Но сказители этого района стоят одиноко и не имеют вокруг себя молодой поросли: никто из них на сегодня не передал молодежи своих знаний. Возрастной уровень их — 60—80 лет. На средней Печоре он ниже: как уже упоминалось, там былинами интересуются отдельные певцы 50, 40 и даже 30 лет.
Сопоставляя наблюдения 1956 г. с впечатлениями собирателя второй половины 30-х годов, приходишь к выводу, что и в Нижнепечорье за два десятка лет произошел в эпической традиции резкий сдвиг. Вот что говорится о ее состоянии в 30-е годы: «Знание былин на Печоре зарегистрировано составителем сборника не только среди стариков-сказителей, но и среди молодых... Среди некоторых современных продолжателей былинной традиции наблюдается стремление к пополнению своего репертуара. Они перенимают друг у друга былины... Былины на Печоре живут, их с большим вниманием слушают колхозники от своих сказителей, былинами интересуются».[34] Совсем иная картина вырисовывается, как мы видели, по данным экспедиции 1956 г.
Что касается изменений, произошедших в самом репертуаре, то сравнение сюжетного состава записей всех лет в Нижнепечорье не может дать, подобно записям на средней Печоре, надежного основания для определенного суждения по этому вопросу. На сюжетном составе записей Н. Е. Ончукова с нижней Печоры в особенности сказался его собирательский метод: записывать, прежде всего, редкие сюжеты и избегать повторных записей хорошо известных и уже зафиксированных. Вероятно, вследствие этого Н. Е. Ончуковым и не была записана на нижней Печоре былина об Илье Муромце и Сокольнике, столь же популярная, судя по поздним записям, на нижней Печоре, как и на средней, а также былина об Илье Муромце и Соловье-разбойнике и, может быть, еще какие-нибудь из былин, записанных им ранее на Пижме и в Усть-Цильме. Не дают нужного сравнительного материала и записи 1929 г. (всего 5 записей из Великой Виски, где экспедиция случайно задержалась на день, ожидая парохода), и публикация Н. П. Леонтьева, далеко не охватившая всего собранного им материала (сюжеты неопубликованные, к сожалению, не указаны).
Таким образом, собранный после Н. Е. Ончукова материал следует рассматривать как дополнительный к его записям, раскрывающий вместе с ними общий былинный репертуар Нижнепечорья конца XIX в.
Репертуар этот оказывается богатым и разнообразным. Это отражено и в записях 1956 г. (22 сюжета и 2 сказки, одна — основанная на восьми сюжетах об Илье Муромце, другая — объединяющая три сюжета о Добрыне Никитиче). Среди былин Нижнепечорья мы видим не только многие древние сюжеты русского героического эпоса, но и некоторые специфически печорские новообразования, как былину о Данилке Денисьевиче (Ончуков, № 76), Луке Степановиче (наст. изд. № 72). Некоторые былины представляют собой оригинальную обработку традиционных сюжетов, с новыми именами героев. Так, Н. Е. Ончуков записал здесь два варианта былины «Потап Артамонович» (Ончуков, №№ 72 и 96), которая представляет собой своеобразно переоформленный сюжет о Михайле Даниловиче; в 1929 г. записан хороший вариант былины «Иван Гостиный сын» (состязание конями) с Добрыней Никитичем в качестве героя (Астахова, 1938, № 96, единственный известный случай); в 1938 г. Н. П. Леонтьев зафиксировал интересный случай прикрепления сюжета о Калин-царе в своеобразной обработке тоже к имени Добрыни Никитича (Леонтьев, № 6). Специфическими чертами, отличающими печорские обработки от мезенских и беломорских, отмечены оба варианта с Печоры поздней былины о сватании Идолищем племянницы князя Владимира (Ончуков, № 73; настоящее издание, № 83) сильно отличается от других вариантов на тот же сюжет — и не только вариантов из других мест Севера, но и текстов из Усть-Цилемского района — былина «Добрыня и Змей» (№ 68).
Материалы экспедиции 1956 г. подтверждают некоторые уже ранее установленные общие черты печорской традиции (например, особая композиция печорских вариантов былины о бое Ильи Муромца с сыном), в иных же случаях позволяют наметить эти черты или, у́же, — характерные особенности нижнепечорской традиции, чего по одним прежним записям сделать было нельзя (см., например, комментарии к былинам №№ 69, 70, 83).
Печорские записи 1956 г., так же как и предыдущих лет, отразили типичные для позднейшего этапа жизни эпоса явления — индивидуальную разработку традиционных эпизодов, воздействие смежных жанров, в особенности сказки, насыщение бытовыми реалиями, психологизацию образов, случаи разложения былины в побывальщину и сказку. В особенности же интересный материал они дали по вопросу о роли книги в былинном сказительстве.
Среди текстов, записанных от Тимофея Степановича Кузьмина из Тельвиски, имеются былины «Илья и нахвальщик» и «Добрыня на чудь поехал» (№№ 78 и 82). Заглавия даны исполнителем. Уже сами эти заглавия настораживают, они необычны. При ближайшем знакомстве с текстами оказалось, что первая былина восходит к известному шенкурскому тексту об Илье Муромце и Жидовине богатыре (Киреевский, вып. I, стр. 46), вторая в своей начальной части — к былине сборника Кирши Данилова «Добрыня чудь покорил» (№ 21). При этом выяснилось, что первая былина, вошла в репертуар сказителя из изданного А. Каспари в 1894 г. альбома «Русские былины и сказания» (премия к журналу «Родина»), где шенкурская былина передана в особом ритме, принятом в русской литературе XVIII и начала XIX вв. для стилизаций под русский эпос — в четырехстопном хорее с дактилическим окончанием, перемежающемся с отдельными стихами пятистопного и шестистопного хорея тоже с дактилическим окончанием (так написаны «На взятие Бендер графом Паниным» Сумарокова, «Бахарьяна» Хераскова, «Добрыня» Львова, «Илья Муромец» Карамзина, «Бова» Пушкина и др.).[35]
Иначе обстоит дело с влиянием былины о Добрыне из сборника Кирши Данилова. Тут нет полного совпадения текстов, как в первом случае. Наоборот, в построении сюжета, исключая начальную часть, в разработке отдельных эпизодов вариант Кузьмина очень близок к прионежским вариантам. Но совпадение заглавий, формулировок поручения (ср. у Кирши Данилова: «Кто бы... вырубил чудь белоглазую, прекратил сорочину долгополую», у Кузьмина: «Ты повыбей там чудь да белоглазую, ты повыбей сорочи́ну долгополую»), а также отдельных групп стихов не оставляют никакого сомнения в том, что вариант Кирши был Кузьмину известен.
У того же Кузьмина наблюдается и в ряде других былин отход от местных традиций и явные следы традиций Прионежья. Так, два варианта былины «Как Добрыня женился» (№ 81) не только почти в точности воспроизводят композицию прионежских обработок этого сюжета,[36] но и совпадают с ними в формулировках. Такого рода близость, а также отсутствие сюжета в предшествующих печорских записях вызывает вопрос, не пришла ли прионежская редакция на Печору в каком-либо печатном издании. Специфические черты прионежской традиции явственны также в былине Кузьмина о Дюке (№ 84). Все это наводит на мысль, не обязано ли также книжному источнику появление в репертуаре Кузьмина таких былин, как «Сухман» и «Святогор и сумочка переметная», никогда раньше на Печоре не зарегистрированных.
Если на примере былин Т. С. Кузьмина мы видим проникновение через книгу в местный эпический репертуар элементов других областных традиций, то в записях от Никандра Суслова встречаем случай укрепления особенностей местной традиции с помощью книги, включающей ранее записанные в той же местности тексты. Так, былина Суслова «Женитьба Алеши Поповича на Добрыниной жене» (№ 62) имеет то же построение и те же детали, что и вариант № 95 сборника Ончукова, в других местных традициях не встречающиеся (подробности см. в комментарии). Однако нельзя эту близость двух вариантов считать определенным свидетельством наличия своеобразной нижнепечорской традиции. В доме оказался сборник Ончукова «Печорские былины», и бесспорно Суслов, большой любитель чтения, былины этого сборника читал. Хотя он и слышал, по его словам, эту былину в живом исполнении, но основа его текста восходит, несомненно, к записи Ончукова. Здесь или образец мастерского воспроизведения усвоенного в основном из книги произведения, которое сказитель в ряде случаев улучшает (см. комментарий к былине), или (мог быть и такой случай) обратный процесс — приближение к опубликованному тексту варианта, воспринятого из устной традиции.
То, что Суслов к сборнику Ончукова не раз обращался и сам осознавал связь с ним своего былинного знания, подтверждается и текстуальной близостью к варианту Ончукова другой старины — «Молодец и горе» (№ 64; Ончуков, № 82). Показательно, что когда Суслов пел балладу на магнитофон, он держал перед собой книгу Ончукова раскрытой на страницах текста «Горе».[37]
Все это говорит о большой роли в позднем сказительстве книги, содействовавшей в одних случаях обмену эпическими традициями разных районов (а это расширяло и обогащало местные репертуары), в других, — укреплявшей некоторые местные традиции.
Подобно Печоре, Зимний берег в качестве одного из главнейших очагов былинного сказительства на Севере был открыт в 1900-е годы. Правда, первые записи эпоса здесь были сделаны еще раньше, в 70-е годы XIX в. И. Розановым и опубликованы в «Материалах» П. С. Ефименко,[38] но их было всего несколько,[39] и Зимний берег как хранитель богатого эпического наследия стал известен лишь после опубликования «Беломорских былин».[40]
Зимний берег — это восточное побережье Белого моря. В северной части его, там, где начинается горло Белого моря, соединяющее это море с Баренцевым, находится село Зимняя Золотица, состоящее из двух поселков, на расстоянии примерно 8 км один от другого: Нижняя Золотица — у самого моря при впадении в него речки Золотицы и Верхняя Золотица — выше по речке.