— Кроме ближайшего СНГ-шного варианта реальностей уже не существует.
— Предположение не констатация, только допущение. Не совсем верное.
— А ну, песий сын, говори начистоту! Не люблю я разговоры, ты мне конкретно.
— Разговоров было много, дел мало. Остался еще один, теневой мир, но об этом расскажут другие.
На заседании совета собрались не все. Судя по нахмуренным лицам, отсутствию шуток и подначек, дело было предельно важным. Какое-то время Брама въезжал в выданную вводную, потряс головой и вздохнул:
— И как мы проглядели, ведь под самым носом же было…
— Вы глядели на полуденное солнце, а тень под ногами столь мала, что почти незаметна.
— Вы же нашли, Аргус.
— Потому что искали, ждали, готовились. Выворотники просто так не уходят. Даже нуллифицированные.
— Но как так, целая вероятность под носом.
— Не такая уж стандартная — отвернувшись к окну резюмировал Самум — с первого виду типичный СНГ-шный отстойник, подготовка к утилизации западом и общечеловеческим ценностям, даже Зоны там не было.
— Так что особого? Повесим флот на орбите и пошло-поехало.
— В том-то и дело, что нестандарт. Синхру туда не просочится.
Брамской потер подбородок и растерянно взглянул на присутствовавшего Ильина.
— Выворотники применили тот же ход, который разыграли мы с фантомной «Системой Иерархии». Синхру туда не пробиться, может только более высоких уровней, как в Истоке. Но Лист молчит.
— Он не молчит, он делает — вышагнул из пустоты представитель Истока.
Выглядел таким же наивно-восторженным юнцом, каким его запомнили. Как известно, плотного тела у них нет, но умея принимать любую форму, они все-же предпочитали быть узнаваемыми. Поздоровавшись сел в кресло у кольцевидного стола.
— Это не недосмотр. Сложнее. Вы сами сталкивались с тем, что люди часто не заслуживают светлого будущего, не умеют ценить, слишком мало приложили слез и усилий. Слез — рыдать о упущенных возможностях, и усилий — их совершать. Желательно на чужих ошибках. Индекс теневого варианта так насосался энтропией, что стал вторым кандидатом на прорыв после вашего. Учтя ошибки поражения выворотники не стали городить огород с Зоной привлекая внимание, а тихой сапой разворачивали последующие этапы юсовских планов по расчленению и дальнейшей переработки союза. И им это удалось — целое поколение готовое к слиянию.
— Не понял — почесал голову Брама — к какому слиянию, с чем?
— К обратной синхронизации, поглощению сущностью. То, что не случилось у вас. Апокалипсис, только реальный, а не иллюзорно-религиозный. Сами убедились: Христос говорил одно, а люди вывернули в не пойми что. У вас выворотники еще не могли поглощать ДНК и самовоспроизводится, еще действовали маркеры распознавания — а там уже поздно.
— Тогда что остается — подала голос Наташа, которая несмотря на протесты пришла на совет — ждать?
— У вас есть такая роскошь, время. Вырваться из возведенных преград выворотники не смогут, будут пытаться, но не смогут. Спустя какое-то время, исчерпав все возможные ресурсы, они вымрут сами. Вместе с оставшимися людьми.
— Чем мы лучше Системы Иерархии — иметь возможность, но не помочь — отозвался сведущий в ее делах Ильин — но как?
— Как всегда, воплощаясь человеком и будучи человеком, без эволюционно приобретенных возможностей синхра.
— Рождаться что ли — вскинул брови Самум — так пока мы вырастем, если вырастем, там все завершится.
— Нет, обычной схемой синхронизации. Но только те, у кого там остались отражения, увы — многие не дожили и не выдержали.
— И кто остался? — играя желваками спросил Брама, не отрывая взгляда от печального Листа.
— Ты остался, Наташа, у нее там даже та самая квартира осталась. Самум есть, Ирис, Ильин, возможно Мак-Грегор.
— Почему возможно? — переспросила Наташа.
— Он так любит застенки, что без них не обошлось. Разглашение преступлений юсовцев в Сирии, а теперь в Украине…
— Опять прогуляться в Киев? Помнится, бывали мы с Самумом там однажды.
— Тот раз был простой прогулкой. Вашего пребывания даже не заметили, но слышали.
— Это когда — черкая пометки в блокноте насторожился сухопарый особист — в чем прокололись?
— Когда звучали поставленные вами на подрыв минные заграждения Зоны. Но в этом варианте Зоны нет и не было. Но вряд ли вы узнаете Киев, людей. Решать кто пойдет — вам. Помните, никаких сверхчеловеческих сил у вас не будет, и погибнув единожды, уже не воскреснете. Может это правильно, решать человеческими силами, не прибегая к помощи извне. Остается только память и знания о том, что могло быть иначе. По сути, ребята, это билет в один конец.
Лист всматривался в лица, будто наперед зная кто не вернется.
— Наташу не пущу — отрезал Брама — это не обговаривается.
— Однажды ты советовал мне решать самой. Думаешь легко ждать, зная, что можешь погибнуть? Но там мы сможем встретится, ведь ты знаешь мой киевский адрес, вы все его знаете.
Брама с видимым усилием согласился.
— Вот почему ты собрал только тех, кто имеет отражения — суммировал Ирис — пока не говори другим, хорошо?
Глава 2
Украина, Киев, Левобережка
Лифт шел нехотя, с натугой гудя тросами, звякнул и распахнул испохабленные копотью дверки. В лицо ударило столь мощным аммиачным духом, что закружилась голова и Наташа оперлась о стенку, превозмогая приступ тошноты. Сумочка соскользнула с плеча и едва не шлепнулась вниз. Подождав пока лифт захлопнет утробу превозмогая дурноту пошла вверх по ступенькам, то и дело спотыкаясь в полутьме, разбавляемой брезжившая на верхних этажах лампочкой. Где-то внизу жалобно, заунывно орала кошка. Вверху раздавался смех, какой-то неестественный, обрывающийся всхлипами и приглушенным бормотанием. Стало не по себе. Жить на Левобережке занятие рискованное, после заполонивших орд майданутых и вовсе опасное. Но жить где-то надо. Увидев полураспахнутую дверь квартиры на миг оторопела, не удивилась, разбой в осажденном загаженном Киеве стал нормой. Обзывая себя последними словами и глядя на щель словно кролик на удава, сделал шаг, потом еще. Ей бы бежать, дуре, забыть о квартире и бежать, спасая хотя-бы жизнь, но изнутри снова прозвучал стонущий смешок, дверь отворилась, являя мосластого представителя западной «эуропы», с одутловатого лица которого, болтаясь на ремешке, свисала засмальцованая каска, на которой маркером была нарисованная звезда, и почему-то свастика. Тип потряс головой, зрачки были широко распахнуты, видимо под наркотой. Мыча повел куцым стволом АКСУ и наставив в живот хихикнул:
— Цо панянка шукає? Просимо до господи, коли прийшли.
— Я хозяйка этой квартиры, что тут вообще происходит?
Лицо эуропейца враз налилось кровью, она запоздало поняла причину.
— То ты москалька? Зараз ми тебе, курву…
Закончить патриотическую речь он не успел. Рука плывущей перед глазами москальки рванулась к автомату, отточенным движением отвела его в сторону, вторая ужалила в кадык, вышибая и сминая крик. Наташа повела тушу вокруг себя, помогая ей упасть. Туша еще оплывала на лестничную площадку, а острая шпилька сапожка опустилась на глотку. Рука сама-собой перехватила ремень автомата, не дав ему звякнуть на пол и сняв с предохранителя. Оцепенение и страх ушли, сменившись непривычно чужой собранностью. Акцент наблюдения сместился, она смотрела на происходящее откуда-то изнутри и в тоже время сверху, как во сне. Мягко перепорхнув через тушу скользнула в прихожую, каблуки должны были звякнуть о оббитый бляхой порог, но ноги сами привстали на носочки. На диване в гостиной развалился еще один тип революционной внешности, туша окурок о обивку и пытаясь свести глаза в кучу. Старая, побитая молью шуба обернувшая автомат не бог весть какой глушитель, но лучше, чем ничего. Отсчитав «двадцать-два», пули легли меж прорех разгрузки. Последний «революционер», непонятно как втиснувшийся в узкую кухоньку, учуяв стрельбу принялся разворачиваться, но его ствол зацепился за стол, подарив возможность выдохнуть «двадцать-два». Отчего они такие медведеобразные? И тут ее накрыло, рот открылся в беззвучном крике, закрыв его ладонью она начала сползать вниз, взгляд упал на отражение в зеркале. Отражение же осталось стоять и горько усмехнулось: «Привет, сестренка!»
В голове зашумело, а когда прошло, она вывернула карманы евроинтеграторов, брезгливо отбросила шприцы, ища желанные латунные столбики. Кроме двух магазинов разжилась засаленной стопкой гривен, скользнула глазами по трудно произносимым фамилиям в паспортах, затем спохватившись рванулась к серванту, выворачивая содержимое и ища остатки своих документов. Спустя несколько минут заволокла тушу первого здоровяка внутрь, и аккуратно закрыла дверь квартиры. Каблуки застучали вниз, руки пристраивали автомат со сложенным прикладом под невзрачным сереньким пальто. Хлопнула дверь подъезда, тишину разбавлял лишь кошачий ор. Слышавшие выстрелы молчали, предпочитая не дышать. Если и приедет доблестная полиция, что здесь случалось не часто, то кто их считает, этих революционеров?
На раскладке у метро она купила сим карту и по памяти набрала номер:
— Стас, ты на месте? Хорошо, жди, приеду сама.
Сев в полупустой вагон выбрала место подальше от входа, и прислонившись автоматом к стене смотрела на чужой город. На этот раз синхронизация прошла иначе. Не было слияния двух тождественных сознаний. Этой, здешней Наташи просто не стало, она осталась в виде остаточной памяти, не больше. Почему так? Она не знала, и сейчас это волновало меньше всего. Куда больше интересовало происходящее, которое знала из воспоминаний словно вырезку из газеты, теперь смотрела вживую. Город был болен. Видевший его ранее без труда определял симптомы невозможно абсурдного наваждения. Во всех людных местах: метро, стоянках, бродили стаи диких «евроинтеграторов», ища кого от интегрировать, донести «свидомисть» за денежное вознаграждение. Параноидальное разукрашивание всего подряд в опостылевшие жовто-блакытни цвета, ощущение повального сумасшествия. Она больше не была синхром, но остался опыт и предупреждающая об опасности интуиция. Город пестрел символами «незалэжности» и раньше, на государственные праздники, которые использовались как возможность отдохнуть, лишь бы не лезли в душу. Сейчас иное. Словно все до единого вступили в секту национальной свидомости, высшим проявлением которой было утыкать себя флажками и говорить «виключно українською» на дикой западенской гваре. Хотя ранее было все равно, что русский, что украинский, главное человек бы был хороший.