Более удачным оказалось посещение села Лабожское. Еще на пароходе по дороге из Нарьян-Мара собиратели познакомились с Т. С. Ижемцевым, жителем деревни Бедово́е, который ехал в гости к дочери в Лабожское и охотно разговорился с собирателями о старинах. Тут же на пароходе Ижемцев вспомнил начало былины о Василие Игнатьеве, а затем, уже на берегу Лабожского, он спел полный, крепкий текст «Кострюка». Он же направил собирателей к Никандру Ивановичу Суслову, который, по его словам, «много чего знает».
Суслов, зажиточный колхозник, один из лучших рыбаков в деревне, действительно оказался хорошим исполнителем былин и охотно поделился с собирателями своим репертуаром. Живой, общительный человек, маленький, сухонький, в косоворотке и толстых теплых носках без обуви, он мягко ступал, прохаживаясь во время разговора по чистой просторной комнате, убранной по-городскому. О былинах Никандр Иванович говорил серьезно и с чувством: «Старины петь — надо склад знать. Вот я прежде-то помнил больше, пел их сам своим передо́м (т. е. умел запевать и самостоятельно вести напев). А теперь из памяти многое выходит, — стары мы стали... А врать не хочу».
Но некоторые былины Никандр Иванович помнил прекрасно. Перед тем, как запеть в магнитофон, он долго проверял себя: «Пароход-то сперва пар пущает, а уж потом разгудится во всю силу, — говорил он, — так и старину всю знать надо. С двух-то первых слов далеко не уедешь. Попробовать сперва надо, все ли в памяти».
От Н. И. Суслова записаны две былины: «Женитьба солнышка Владимира», «Женитьба Алеши Поповича на Добрыниной жене» и баллада «Молодец и горе». Малограмотный, самоучка, но большой любитель музыки и чтения, Никандр Иванович слышал в молодости многих мастеров-былинщиков (В. П. Тарбарейского, Ф. М. Пономарева и других) и с их голосов перенял свои былины. Кроме былин, он знал старые лирические протяжные песни и хорошо исполнял их.
Запись от Н. И. Суслова продолжалась три дня. Собирателей поразило полное отсутствие интереса у соседей к исполнению былин их односельчанином. Насколько трепетным и сочувственным было внимание к былинщикам на Цильме и Пижме, настолько равнодушно отнеслись соседи к пению Ижемцева и Суслова. Об их искусстве говорили с улыбкой, как о безвредной блажи стариков. Собирателям почуялся в этом какой-то крупный дефект работы местных культурно-просветительных организаций. Вскоре эти предположения оправдались.
В том же Лабожском собиратели разыскали сына сказителя Василия Петровича Тарбарейского, известного по записям Н. П. Леонтьева, — Никандра Васильевича, от которого рассчитывали получить интересный материал, поскольку имелись сведения, что он учился у отца петь былины.[32] Но оказалось, что Никандр Васильевич почти ничего от отца не перенял. Как он смущенно объяснял, с отцом в былые годы пел только старший брат Гаврила.[33] Сам же Никандр мог спеть лишь один довольно путаный вариант былины о бое Ильи Муромца с сыном.
Наиболее значительными в 1956 г. были встречи с Тимофеем Степановичем Кузьминым в Тельвиске и с Андреем Федоровичем Пономаревым в Нарьян-Маре.
Тельвиска — старое рыболовецкое селение. Жители его занимаются и животноводством, а зимой уходят далеко в тундру промышлять пушного зверя. При первых же словах о былинах жители Тельвиски в один голос заговорили о Тимофее Степановиче Кузьмине: «Этот знает! Его и в Нарьян-Мар возили выступать. Этот вам напоет! Ну, этот дед — певака!».
Тимофей Степанович — 68-летний колхозник небольшого роста, очень скромный по всему своему облику и манерам, принял участников экспедиции радушно и просто. После получасовой беседы собиратели были глубоко тронуты впечатлением, которое произвели на них его доброта, природное достоинство и очевидное желание помочь им в работе. Узнав, что Академия наук прислала из Ленинграда специальную экспедицию для записи старин, Тимофей Степанович очень взволновался. «Значит, понимают люди, какое большое дело — старины. Значит, ценят, — повторял он. — А у нас-то! На смотр меня вызывали, в Нарьян-Мар. К олимпиаде готовились. Говорят: „Выходи, дедушка, на эстраду, расскажи публике что-нибудь, старину про что знаешь. Да только петь не надо, — так, без пения, расскажи словами, чтобы скорее было. Не то публике скучно будет“. Да разве этак можно? Ну, вышел я, рассказал про Илью, премировали меня потом, пятьдесят рублей дали. Да разве это мне нужно? Разве так старины-то передают — рассказом, без голоса? Нет, этак не годится!»
Старик, видимо, был глубоко и справедливо обижен таким отношением — не к нему самому, а к его былинам.
С первой же былины, спетой Тимофеем Степановичем, стало ясно, что Кузьмин — один из редчайших мастеров былинного искусства, которых можно услышать в наши дни. Уже самый репертуар Т. С. Кузьмина был для современного былинщика на Печоре необычным — он пел в течение четырех дней, предлагая все новые и новые сюжеты, варьируя напевы. От него записаны 12 хороших, иногда превосходных полных текстов, среди которых неизвестные до сих пор в записях на Печоре или редкие сюжеты: «Сухман», «Святогор», «Садко», «Василий Буслаев», «Василий турецкий» [Идойло сватает племянницу князя Владимира].
Тимофей Степанович пел охотно и просто. Рассказал он подробно и свою творческую биографию. Оказалось, что грамотен он с девяти лет; былины узнал прежде всего от отца, сказителя Степана Васильевича Кузьмина, который по профессии был штукатуром-печником («все печи клал») и славился своим умением петь старины. Кроме отца, слыхал не раз и других сказителей и, обладая прекрасной памятью, запомнил петое ими. «Что раз услышал — то мое», — говорил он сам. Позднее случилось ему увидеть и книги с былинами, в которых он нашел многое, знакомое ему с детства. В 1914 г. Тимофей Степанович был на военной службе, а затем всю жизнь не покидал родной Печоры.
Два раза его приглашали выступать на смотрах художественной самодеятельности, которые устраивались в 1954 г. в Оксине, а в 1955 г. — в Нарьян-Маре. Оба раза он исполнял былины — «рассказывал их сказками» по требованию администрации смотров, которая боялась, что напев утомит слушателей.
Запись Т. С. Кузьмина на магнитофон происходила в течение четырех дней подряд в его избе, в присутствии только его полуглухой старухи-жены. Пел он уверенно, спокойно, с любовью и очевидным пониманием ценности того, что он исполнял. Тексты былин оказались длинными и цельными. Сам Тимофей Степанович скромно говорил, что поет он плохо, что «слушать его не стоит», но, видимо, был очень доволен вниманием к его искусству. По его словам, напевы его былин все одинаковы, но фактически он или давал различные, или вносил в один и тот же некоторые изменения. «Вы в Нарьян-Маре деда Андрея Пономарева отыщите, — напутствовал он собирателей на прощанье, — у него отец певака был, я его в молодости слышал. Он дома должен быть».
Жилище А. Ф. Пономарева собиратели нашли в Нарьян-Маре с большим трудом, несмотря на то, что оно находилось в центре города. После долгих расспросов и справок удалось, наконец, разыскать двухэтажный деревянный барак, где в маленькой уютной квартирке из двух комнат жил во втором этаже безвестный сказитель.
Андрей Федорович сидел у стола и тешил двухлетнего внука. Всем своим обликом — сединой, живым острым взглядом из-под мохнатых бровей, веселой усмешкой — он очень напоминал такого же бойкого неугомонного балагура — деда Лазаря Носова на Цильме.
Андрей Федорович оказался старым солдатом. Родом из Лабожского, он последние десять лет живет с семьей в Нарьян-Маре. У него спокойная, счастливая старость, которую старик украшает своим искусством.
«Я старины смолоду пел с отцом, Федором Михайловичем, да с его товарищем Тарбарейским Василием Петровичем, — рассказывал он. — В Лабожском-то были, Никандру Тарбарейского видали? Сам-то он ничего не знает. А отец у него был певака. Вот как они вдвоем с моим-то стариком заведут на путине или в деревне про Илью, про Ваську Буслаева, про Ивана Горденовича — только поспевай слушать. Вот я от них и понял».
Уговаривать Андрея Федоровича спеть известные ему былины не пришлось. И сразу, как было и с Кузьминым, собиратели поняли, что это такой же, если еще не лучший, крупный мастер былинного эпоса, с такой же, как у Кузьмина, громадной памятью, вкусом, но, может быть, еще более интересный по творческой манере, по своеобразию художественных образов, которые он импровизационно вводил в текст. Все его былины были цельными, стройными по композиции и некоторые очень длинными. Так, например, «Ивана Горденовича» А. Ф. Пономарев пел целый час.
В течение двух дней Андрей Федорович исполнил весь свой репертуар — 7 былин.
Помимо указанных пунктов, обследованы были еще Пустозерск и деревня Устье, где была записана баллада о гибели оклеветанной жены («Князь, княгиня, старицы»).
Общее количество записанного материала в низовьях Печоры в 1956 г. — 29 полных стихотворных текстов, 5 фрагментов и 3 прозаических богатырских сказки — значительно больше, чем в 1955 г. Но при этом совсем иной оказалась общая картина бытования. На средней Печоре былина, хотя бы и в коротких отрывках, известна гораздо большему числу жителей; ее слышали многие и от многих; интерес к ней разлит шире; внимание к отдельным мастерам-сказителям гораздо глубже и искреннее, хотя мастеров этих количественно немного и репертуар их невелик. На нижней Печоре знакомство с былинами — явление значительно менее распространенное; в массе население знает о них в основном по преданиям, — редко кто помнит и слышал живых сказителей; былинная традиция забывается. Наряду с этим на нижней Печоре имеются отдельные мастера с таким большим и ценным репертуаром, которого на средней Печоре нет. Вполне вероятно, что таких единичных мастеров-сказителей в нижнепечорском районе имеется гораздо больше, чем нашла экспедиция 1956 г.: практика показала, что они могут жить десятки лет, неизвестные даже ближайшим соседям. Селения в тундре и по притокам нижней Печоры фольклористами еще далеко не обследованы.