Я разделся, включил на ноутбуке саундтрек из «Амели» и залез под одеяло.
Надо немного отдохнуть. Завтра буду решать, что делать.
Снилось что-то нейтральное. Не плохое, не хорошее, но именно этого и хотелось. В этой серости было спокойствие, от которого не хотелось уходить. Просыпаясь несколько раз, я заставлял себя засыпать снова — лишь бы не возвращаться в реальность.
Около часу дня, несмотря на все старания, проснулся окончательно. И хотя спать решительно не хотелось, ещё заставил себя ещё полчаса лежать с закрытыми глазами.
Потом поднялся. Голова гудела, всё тело ломило — это последствия слишком долгого сна. Сонное отравление. Теперь весь день буду такой вялый.
Душ, разумеется, не помог. Постояв минут десять под горячей водой, я вышел из ванны таким же сонным.
Завтракать не хотелось совершенно — сил хватило только на сок. Выпил два стакана и поплёлся чистить зубы.
Закончив все традиционные утренние процедуры, я осознал — заняться больше нечем. Даже на работу идти не надо — спасибо графику «день через три». Остаётся лишь переживать или пережёвывать вчерашнее происшествие. А вот этого как раз и не хотелось.
Я отправился на кухню и достал аптечку. Там у меня хранилось снотворное — так, на всякий случай. Выпив две таблетки, я снова абрался под одеяло и очень скоро вырубился.
Я проснулся вечером, около десяти. Есть по-прежнему не хотелось, но таки заставил себя проглотить пару бутербродов. Сок я допил, но идти в круглосуточный ларёк не хотелось. Обойдусь чаем.
Стоя у окна и наблюдая за машинами, проносящимися по проспекту, я почувствовал, что мне необходимо поговорить. Хоть с кем-нибудь.
Я включил мобилу. Странно, этот номер у меня уже три года, а телефонов в справочнике скопилось меньше трёх десятков и то большая часть — какие-то справочные, заказ пиццы и тому подобное.
Впрочем, её номер сохранился.
Я не решился позвонить и выбрал номер отца.
Стерильный женский голос предсказуемо ответил, что «абонент вне зоны доступа».
Тогда я собрался с духом и позвонил ей.
Она не ждала.
И не обрадовалась.
— Вась, уже полодиннадцатого, — недовольно пробурчала она в ответ на моё «Привет, это я», — я уже почти сплю.
— Прости. Мне просто очень нужно с кем-нибудь поговорить.
— Ясно. И я — этот самый «кто-нибудь». Ну, разумеется! Ничего другого я от тебя и не ожидала.
— Да нет, ты не понимаешь… Мне… Мне просто надо поговорить.
— Знаешь что, по-моему, мы расстались не настолько хорошо, чтобы ты звонил мне и плакался в жилетку. Когда мне нужно было с тобой поговорить, ты вообще не брал трубку.
Я промолчал. Она права — я тогда не знал, как расстаться по нормальному, вот и сделал, как сумел. Плохо сделал, не по-людски. Хорошо, хоть передал дело Насти ребятам, и благодаря их присмотру ей было не так больно, как могло бы.
— Я…
— Не оправдывайся. Я не хочу это слушать. Ты никогда не умел вести себя по-мужски. Спокойной ночи.
Я не стал ей перезванивать. Разумеется.
Заварил чаю и присел у окна с дымящейся кружкой в руках. В этот момент запиликал телефон. Настя?
— Привет, это Иван. Как ты там? Мы тут волнуемся — у тебя всё в порядке?
Я сбросил звонок и отключил сотовый. Вот с ним я сейчас точно не хочу общаться. И не только сейчас. Я вообще больше не хочу там работать. Сколько можно — изо дня в день одно и тоже. Работа на износ. Постоянное наблюдение людской боли. Я за четыре года такого насмотрелся, что не каждый опер видел — кровь, грязь, страх. Удивительно, что меня на столько хватило. Нет уж, пошло оно к чёрту.
Я отключил ещё и домашний телефон, потом закинулся тремя таблетками снотворного и отправился спать. Сон долго не шёл и уснул я только под утро.
Утро третьего дня было таким же, как и предыдущие, да и день снова обещал быть долгим и занятым опустошительной рефлексией.
Интернет принёс только одно письмо. Естественно — из Конторы. «Позвони в офис, это срочно». Хрен вам срочно — можете считать, что я уволился.
Я стёр письмо и отправился в ванную. Наполнил до краев и залез отмокать. Пролежал так пока вода не остыла. Потом спустил эту и набрал новую.
На душе всё так же пусто и никаких желаний.
Так и лежал.
В дверь позвонили. Пусть их! Не открою — не хочу. Звонок прозвенел ещё пару раз и замолчал. Ну и хорошо.
День тянулся очень медленно, несмотря на фильмы и интернет. Я уснул глубоко за полночь. Зато без снотворного.
На работу мне к девяти, так что в Конторе наверняка уже всё поняли. И хорошо. Почту я проверять не стал и телефоны не включал.
Этим утром я, наконец, почувствовал голод и приготовил себе яичницу с жареной колбасой. Не без удовольствия съел.
Около часа захотелось прогуляться. Я натянул одежду и вышел. И у лифта столкнулся с Игорем Олеговичем Белых, моим шефом.
— Рад, что ты жив, — протягивая мне руку, улыбнулся он. — Мы уж волноваться начали. Ребята к тебе вчера приходили — Борис со Славиком. Потоптались у двери, но тебя вроде дома не было. Или ты не хотел их видеть?
— Не хотел, — буркнул я, пытаясь обойти Белых. — И вообще — я уволился.
— Понимаю, — кивнул он, заступая мне дорогу. — Может, поговорим?
— О чём? — я не оставлял попыток избежать разговора.
— О тебе, о конторе, — Игорь Олегович держался крепко и понемногу теснил меня от лифта.
Пришлось сдаться:
— Ладно, что вы хотите?
— Во-первых, зайти в квартиру и выпить кофе.
— Ладно.
Мы вернулись в квартиру.
— У меня только растворимый, — предупредил я.
— Сойдёт.
— Сахар нужен?
— Нет, спасибо, — Игорь Олегович пригубил кофе и довольно зажмурился.
Я молчал.
— У меня была тяжелая ночь, — пояснил шеф. — После такого кофе — самое то.
— Так о чём вы хотели поговорить?
Белых отхлебнул кофе и ответил:
— О тебе, разумеется. Как самочувствие?
— Живой.
— Значит дело совсем плохо, — Игорь Олегович снова отпил кофе и продолжил. — Ты сказал, что уволился. Я правильно понимаю, что ты больше не хочешь у нас работать?
Я кивнул.
— Отлично. С чем это связано? Ты нашёл другую работу?
— Нет, я просто не хочу больше работать в Конторе.
Игорь Олегович ещё отпил из чашки и поёрзал немного на табурете, устраиваясь поудобнее.
— Вот что, давай по честному. Я приехал к тебе по одной простой причине — ты мой лучший сотрудник. Ты один можешь обрабатывать семь, а то десять клиентов одновременно. Ты сам знаешь, что это значит. Тем более при нашей вечной нехватке людей.
— Знаю, — буркнул я.
— Поэтому я не могу позволить себе потерять тебя. Соответственно, я хочу, чтобы ты остался.
— Нет. Я — не хочу.
Игорь Олегович глотнул кофе, аккуратно поставил чашку на стол и спросил:
— С чем это связано?
— Я обязан отвечать?
— Отнюдь. Мы же не в армии, всё-таки. Я так поинтересовался, — внезапно он наклонился и заглянул мне в глаза. — На случай, если ты хочешь мне что-то сказать.
Никогда ещё я не видел у шефа таких глаз. Они были похожи на пустыню — злую, пронзённую насквозь беспощадным солнцем. Но в тоже время где-то в глубине угадывался оазис. Где-то. В глубине.
Я сглотнул и отвёл взгляд. Ладони вспотели — меня неудержимо тянуло туда — в глубину, к оазису.
Игорь Олегович наклонился ещё немного и тихо, но очень весомо сказал:
— Говори. Я знаю, тебе есть, что мне сказать.
Я попытался отвести взгляд, но глаза шефа не отпускали:
— Говори, — повторил он. — Говори!
Неожиданно я осознал, что внутри меня бурлит и вскипает целое море слов и эмоций, которое сдерживает только хлипкая дамба страха непонимания.
Я сжался, пытаясь удержать это море в себе, но глаза шефа тянул в глубину. В оазис. И дамба рухнула.
— Игорь Олегович, я больше не могу! Одно и тоже каждый день — грязь, кровь, слёзы. А зачем, зачем это всё? Кому, чёрт возьми, это помогает? Что им станется от моей жалости, что они с ней делать будут? Умершие не воскреснут, заболевшие не поправятся, беда не уйдёт. Это бессмысленно, понимаете?! Это абсолютно бесполезно. Им же, бедолагам этим, нужна реальная помощь. Лекарства там, деньги, я даже не знаю что ещё. Но не жалость! Что они с ней могут сделать? На полочку поставить? Любоваться по вечерам и стирать пыль? Что проку от нашей работы, если у человека ничего не меняется?! Я несколько дней назад мальчишке помог — он упал на остановке и расквасил нос. Вот как есть — помог. Без кристалла этого дурацкого, без компьютера. Подошёл, блин, и помог. Делом! Простым осязаемым делом. Вот чем мы должны заниматься, понимаете? Оказывать реальную помощь. Конкретную. А от соплей наших меня уже блевать тянет.
Я вскочил и зашагал по кухне, рубя воздух ладонью:
— Вся наша работа — это миф! Иллюзия дела. Красивая картинка, которая позволяет вам, а мне позволяла раньше, прикидываться, что вы занимаетесь чем-то полезным. Чёрта с два! Ни хрена полезного в нашей работе нет. Ничегошеньки! Ни вот такой вот малюсенькой капельки пользы. Мы врём. Себе, им — всем! Наша Контора — такое пристанище для последних романтиков, которые себя в жизни не смогли найти и поэтому теперь занимаются всякой ерундой. Нет, хватит! Я уволился и не жалею об этом.
Я ещё что-то говорил, а Белых молчал, опёршись подбородком на сцепленные пальцы рук.
— Скажи, Вася, а ты в Бога веришь? — неожиданно спросил он.
— Чего?
— В Бога, говорю, веришь?
— Ну, это… меня крестили в детстве. В православие. А, собственно,…
— Я не о том, — перебил меня Игорь Олегович. — Половина Москвы — крещёные. А в церковь постоянно ходит полтора человека. Я спрашиваю именно про веру — ты в Бога веришь?
— Ну не знаю. Наверное, есть там что-то, что управляет нами.
— Так «наверное» или действительно — есть?
— Да не знаю я! Есть, нету — какая разница!.