— Вай, да эта свинья, кажется, вылакала всё моё вино! — первым опомнился хозяин бурдюка. — Господи, она, наверно, ничего мне не оставила!
— Чей это поросёнок? — еле сдерживая смех, спросил Амо, открывая дверцу водительской кабины. — Мы же предупреждали: возить домашних животных в пассажирском автобусе запрещено!
— Мой, мой! — запричитала старуха в тёмном платке. — Везу дочке в подарок! Вай, так я и знала, что он вылезет из корзины. Чтоб ему провалиться в землю!
Все покатывались с хохоту, глядя на пьяного поросёнка, беззаботно машущего колечком закрученного хвостика.
— Да вы поглядите, поглядите на него, как его шатает! Ха-ха-ха! Совсем окосел, бедняга!
— Нализался так, что еле на ногах стоит!
— А что вы удивляетесь? — спросил мужчина в полосатой рубашке. — Я читал: свинья — это единственное животное, которое по доброй воле пьёт спиртное. Это было напечатано на страницах «Недели».
— Всю дорогу не давала мне житья, а сама, оказывается, незаконно везла в корзине пьяницу поросёнка! — весело напустился на старуху старик с красным как перец носом.
— А ты лучше помалкивай, — огрызнулась старуха. — Рядом с таким выпивохой, как ты, самая добропорядочная свинья и то станет пьяницей.
— Дурной пример заразителен, ха-ха-ха! Это уж точно, отец, — расхохотался Симон.
Наконец подвыпившего поросёнка водворили в корзину, и автобус тронулся в путь. Дорога теперь шла под гору, и машина больше жалобно не стонала. Но старуха в тёмном платке ещё долго не успокаивалась: она то и дело отвешивала тумаки пьяному поросёнку, сердито при этом приговаривая:
— Какой срам! Везу в подарок пьяного поросёнка. Что люди скажут, а? Вай, чтоб провалиться тебе в землю! — И старуха шлёпнула поросёнка по розовой спине. В ответ раздался добродушный визг.
— Что скажут люди? — рассмеялся Симон. — Скажут: свинья всегда останется свиньёй! Что с неё взять!
Встреча с Давидом Сасунским
Жёлтое, как круглая дыня, солнце опускалось за город, когда они въехали в Ереван. Давид припал к окну и не отрываясь смотрел по сторонам — тут всё ему было в диковинку: и огромное множество людей на улице, и потоки автомашин, и многоэтажные дома — всё-всё. Утомлённые дорогой пассажиры молча глазели по сторонам.
Спустя десять или пятнадцать минут Амо остановил автобус на одной из стоянок ереванского автовокзала.
— Погоди-ка, — задержал Давида Симон, когда тот собрался было выйти вслед за последними пассажирами из автобуса. — А где живёт эта твоя тётя Марго, знаешь?
Амо, который всё ещё сидел на водительском месте, тоже посмотрел на мальчика вопросительно. Он большим клетчатым платком вытирал пот с лица и шеи.
— Я же говорил: рядом с привокзальной площадью — там, где стоит памятник Давиду Сасунскому.
— А как туда пойти, знаешь? — спросил Амо.
— Вай, разве ты не знаешь, что он в первый раз приехал в Ереван? Откуда же ему знать, как туда добираться? — спросил Симон.
— А вы мне объясните, и я дойду, — сказал Давид.
— Туда надо ехать, а не идти, — сказал Амо, пряча в карман платок. — Это во-первых, а во-вторых, деньги у тебя есть на транспорт?
— Конечно, вот! — Давид сунул руку в карман и достал горсть мелочи: среди множества медяков блеснуло несколько серебряных монет.
Симон задумчиво поглядел на Давида, почесал в затылке, потом вдруг сказал Амо:
— А что, если я свезу парнишку к его тётке на нашей колымаге?
— А диспетчер? — Амо с сомнением посмотрел на своего напарника. — Он же будет рвать и метать.
— А ты придумай, что ему сказать. Ну скажи, что у меня сын родился, что ли, и я должен был срочно поехать в родильный дом, или что-нибудь ещё. Ну придумай сам, что ему сказать, ладно? А я мигом обернусь туда и обратно.
Давид стоял и слушал их, с надеждой поглядывая большими глазами на своих новых друзей. Амо посмотрел на мальчика, потом вдруг улыбнулся ему и согласно махнул рукой.
— Ладно, давай. Только по-быстрому.
Пустой автобус громыхал в этот предвечерний час по людным улицам Еревана. Давид только и успевал вертеть головой то вправо, то влево: столько кругом было для него интересного!
Наконец Симон остановил автобус на привокзальной площади, у края тротуара.
— Вот, вот Давид Сасунский! — взволнованно воскликнул мальчик, вскочив с места и показывая рукой на памятник, стоящий посередине бассейна. За памятником возвышалось красивое здание железнодорожного вокзала с гербом Армении на башне. — Я его сразу узнал — это он!
Давид с немым восхищением смотрел на богатыря, сидящего на своём коне, о котором народ сложил столько легенд. Густая грива коня развевалась по ветру, ноздри широко раздуты, высоко подняты передние ноги, словно конь вот-вот оторвётся от скалы и умчит Давида Сасунского на новый ратный подвиг во славу своего отечества. Мальчик и не помнил, сколько времени он стоял неподвижно, не в силах оторвать восхищённого взгляда от громадного памятника, как вдруг он почувствовал на своём плече руку Симона.
— Ну как, нравится?
— Очень…
— Ну вот, твоя мечта и сбылась: ты своими собственными глазами увидел Давида Сасунского. А теперь вылезай скорей из автобуса — мне надо спешить назад, на автовокзал. Амо, наверное, совсем заждался меня. — Давид открыл дверцу. — Постой, а адрес своей тётки ты знаешь?
— Да, — соврал Давид. Ему не хотелось задерживать Симона дольше, хотя расставаться с ним ему было очень и очень жаль. — Она тут рядом с вокзалом живёт.
«Пусть едет, — подумал он, — а то Амо его ждёт не дождётся на автовокзале. А я кого-нибудь спрошу, и мне покажут дом тёти Марго».
— Ну тогда будь здоров, Давид! Удачи тебе!
— И вам тоже! Спасибо за всё, дядя Симон!
Когда автобус огибал площадь, Симон высунулся из окна кабины и приветственно махнул Давиду рукой. Мальчик тоже помахал ему рукой и смотрел вслед автобусу до тех пор, пока машина не исчезла за поворотом; потом он, сунув руки в карманы, двинулся к бассейну, у которого стояло несколько человек. «Наверное, тоже приезжие», — подумал мальчик. Потому что люди эти стояли и любовались статуей Давида Сасунского и о чём-то между собой горячо спорили. Давид тоже стал у края бассейна и принялся внимательно рассматривать памятник. Так вот каким был человек, совершивший столько славных подвигов! Богатырь, он защищал слабых и обездоленных и наказывал жестоких и несправедливых. Мальчик, словно его пригвоздили к земле, стоял и всё смотрел, смотрел на легендарного героя… Давид не заметил, как погас день и зажглись уличные фонари, не заметил, как на здании вокзала вспыхнула неоновая надпись «Ереван», осветив над ним герб Армении.
Давид вдруг почувствовал, что он проголодался. Мальчик пересёк площадь и подошёл к лоточнику, торговавшему горячими пирожками с мясом. Давид купил два пирожка, стал рядом и начал есть.
— Дядя, — спросил Давид у лоточника, — не знаете, где тут дом Погосян Марго?
— Дом Погосян Марго? А кем она тебе приходится?
— Это моя тётя.
— Твоя тётя? А на какой улице она живёт?
— Она живёт тут недалеко, рядом с вокзалом.
— Так, стало быть, ты не знаешь ни улицы, ни номера её дома?
— Нет. А зачем? У нас в посёлке все друг друга и так знают. А вы не знаете тут всех?
— У вас в посёлке? — Лоточник вытаращил на него глаза. — Ты, значит, приезжий? — Давид кивнул. Лоточник с секунду рассматривал мальчика, потом оглянулся по сторонам, ища милиционера. Но тут к нему подошёл покупатель и отвлёк его внимание от мальчика. Давид отошёл от лотка.
Он остановил ещё нескольких прохожих, но так никто ему и не показал дом тёти Марго. Прохожие, недоуменно окидывая его взглядом, только пожимали плечами.
Вокзальные часы показывали ровно десять. Народу на площади стало заметно меньше. Давид понял, что не найти ему своей тёти в этом большом городе, и он уже больше никого не спрашивал о ней. Он решил как-нибудь дотянуть до рассвета, а утром добраться до автовокзала и найти там своего нового друга Симона.
К одиннадцати вечера мальчика стала одолевать усталость, и он сел на одну из скамеек лицом к памятнику Давиду Сасунскому. Рядом, на других скамейках, сидели какие-то люди с портфелями и дорожными сумками на коленях. А один мужчина и вовсе улёгся на скамейку, положив чемоданчик под голову. От нечего делать Давид стал снова разглядывать статую посередине бассейна. На память стали приходить некоторые из историй про Давида Сасунского, рассказанные ему матерью. Несмотря на поздний вечер, было душно и жарко, и Давид не заметил, как он задремал, сидя тут на скамейке.
Когда он очнулся от своего тревожного сна, огни на площади уже кое-где погасли. Ночь стояла жаркая, насквозь прожжённая южными звёздами. Давид потянулся и посмотрел вокруг себя. Площадь была почти безлюдна. Только у самого входа в вокзальное здание стояли двое мужчин и, наверное, в ожидании своего поезда коротали время в неторопливой беседе. Давид снова повернулся к памятнику. Теперь, когда машины не сновали вокруг площади и город почти опустел, памятник тёмной громадой возвышался над бассейном. Давид долго глядел на гигантского всадника, и вдруг ему показалось, что тот вот-вот сорвётся с места и понесётся вскачь по безлюдным улицам уснувшего города…
Давид встал со скамейки и перебежал площадь — благо не было никакого движения на улицах. Луна, расплескавшаяся по бассейну, слегка посеребрила поверхность воды. Мальчик лёг на бетонный край бассейна и с наслаждением опустил руку в прохладную воду. И вдруг, к своему удивлению, он нащупал дно — бассейн оказался до смешного мелким. Он снова поднял глаза на статую, и внезапно ему неодолимо захотелось взобраться на памятник и усесться на лошадь Давида Сасунского. Он оглянулся: площадь по-прежнему была почти безлюдна, лишь у самого вокзала остановилось такси, из него вышли несколько человек и принялись выгружать на тротуар вещи. Давид спрыгнул в бассейн. Вода была ему лишь до колен.
По уступам скалы-пьедестала мальчик легко взобрался на маленькую площадку, над которой вздыбился конь-богатырь.