За неимением трибуны или хотя бы ступеней, речи произносились с крышки канализационного люка.
— Миллионы гребут!.. — изнемогал сорванный в поисках правды старческий голосишко. — Гонорары?.. Не бывает таких гонораров! Это сколько понаписать надо, чтобы миллион получился?..
Потом зачитали по бумажке что-то гневное, а саму бумажку вознамерились прилепить к стеклянным дверям, однако охранник не позволил: двери, как и узорчатая мостовая перед ними, являлись собственностью фирмы-арендатора. Русский бунт был, по обыкновению, бессмыслен — стать же беспощадным ему не давала малочисленность участников. Наконец, посовещавшись, прилепили рукописный упрёк к серебристо-серой доске с выпуклыми литерами — уж она-то наверняка принадлежала Союзу писателей.
Не доезжая десятка метров до сборища, к тротуару причалила легковушка местного телевидения, откуда выскочил и обмер, остолбенев, Мстиша Оборышев. Черты редактора, как никогда, напоминали теперь застывшую гроздь восковых струек.
Полчаса назад, получив от начальства задание отразить какой-то митинг, он, естественно, напомнил о своей принадлежности к редакции культуры. На это ему с угрюмой усмешкой ответили, что, во-первых, митингуют перед Домом литераторов, а во-вторых, сам заварил — сам и расхлёбывай. До последнего мгновения Мстиша надеялся, что слухи о происходящем сильно преувеличены.
Ай-яй-яй-яй-яй, что делается! Совсем народ сбрендил…
Оставив оператора искать ракурсы (выехали, как и полагается, вдвоём), Оборышев, доставая на ходу корочки, устремился прямиком к милиционеру.
— Здравствуйте! Телевидение. Не подскажете: митинг санкционирован?
— Разбираемся, — уклончиво заверил тот.
Подошёл охранник и попросил не брать в кадр слово «Клоацина», поскольку в связи с акцией протеста это может опорочить имя фирмы. Оборышев пообещал, что не будет.
Створки витринного стекла шевельнулись. Толпа, утробно заворчав, подалась к низенькому плоскому порогу, но из прозрачных дверей вышла всего-навсего Олёна Стременная, корреспондент «Вечёрки». К ней кинулись с расспросами. Выпытали, что творческая интеллигенция в лице напуганного секретаря СП затворилась в своей башне из слоновой кости и к народу скорее всего не выйдет. Разочарование было столь велико, что досталось ни в чём не повинному сержанту милиции.
— Ну вот чего ты тут маячишь?.. Чего маячишь?.. — визгливо крикнула ему самая ветхая из протестующих. — Криминалитет тебе в лицо смеётся, а ты маячишь!..
— Дурдом! — негромко, но отчётливо выговорила Олёна, поравнявшись с коллегой. — Ну что, господа телевизоры? Чья наводка была? Мирзоева, небось?
— Мирзоева?..
Страшна была Олёна, как смертный грех, и по нынешним временам это давало ей право держаться с высокомерием первой красавицы. Казалось, она и косметику-то употребляет не с тем, чтобы скрыть, а с тем, чтобы дерзко подчеркнуть все свои изъяны.
— Только не прикидывайся кабелем! — предупредила она. — Месяц назад Мирзоев в Думе на творческие союзы наехал. Никакой от них, дескать, прибыли — ущерб один. А господа писатели через прессу огрызнулись…
— Ты сама-то вчера передачу видела?
— Видела…
— И?..
— Сработано чистенько, — вынуждена была признать Олёна. — Даже если Сильвестрыч в суд подаст, ловить ему нечего… — Покосилась на прилепленную к серебристо-серой доске бумаженцию. — Конец богадельне. Теперь им на волне народного гнева в аренде, верняк, откажут…
Чуть ли не со страхом Мстиша вгляделся в толпу. Восковые наплывы и бугорки, составлявшие его лицо, дрогнули, как бы начиная плавиться.
— Полагаешь, митинг проплаченный?
— Да ну «проплаченный»! Когда бы кто успел? Сами…
— Но ведь смех был за кадром! И объясниловка в конце! День дурака…
Пожала худыми, как вешалка, плечами.
— Да у этих каждый день такой! Один начал смотреть с середины, другой не досмотрел, третий — вовсе… думает: раз писатели, то, значит, крутизна — по-другому не достанешь… — Олёна вдруг осеклась и уставилась на Мстишу Оборышева. — Так ты что? — испуганно спросила она. — Нечаянно?.. Не по заказу?..
Два поколения. Два мира. Две судьбы. Циник-теоретик и циник-практик. Олёна Стременная зачарованно смотрела на безнадёжного перестарка с высоты своей блистательно уродливой молодости, не понимая, как можно было сделать пиаровский материал бескорыстно! Всё равно что выйти на митинг и не взять за это ни цента…
— Извините… — прервал затянувшуюся паузу подошедший оператор. — Мстиш! Работать будем?
«А кто для себя и бесплатно дурак, тот очень немногого стоит…» — горестно повторяя эти бессмертные строки Бёрнса в бессмертном переводе Маршака, Мстиша приблизился к толпе.
Лучше бы он этого не делал.
— Смотрите, Оборышев! — ахнул кто-то.
Мстишу окружили.
— Я вас сразу, сразу узнала! — трясла и теребила его коренастая хриплоголосая мегера в мохнатой вязаной шапке цвета утопленника. — Мы преклоняемся… Мы преклоняемся перед вашим гражданским мужеством!.. Если эти мерзавцы тронут вас ещё раз хоть пальцем… Мы вас в обиду не дадим! Слышите? Не дадим! До Президента дойдём!..
Внезапно Мстиша обнаружил, что уже стоит на крышке канализационного люка и что все на него смотрят.
— Послушайте, — сделав над собой усилие, заговорил он. — Это была юмористическая программа…
— Мы всё понимаем… Мы…
— Нет, не понимаете! — Впервые за многие годы Мстиша повысил голос. — До конца смотрели? Помните, что я сказал в конце?
— А то нет?.. Да молодец! Продёрнул по первое число!..
— Чист, говорит, как слеза!.. Клейма, слышь, ставить негде, а всё чист!..
— Да! Чист!.. — Мстиша почти кричал. — Сторицын — такой же пенсионер, как и вы! Ему жить не на что! А вчера был просто розыгрыш в День дурака. Первоапрельская шутка…
Секунда-другая оторопелой тишины, а потом — кликушеский заполошный вопль:
— Сколько он тебе заплатил, иуда?!
ПО ТУ СТОРОНУ
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна.
— Ваши документы, будьте добры…
Захваченный врасплох Разяев судорожно сунул руку во внутренний карман куртки, но не в правый, с паспортом, а в левый, где залёг плоский приборчик «Атас», обязанный, как было обещано в гарантийном свидетельстве, реагировать на появление сотрудника милиции в радиусе двадцати метров. Что за чёрт! Кнопка утоплена, включён. Почему тогда не дал знать? Вчера ещё работал…
Разяев поднял глаза. Перед ним стояли: суровый пролетарий, ясноглазая пигалица и непомерно огромный юноша — все трое в безрукавых, не достающих до колен балахончиках, испещрённых по жёлтому полю чёрными зодиакальными символами.
Вот оно что! Внештатники. Прикид у них, однако! Прямо хоть на аутодафе…
— Ребята, — сказал им Разяев, простецки улыбаясь, — я ж за сигаретами выскочил. До киоска и обратно. Ну не прихватил я паспорта. Если хотите, зайдёмте ко мне, покажу, тут рядом…
— Кто вы по гороскопу?
О эти бесстрашные ясноглазые пигалицы! Вечно им нужно бороться — самозабвенно и с кем укажут. Пролетарий стоит молчит, непомерно огромный юноша поёживается от неловкости (возможно, балахончик жмёт), а ясноглазой больше всех надо. Рыба, — со вздохом соврал Разяев, мысленно кляня себя за то, что, проглядывая утром прессу, как всегда, не поинтересовался чужими гороскопами.
— Рыба? — В девичьих пальчиках возникла (а может, и раньше там была) вырезка из газеты. — «Рыбам сегодня не следует выходить на улицу, ибо за порогом их подстерегают неудачи и неприятности», — уличающе зачитала дружинница.
Ну вот она и неприятность. Лучше бы уж правду сказал.
— Да я ж на минутку… — с прежней подкупающей улыбкой напомнил Разяев.
Не подкупил. Серые прозрачные глаза девчушки заледенели.
— Какая разница? — возмущённо произнесла она.
— Девушка, вы не курите, вам этого не понять. Ни табачинки в доме. Уши вон уже опухли…
Пролетарий сочувственно крякнул.
— Вы понимаете, что подвергли себя опасности? — не унималась пигалица.
— Да понимаю… — мялся Разяев.
— Можно подумать, законы не для вас пишутся! Не для вашего же блага!
— Да ясно…
Но тут, прерывая беседу, во внутреннем левом кармане куртки нарочито мерзкий металлический голосок отчётливо скрипнул: «А-тас!»
Время пошло. В отличие от дружинников профессионалы с задержанным церемониться не станут. Разяев метнулся в арку — и следует заметить, что шансы его на успех были весьма высоки: грандиозный молодой человек публично гнаться за нарушителем скорее всего постесняется, пигалица — та вообще на шпильках, а пролетарий… Пролетарию мы в резвости не уступим. Кроме того, дворик, в который метнулся Разяев, был знаком ему до последней колдобины.
Впрочем, свои легкоатлетические способности он, как вскоре выяснилось, переоценил. Сначала, правда оторвался, но тут же почувствовал, что задыхается. Курить надо меньше! Кроме того, самочинно приняв на себя знак Рыбы, Разяев, надо полагать, угодил под неблагоприятный астрологический прогноз: кодовый замок нужного ему подъезда оказался сломан, отсечь преследователей не удалось.
Ну, давай Бог ноги! Взбежав на второй этаж, задохнулся окончательно. Позвонить не успел — дверь открылась сама. Не говоря ни слова, Анфиса схватила беглеца за руку и сдёрнула с половичка в прихожую. Щёлкнул металлический язычок. Очень вовремя — внизу в подъезде лязгнуло, басовито громыхнуло, послышались голоса.
— Хорошо бежал, — заметила Анфиса, проворачивая ключ и надевая на дверь цепочку. — Я из окна прямо залюбовалась.
Топот и голоса тем временем достигли второго этажа. Сначала позвонили к соседям, потом к Анфисе.
— Кто?.. — выдержав паузу, спросила она дребезжащим старушечьим голоском.
— Дружина «Зодиак»… К вам не забегал мужчина в светлой бежевой куртке?
— Ни-эт…
— Откройте, будьте добры!