Пример «двойной» рифмовки:
А и маленькой бурушка косматенькой.
Только ушком повел.[9]
Иные из былинных внутренних рифм словно предвосхищают приемы рифмовки позднейшей поэзии:
Пей до дна — то увидишь добра,
А не выпьешь до дна — да и не видать добра.[10]
... вдова заплакала
Женским голосом во всю голову.[11]
Он завидел всё на тихой-то на заводи.[12]
Звуковая инструментовка может захватывать весь стих:
Мыла меня маменька в баенки.[13]
Обратим здесь внимание на фонетические оттенки опорных элементов (а меня — аменька — аенки) и на дополнительные созвучия (мы — ме — маме). Другие примеры того же типа:
Во пуговках литы люты звери,
Во петельках шиты люты змеи.[14]
Кабы тут же ле быть да белой лебеди.[15]
И не помножечку ножичком порушивает.[16]
Выразительный пример звуковой игры словами:
Вполне обычна для былин звуковая игра «обратными» сочетаниями слогов: «Тут же ле быть да белой лебеди»[19] (леб — бел — леб); «Кленова стрела лежит»[20] (ле — ел — ле); «Стал отталкивать да кулаком грозить»[21] (ал — ал — ла); «ведь десяточком»[22] (ед — де); «Где лебедь белая»[23] (де — ед); «Ино будет она»[24] (но — он); «пламя машет»[25] (ам — ма); «смерти предам»[26] (ер — ре) и др.
2
Охарактеризованные выше общежанровые особенности былин, связанные с их музыкально-поэтической природой и получающие свое выражение прежде всего в стихе, в стилистике, в организации текста, находятся в сложных соотношениях с общежанровыми особенностями, со всей совокупностью художественного содержания былин, с их сюжетикой, персонажами, системой их образности.
Каждая былина — это вполне самостоятельное, законченное отдельное произведение со своей темой, своим сюжетом и своими героями, и прочтение ее требует соответствующего конкретного комментария — исторического, реального, поэтического. Прямо былины между собою чаще всего не связаны, даже те, в которых действуют одни персонажи (например, былины об Илье Муромце не могут быть поставлены во взаимную последовательность и сюжетную зависимость). Есть, однако, связи более существенные, разветвленные, глубинные: при всем различии конкретного содержания в былинах обнаруживается тождество сюжетных тем, ходов и мотивов, персонажей, пространственных и временны́х описаний, набора предметов (о тождестве способов описания и изображения уже говорилось). То, что в рамках отдельной былины может быть воспринято как ее индивидуальная принадлежность (ее герой, ее мотивы, ее картины), в контексте всего былинного эпоса обнаруживает типовой характер, повторяемость, сходство и аналогии, соотнесенность, включенность в единую систему тождеств. Существенные элементы художественного содержания былин принадлежат не каким-то конкретным текстам, но всей эпической системе.
В былинном эпосе мы имеем дело со специфическими именно для него типовыми событиями, типами героев, их отношениями, общественными, семейными и личными связями, нормами поведения, природной средой, набором предметов быта, вооружения, культурным фоном, пространственно-временны́м континуумом. Можно сказать, что эпическое творчество создало свой эпический мир: перед нами — сложная художественная конструкция, которая возникла на почве исторической действительности, но не может быть выведена из эмпирической реальности, ее социальной, бытовой, событийной конкретики. «Эпический мир» принадлежит народному поэтическому вымыслу, и ему органически присуще единство реального, исторического и фантастического, обыденного и необычайного, возможного и невероятного: все, что происходит в былинах, трактуется как в равной степени достоверное, происходившее когда-то на самом деле, исторически действительное. Былины создавались как правдивые повествования о прошлом, и именно так они воспринимались в народной среде, столетиями хранившей эпос.
Убеждение в правдивости былин, в реальности «эпического мира» не просто составляло основу восприятия эпоса народом, но являлось той эстетической доминантой, которая определяла сущность былин как художественного феномена. Читая былины, нам не нужно искать за ними какую-то иную реальность, соответствующую нашим знаниям древней истории Руси и нашим современным представлениям о том, что есть действительное. Попытки ученых подставить на место былинных ситуаций, конфликтов, персонажей, вещей, окрашенных яркой фантастикой, ситуации и конфликты, зафиксированные летописью, точно датируемые, найти для богатырей реальных прототипов между деятелями русской и зарубежной истории практически обречены на неудачу и теоретически несостоятельны: принципы летописного, археологического, этнографически точного воспроизведения жизни былине не свойственны. Равным образом нет никаких оснований рассматривать известные нам былины как произведения, явившиеся результатом эволюции исторических песен, якобы первоначально с точностью изображавших конкретные события истории. На самом деле исторические песни — особый жанр, появившийся в русском фольклоре много позже былин и знаменовавший новый этап фольклорного историзма.[27]
Фантастика и вымысел — исконные и органические качества героического эпоса; фантастическое и реальное в нем — взаимопроникающие начала, одно невозможно отделить от другого, а в сознании певцов и вообще эпической среды никакого разделения здесь вовсе не существует. Такое взаимопроникновение придает былинам неповторимую семантическую и поэтическую окраску. Характерны в этом смысле пространственные описания, пейзажные картины, былинная география. Основная арена описываемых событий — Русская земля. Образ ее складывается из упоминаний широких полей, рек — Днепра, Дуная, Волги, Волхова, городов — Киева, Чернигова, Ростова, Мурома, Рязани, Галича... Упоминания княжеских теремов, крепостной стены в Киеве, улиц, церквей, мостов через Волхов, кораблей, плывущих из Ильмень-озера в море Веряйское (то есть Балтийское), — все они создают вместе картину Руси X—XIV веков. Но в эту реальность естественно и подчас незаметно вливаются мотивы и подробности, разрушающие видимость эмпирической достоверности и исторической точности. Во-первых, на «историческую» картину накладываются реалии, подсказываемые поздним опытом севернорусских певцов и характерные для Севера: поля, покрытые валунами, суровые скалистые берега северных морей, морские и речные каменные мели, лесные чащи северного типа. Во-вторых, вплетаются подробности, идущие из мифологического и сказочного мира: фантастический Буян-остров, зловещая река Смородина, отделяющая мир человеческий от мира «иного» и играющая таинственную роль в судьбах персонажей; неведомо где стоящие Леванидов крест, Алатырь-камень; горы на пути к Киеву, сходящиеся и расходящиеся перед героем. И реальные города — Киев, Галич, Новгород — не остаются свободными от фантастических или просто вымышленных подробностей (например, небывалые терема, в одну ночь поставленные Соловьем Будимировичем в Киеве, необыкновенно роскошный городской быт Галича в былине о Дюке и др.). В-третьих, наконец, эпос делает исторические пространства Киевской Руси ареной таких событий, которые в реальной истории не могли происходить: поединки богатырей с чудовищами, со змеями; волшебные, колдовские превращения; странствия героев в подземный мир, встречи их с фантастическими существами и др.
В изображении других земель, куда являются герои или откуда приходят их противники либо гости, столь же очевидно переплетение реальности с фантастикой — весьма смутны понятия о местоположении этих земель, о расстояниях и путях к ним. Эпическая география носит преимущественно типовой характер. Это значит, что, хотя отдельные города, реки, страны названы правильно, в былинах они выступают не в своем реальном значении, а в значении вполне условном, несут некую постоянную семантическую нагрузку, которая определяет подробности их изображения. Киев в былинах выступает центром русской государственности («стольный Киев-град»): к нему стягиваются все политические события, отсюда отправляются на подвиги богатыри; Киев оказывается объектом вражеского нашествия, и спасение Киева от татар означает полную победу Русской земли над захватчиками. Татарское нашествие в былинах связано только с Киевом. В былинном Новгороде столкновений внешнеполитического порядка вообще не происходит — здесь кипят внутренние страсти, город раздирают социальные конфликты, а слава его — это слава богатейшего торгового центра. Другие города — Муром, Ростов, Рязань — входят в эпос лишь как места рождения выдающихся богатырей. Чернигов — город, который походя освобождает Илья Муромец; туда же направляется за невестой Иван Годинович. Галич — соперник Киеву в богатстве, в комфорте городского быта. Типовой характер носят и названия чужих земель: Золотая Орда — не просто монголо-татарское (в былинах — татарское) государство, но вообще вражеская земля, откуда Киеву грозит постоянная опасность; ее ликвидируют богатыри, вынуждающие татарского царя платить Владимиру дань. Местоположение ее совершенно