече шептал:
«Пусть я сгорю! Ведь я люблю... Ты знаешь..
А ты что плачешь и о чем рыдаешь?»
Свеча ему: «О бедный мотылек!
Воск тает мой, уходит, как поток.
И воск, подобный пламенным слезам,
Свеча струила по своим щекам.
«О притязатель! Вспыхнув на мгновенье,
Сгорел ты. Где же стойкость? Где терпенье?
В единый миг ты здесь спалил крыла,
А я стою, пока сгорю дотла.
Ты лишь обжегся. Но, огнем пылая,
Вся — с головы до ног — сгореть должна я!»
Так, плача, говорила с мотыльком
Свеча, светя нам на пиру ночном.
Но стал чадить фитиль свечи. И пламя
Погасло вдруг под чьими-то перстами.
И в дыме вздох свечи услышал я:
«Вот видишь, друг, и смерть пришла моя!»
Ты, чтоб в любви достигнуть совершенства,
Учись в мученьях обретать блаженство.
Не плачь над обгоревшим мотыльком,
С любимой он слился, с ее огнем.
Под ливнем стрел, хоть смерть неотвратима,
Не выпускай из рук полу любимой.
Не рвись в моря — к безвестным берегам,
А раз поплыл, то жизнь вручи волнам!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯО смирении
Ты, вечным богом созданный из праха,
Служи ему, как раб, исполнен страха.
В алчбе, в высокомерии своем,
Земная персть, не станешь ты огнем.
Разбушевалось пламя с грозной силой,
А туча праха пламя погасила.
И дивом стал он, кто надменен был,
И человеком — кто смиренен был.
Из тучи капля долу устремилась
И, в волны моря падая, смутилась:
«Как я мала, а здесь простор такой...
Ничто я перед бездною морской!»
Она себя презрела, умалила;
Но раковина каплю приютила;
И перл, родившийся из капли той,
Царя венец украсил золотой.
Себя ничтожной капля та считала,
И красотой и славой заблистала.
Смиренье — путь высоких мудрецов,
Так гнется ветвь под тяжестью плодов.
Однажды некто, ищущий познанья,
В Рум прибыл после долгого скитанья.
Он молод был, путями правды шел,
И у дервишей свой приют обрел.
Велел ему старейший в их совете
Убрать всю грязь и мусор из мечети.
Пришелец молча старшему внимал,
И вышел прочь, и без следа пропал.
Дервиши молвили: «В делах служенья
Не пользу видит он, а униженье».
И отыскав его на день другой,
Сказал слуга: «Ты человек дурной!
Иль ты, юнец, не ведал в самом деле,
Что путь служения приводит к цели?»
Беглец заплакал и сказал в ответ:
«О добрый друг, дарующий мне свет,
Мечеть была чиста, скажу по чести,
Один я грязен был в пречистом месте.
И не было другого мне пути,
Как поскорее ноги унести!»
О муж добра, в юдоли сей мгновенной
Пренебрегай своею плотью бренной.
В смиренье светит возвышенья свет —
Других на эту крышу лестниц нет.
Однажды утром, по словам преданий,
Премудрый вышел Баязид[123] из бани.
И некто полный таз золы печной
На старца высыпал — без мысли злой.
Чалма у Баязида распустилась,
А он приемля это, словно милость,
Отер лицо, сказал: «Мой дух — в огне,
Так от золы ли огорчаться мне?»
Пренебрежет собой познавший много.
Не жди от себялюбца веры в бога.
Высокий дух исканьям славы чужд,
И в почестях величью нету нужд.
Превыше всех подымет лишь смиренье,
Но душу в грязь повергнет самомненье.
Надменный, непокорный в прах падет.
Величье — само избранных найдет.
Нет правды в низменном земном исканье,
Нет света бога в самолюбованье.
Беги, мой дух, завистливых и злых,
С презрением глядящих на других.
Тот одарен высокою судьбою,
Кто не запятнан гневом и враждою.
Иди тобою избранным путем,
Прославься правдолюбьем и добром.
У тех, кто над тобой превозносился,
Безумием, ты скажешь, ум затмился.
И сам ты осужденье обретешь,
Коль над людьми себя превознесешь.
Высоко ты стоишь, но не надейся
На вечное... Над падшими не смейся.
Стоявшие всех выше — все ушли,
А падшие на место их взошли.
Ты беспорочен, с низменным не смешан,
Но ты не осуждай того, кто грешен.
Тот носит перстень К'абы[124] на руке,
А этот, пьян, свалился в погребке.
Но кто из них войдет в чертоги света
Там — на суде последнего ответа?
Тот — верный внешне — в бездну упадет,
А этот в дверь раскаянья войдет.
Слыхал я притчу: в дни, когда вселенной
Свой свет принес Иса[125] благословенный,
Жил некий себялюбец на земле,
В невежестве погрязший и во зле.
В нем голос доблестей не пробуждался,
Иблису он в нечестии равнялся.
Бесплодно день за днем он жизнь губил
И в людях отвращение будил.
Богат, но полон в безумии упорства,
Изнемогал от пьянства и обжорства.
Ты, что погряз в неверии и лжи,
Пред будущей расплатою дрожи!
Но он был слеп для истинного света,
Был глух для слова правды и совета.
Возненавидел грешника народ
И проклинал его, как черный год.
Своим страстям не ведая управы,
Не проложил он русла доброй славы.
И вскоре письменами черных дел
Всю книгу жизни исписать успел.
Раб своего любого вожделенья,
Не пробуждался он от опьяненья.
Пророк Иса в то время проходил
Близ дома, где святой отшельник жил.
Из дома вышел этот муж безгрешный,
К стопам Исы припал лицом поспешно;
А грешник издали смотрел на них,
Как мотылек на свет лампад ночных.
Глядел, завидуя и сожалея,
Как нищий, на довольство богатея,
Раскаянья исполнен и стыда
За жизнь растраченную без следа.
От горя, от душевной боли жгучей
Заплакал он; так льется дождь из тучи:
«Как мот презренный, жизнь я расточил,
И вред и горе людям причинил!
Казнюсь в душевной муке, в укоризне...
И смерть отрадней столь презренной жизни!
Да, лучше в раннем детстве умереть,
Чем от стыда на склоне лет гореть.
Прости мне, боже, зло и прегрешенья!
Воззри на скорбь мою, отец творенья!»
И сел он прямо на землю, в пыли,
И слезы по щекам его текли.
Во прахе он сидел, стенанья множа:
«Услыши крик души моей, о боже!»
Отшельник, что беседовал с Исой,
На плачущего бросил взгляд косой:
«Что общего с тобой, святым пророком,
У нечестивца, полного пороком?
Погрязший в скверне жизненных утех,
По горло он в огне, и весь он — грех!
Каким благодеяньем он гордится?
Как может рядом с нами находиться?
Всю жизнь он сеял зло, и зло пожнет,
В геенну по делам своим пойдет.
На лик его легла печать разврата.
Уйдем отсюда! Место здесь не свято!
И в судный день меня ты пощади, —
Меня с ним рядом, боже, не суди!»
Так он сказал, исполнен отвращенья.
И тут Исе явилось откровенье:
«Те — нищи духом, те — умудрены,