«...вынимает свою палицу булатную, напущается на рать силу великую. Сколько бьет, а вдвое конем топчет; куда он не поедеть — улицы, куда не поворотится — слободы, и побил всю силу татарскую» (наст. изд., № 13).
В устных вариантах:
Берет он в руки саблю боёвую,
Учал по силушке погуливать,
Где повернется — делал улицы,
Поворотится — часты плошшади.
Припустил он коня богатырскаго
На эту силушку великую,
Стал конем топтать и копьем колоть,
Потоптал и поколол силу в скором времени.
Как разгорелось его сердце богатырское,
Как почал он бить поганыих татаровей,
Конем-то топтать и копьем колоть,
Прибил-то он поганыих в единый час,
Не оставил поганых и на се́мяна.
Куды махнет Илья — да падет улица,
Перемахне Илья — да падут да переулоцьки.
Следовательно, в эпизоде освобождения города «себежские» варианты, так же как и в начальной своей части, во многом находят соответствия в изустных записях XVIII—XX веков.
Полное соответствие с устными вариантами имеет изображение в «себежских» текстах прямоезжей дороги в Киев. На вопрос Ильи Муромца о прямом пути в Киев себежский царь отвечает:
«Прямая у нас дорога ка граду Киеву на леса на Брын[с]кие, на грази топучие, на мост калинов, на реку Смородыню, толко тут тебе дорога залегла ровно тридцать лет. Ни единои год по тои дороге никаков человек конскои не проеживал, ни человек не прохаживал, ни птица не пролетьвала, ни зверь не прорыскивал от Соловя разбоника» (наст. изд., № 1; см. также №№ 2, 5, 7—12).
В текстах №№ 13 и 14 грязи названы «черными», а в № 13 к описанию дороги еще прибавлено: «От ево разбоинича соловьиного посвиста никакои богатырь не может устоять». В текстах №№ 10—12 имеется другое добавление: «...дорогу завладел Соловей разбойник и поныне там живет и з детми своими».
В устных вариантах те же образы; даются они или от автора, или в ответе жителей освобожденного города на вопрос Ильи о прямой дороге на Киев:
Нарежался Илья Муромец Иванович
Ко стольному городу ко Киеву,
Он тою дорогою прамоезжую,
Котора залегла равно тридцать лет,
Через те леса Брынския,
Через черны грязи Смоленския;
И залег ее, дорогу, Соловей-разбойник.
Засадил дорожку прямоезжую
Соловей вор Рахматович,
У той ли грязи у Смородинской
Сидит-то вор на трех дубах,
На трех дубах да на семи суках,
Не пропустит ни коннаго, ни пешаго,
Затонули все мостики калиновы.
Прямоезжая дороженька заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела;
Серый зверь тут не прорыскиват,
Черный ворон не пролетыват.
А й по той ли по дорожке прямоезжою
Да й пехотою никто да не прохаживал,
На добром кони никто да не проезживал:
Как у той ли-то у Грязи-то у Черноей,
Да у той ли у березы у покляпыя,
Да у той ли речки у Смородины,
У тою креста у Левонидова,
Си́ди Со́ловей-разбойник во сыро́м дубу.
Как ведь той дорожкою
Тридцать лет было не езжено,
Как на той на дорожки прямоезженой,
Есть три заставы великия;
Первая застава — болота зыбучия,
Болота зыбучия, корбы дремучия,
Друга застава — река-матушка Смородина
..................
Третья застава великая:
Сидит Соловей-разбойник, птица рохманная,
..................
Мимо этого проклятаго да Соловья
Нету пешему проходу, конному проезду,
Нету конному проезду, зверю прорыску,
..................
От свисту его змеинаго, от крыку зверинаго
Помирают все удалы-добры молодцы.
Запала тут дорожка тридцать лет:
Никто по той дорожке не прохаживал,
И никто по той дорожке не проеждивал.
Далее говорится о трех заставах, при этом первая застава — «грязь топуча, корба зыбуча», вторая застава — у реки у Смородиной Соловей-разбойник, «не пропустит он ни коннаго, ни пешаго» (Рыбников, II, стр. 477—478; см. еще: Киреевский, I, стр. 26, 36 и др.).
Неизменно повторяются болота «зыбучие», «топучие», грязи «черные» или «топучие», леса «темные», «дремучие», река Смородинка, иногда упоминается у речки «калиновый мост»; говорится, что «конному, пешому проезду нет», «пешому тут нет проходища» и «птицы нету тут пролетища», «серому волку прорыску нет», «ясному соколу пролету нет», что Соловей «убивал своим свистом за двенадцать верст», «бьет он свистом соловьиныим, покрыком своим звериныим» и т. д.
Таким образом, в рукописных и устных вариантах не только рисуется одинаковый по существу образ «прямоезжей дороги», которую «залег» Соловей-разбойник, но детали этого образа близки и в словесном своем выражении. В устных записях образ дороги только обычно более развернут и расцвечен. Так, в изображение Соловья на дороге входит обычно указание на «гнездо» Соловья «на сорока дубах», «на семи дубах», «на восьми паддубках», «на двенадцати дубах да сорочинских», «на семи дубах... в восьмыи березищи покляпыи» и т. д. (в рукописных текстах дубы — два, семь, девять, двенадцать — упоминаются только при поражении Соловья); с большой художественной силой в лучших вариантах (см, например, Гильфердинг, №№ 56, 74) изображено губительное действие свиста Соловья. То же видим и в передаче самой стычки богатыря с Соловьем-разбойником: она более красочна в устных вариантах, но построен эпизод одинаково. В «себежских» текстах Соловей свистит «своим разбоиническим посвистом», так что конь под Ильею спотыкается, Илья укоряет коня: «Что ты, волчья сыть, рано подо мною вподтыкнуся? Нету веть силнее меня на всеи святорускои земле!» (наст. изд., № 1). Он вынимает лук, стреляет Соловью в правый глаз. Соловей валится с дубов, «что овсяной сноп». В вариантах №№ 10—12 укор коню звучит так: «Что ты, волчья сыть, травенои мешок, спотыкаешся от такои леснои пугалицы чучелы!» (наст. изд., № 10).
Основные детали эпизода в устных вариантах те же: Соловей свистит, конь под Ильею спотыкается, падает на карачки, а богатырь укоряет коня, стреляет Соловью в правый глаз, сшибает с гнезда, привязывает к стремени или в торока. Укор коню обычно дается в форме, близкой рукописным текстам, но часто более развернутой и с усилением пренебрежения к Соловью и его свисту:
Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!
И по лесу ли ты не лесывал,
И по вою ты не во́ивал,
И не видал ты птички-синички?
Как запищала птичка-синичка в лесе,
Так же засвистал Соловей-разбойник вор Рахманович.
Ай волчья сыть да травяной мешок!
А по́ лесу ты, конь да мой, не хаживал,
Ай ворониного ты крику ты не слыхивал?
Сравнение падающего с дубов Соловья с овсяным снопом тоже устойчиво повторяется в устных вариантах:
И сшиб его, как овсянаго снопа.
Покатился он оттуда, что овсяный сноп.
Уж повалился Соловей да тут разбойничок,
Уж он с трех дубов, как овсяной сноп.
Он слетел Соловеюшко, как овсяной сноп.
В одной былине Илья Муромец, подхватывая Соловья и привязывая его к стремени, говорит:
«Ох он легок, как овсяной сноп!».
Другие сравнения, примененные к падающему Соловью, в устных записях редки, например:
Покатился Соловеюшка со гнездышком,
Будто сенная куча неподъемная.
В развязке данного эпизода, как он дан в «себежских» вариантах, имеется несколько деталей, следы которых в устных записях или совсем не обнаруживаются, или они имеются в единичных вариантах.
Когда Соловей свалился с дубов, Илья Муромец садится к нему «на белые груди» и «хочет у нево вынуть сердце». Соловей-разбойник молит Илью оставить «душу в теле хоть на покаяние». Тогда Илья Муромец спрашивает разбойника, где его «золота казна лежит». И Соловей отвечает: «Моя, государь, золота казна лежит [в] моих селах Кутузовых; а гонцу гонять ровно по два месеца, а скоро наскоро — во един месец» (наст. изд., № 1). И Илья едет в села Кутузовы.
Только в одном устном варианте (Рыбников, II, № 170) нам удалось обнаружить просьбу Соловья о помиловании. Илья подъезжает к упавшему Соловью, тот спрашивает богатыря об имени-отчестве и молит: «Ай же ты, удалый добрый молодец, Илья Муромец, сын Иванович! Не предай-ко смерти скорыя».