весь, без остатка.
Для этого Он меня и дрессировал. В первое время я оказывался в клетке и получал побои по самым ничтожным поводам: мне достаточно было замешкаться при выполнении его приказа, не сразу потупить взор в его присутствии, плохо вычистить ночной горшок… Я плакал, молил о пощаде, но это лишь распаляло его гнев. Тогда я научился страдать молча. Поначалу я пытался найти в погребе что-нибудь, что могло бы послужить мне оружием защиты. Но там не было ничего подходящего. Да и кем я был тогда? Ребенком. Викарий намного превосходил меня в силе. И мало-помалу я перестал Ему сопротивляться. Я покорился.
Однако это не мешало мне по-прежнему люто ненавидеть его изможденное лицо, маленькие жестокие глазки, зловонное дыхание – от Него вечно разило луком и гвоздичным маслом. Меня тошнило от омерзения при виде его длинных белых костлявых рук, от которых я попеременно получал то затрещины, то ласки. По ночам я грезил, как рву их зубами, словно бешеный пес, но днем беспрекословно принимал все, что они мне давали: пищу, боль и гнусное наслаждение. Я был отвратителен самому себе и в такие моменты мучительно пытался понять, что я сделал плохого, а потом пришел к выводу, что вина моя очевидна. Я решил, что на мне лежит печать Зла с самого рождения, и что Он – палач, выполняющий приговор.
Оглядываясь в прошлое, я вижу, что эти мысли, преследовавшие меня денно и нощно, ложны, безумны. На самом деле я был всего лишь невинной жертвой. Но тогда страх мешал мне нормально соображать. Я постоянно дрожал от ужаса, был подавлен, пребывал в напряжении, лихорадочно следил за Ним краем глаза, пока Он находился в погребе, и пугался собственной тени, когда оставался один. Однако со временем Его поведение изменилось. Мало-помалу наказания сделались более редкими. Он достиг своей цели: я стал покорным. Слезы мои иссякли. Мольбы прекратились. В них не было смысла.
Существование мое улучшилось: Он принес мне одежду и башмаки, дал одеяла, кувшин, тазик для умывания. И даже деревянный волчок. Это была такая малость, и вместе с тем для меня это было всё. Я не хотел это потерять. Потому держал свое общение с мамзель Луизой в строжайшей тайне.
Ее появление принесло перемены. До этого я задыхался в замкнутом пространстве погреба, стены меня душили – казалось, что они надвигаются на меня и в конце концов раздавят, что я буду погребен заживо в этом темном, затхлом месте, похожем на склеп. Мамзель Луиза спасла меня от тех безумных мыслей, медленно, но неуклонно пожиравших мой мозг изнутри. Впервые за долгие месяцы у меня возникла цель, то, что помогало мне по утрам вставать с койки. Теперь каждый день я нетерпеливо ждал визита своего четырехлапого ангела, и время обрело для меня смысл, вернулось на законное место, изменило течение. Да, у меня появилась цель! Наконец-то! Я решил приручить свою гостью, сделать так, чтобы она стала моей верной подругой.
День за днем я шел к этой цели, обманывая бдительность Викария. Сначала мамзель Луиза стала подпускать меня к себе, позволила кормить ее с ладони, но мне понадобилось еще несколько недель и безграничное терпение, чтобы она дала себя погладить и совсем перестала меня бояться. В тот день, когда это произошло, я думал, у меня взорвется сердце. Получилось! Со дня заточения в этой постылой тюрьме впервые я сумел чего-то добиться. И я поставил себе задачу добиться большего. Я обмазывал едой деревянный волчок, запускал его и научил мамзель Луизу прыгать через него, когда он крутился, а потом возвращать мне волчок, подталкивая носом.
Так мы стали друзьями. Землеройка оказалась на удивление сообразительной для такой маленькой зверушки. Она сама поняла, что лучше не попадаться на глаза моему тюремщику, и всегда приходила меня навестить в определенное время: каждый день она появлялась неизменно в самом начале второй половины дня. Только в этот час Викарий ни разу не спускался в погреб, и я мог ненадолго расслабиться, избавиться от напряжения, которое в другие часы выматывало мне нервы. Лишь потом я понял, что у Него есть привычка к послеполуденному сну. Мне понадобились долгие месяцы, чтобы прийти к такому выводу. А мамзель Луиза, похоже, догадалась об этом сразу, как будто ей помог инстинкт, в сотню раз более эффективный, чем все мои мыслительные способности, вместе взятые. С третьего дня нашего знакомства она выбрала это время дня для визитов ко мне и уже не изменяла своему расписанию.
Ее присутствие рядом – казалось бы, такая малость! – спасло меня от наступавшей со всех сторон тьмы, которая грозила меня поглотить и уничтожить. Мамзель Луиза стала для меня не только компаньонкой в играх, но близким другом и наперсницей. Я рассказывал ей свою историю, делился страхами, душевными терзаниями, моим отвращением ко всем мерзостям, которые Викарий заставлял меня делать и сам учинял надо мной. Разговаривая с ней, я учился облекать в слова то, что со мной происходило. Я избавился от ложного чувства вины, которое застило мне глаза и не давало увидеть реальность такой, какой она была на самом деле. Я понял, что не могу быть в ответе за случившееся со мной. Ни в коей мере! Понял, что на мне нет вины и что истинное Зло – это не я, а Он. Зло – это Викарий. Понял, что со Злом надо сражаться, и победить Зло можно Злом.
Не знаю, как Он догадался, что во мне что-то изменилось. Думаю, вопреки всем принятым мною предосторожностям, Он прочел это по моему лицу, увидел в моих глазах. Я перестал быть его вещью. И тогда он начал следить за мной еще пристальнее. Былой страх вернулся в мою душу. Теперь всякий раз, когда ко мне приходила мамзель Луиза, я умирал от ужаса при мысли, что Он может нас застукать. Я не осмеливался даже вообразить себе Его ярость, которая в результате обрушится на меня. Я так сильно боялся, что в конце концов страх притянул кошмарные события, как магнит притягивает железную стружку.
В тот день мы с мамзель Луизой придумали новую игру. Я брал ее на правую ладонь, вытягивал руку горизонтально, землеройка проскальзывала ко мне в рукав, добегала до плеча, пробиралась под воротником и выскакивала на левую ладонь из другого рукава. От крохотных лапок было так щекотно, что меня разбирал смех, но я сдерживался изо всех сил, чтобы не привлечь внимание Викария.
Тщетно!
Дверь погреба вдруг резко распахнулась, с силой ударившись о стену. Меня ослепило пламя масляной лампы.
– Ах ты паршивец! Я так и знал, что ты от меня что-то скрываешь! Чего лыбишься, дрянь?
Викарий с воплями устремился ко мне. Его глаза метали молнии, рот перекосился от злобы, в уголках губ выступила пена. Он поставил лампу на деревянный ящик, набросился на меня, сбил с ног – и в этот самый момент заметил мамзель Луизу.
– Мышь! Мерзкая тварь! Сейчас я тебя поймаю!
Он хотел схватить ее своей длинной белой рукой в сеточке синих вен, но землеройка была для него слишком шустрой. Она шмыгнула в самый темный угол погреба и исчезла. Не догнав ее, раздосадованный Викарий вернулся ко мне. Его ноздри раздувались от ярости, голос срывался на визг, когда Он принялся осыпать меня проклятиями, одновременно избивая ногами. Я сжался в комок и ждал, когда эта буря утихнет. Терпеть боль мне помогала единственная мысль, вертевшаяся в голове: «Она спаслась! Луиза не пострадала! Он не смог причинить ей вреда!»
Ах, каким я был глупцом!
Викарий устал меня бить, отволок по полу в железную клетку, запер решетку и, забрав лампу, ушел, оставив меня в темноте и одиночестве. Тело мое превратилось в один огромный синяк. Я чувствовал привкус крови во рту, два зуба у меня шатались. Но все это не имело значения – ведь мамзель Луиза спаслась. Несмотря на боль во всех членах, я испытывал безбрежную радость при мысли, что такое крошечное создание одержало победу над тем, кого я раньше считал всесильным демоном.
Однако радость моя длилась недолго. Через несколько минут Викарий вернулся и на глазах у меня, перепуганного до смерти, расставил вокруг клетки полдюжины мышеловок. В каждую из них Он положил по кусочку сыра в качестве приманки.
– И что же ты думал? Что я позволю ничтожной грязной твари безнаказанно расхаживать по дому служителя Божьего? Окстись, мой мальчик! Ибо сказано в Книге Левит: «В ярости пойду против вас и накажу вас всемеро за грехи ваши»[47].
Ничего более не добавив, Он снова покинул погреб.
Как описать отчаяние, обрушившееся на меня с новой силой? Даже сейчас мне не хватает слов, чтобы передать всю глубину пропасти, в которую был повергнут мой дух. Терзаемый болью и чувством полной беспомощности, ибо невозможно было вырваться из клетки, я думал, что на меня ополчилась сама Судьба. Снова тьма и безумие грозили меня уничтожить. Ведь я к тому времени уже не сомневался, что узы дружбы, связавшие нас с мамзель Луизой, слишком прочны, чтобы просто так исчезнуть в один миг. Викарий, набросившийся на землеройку, наверняка ее жутко напугал, но пережитого страха ей будет недостаточно, чтобы она перестала приходить ко мне. А у меня не было никакой возможности помешать ей снова явиться в погреб и приблизиться к аппетитным кусочкам сыра в мышеловках. Каждый час, минута, секунда приближали ее неизбежную гибель. Это было невыносимо.
Но течение времени я остановить не мог. Время шло. Безжалостно, неумолимо. Я всю ночь не смыкал глаз, молясь Господу о том, чтобы Он спас мою подругу. В кулаке я сжимал деревянный крестик, который Викарий повесил мне на шею в первый день моего заточения. Под пальцами я чувствовал на этом крестике вмятины – следы своих зубов, оставленные в те минуты, когда мерзкий Зверь терзал мою плоть ради собственного наслаждения. Я просил у Господа только этого: сохранить одну маленькую жизнь в обмен на мои страдания.
Но Господь меня не услышал.
На следующий день, сразу после полудня, с пунктуальностью верного друга мамзель Луиза показалась в поле моего зрения. Она выскользнула из тени по тонкой дорожке, прочерченной солнечным лучом, пробившимся сквозь плохо состыкованные доски, которыми было заколочено подвальное оконце. Я бы разрыдался, будь это в моих силах. На расстоянии метра от клетки землеройка вдруг резко остановилась. Ее длинные усики зашевелились, она вскинула острую мордочку, вдыхая восхитительный аромат сыра, витавший в душном воздухе погреба.