Валантен, узнав об этом, испытал облегчение от того, что теперь он свободен от подозрений, однако показания кучера подтвердили факт убийства его отца, и по поводу личности заказчика не возникало сомнений. Гиацинт Верн был хорошим человеком, его уважали и любили все, с кем он когда-либо сводил знакомство. Смерти ему мог желать только один преступник, тот самый, кого он тщетно преследовал в течение семи лет. Викарий! Это открытие потрясло Валантена до глубины души. Теперь его решимость найти и покарать монстра за все злодеяния, которые он творил на своем пути, укрепилась как никогда.
Инспектор закипал от гнева, думая о своем старом враге, когда наконец в приемную явился секретарь и сообщил, что префект полиции готов его принять.
Валантена препроводили в кабинет с высоким потолком и тяжелыми бархатными шторами на окнах. Стены здесь были обшиты до середины навощенными деревянными панелями. Угольная печка распространяла приятное тепло, тогда как в остальных помещениях Префектуры было зябко и сыро. Префект Трейар восседал в кресле времен наполеоновской Империи; на столе перед ним лежали вскрытые стенные часы, и он, вооруженный ювелирной лупой и двумя пинцетами, увлеченно ковырялся в шестеренках. Когда Валантен вошел, префект поднял голову, оставив лупу на месте, и молодому человеку показалось, что на него воззрился огромный глаз циклопа.
– Инспектор Верн! – воскликнул Трейар, соизволив все-таки убрать оптический прибор, и указал подчиненному на стул напротив. – Признаться, мне не терпелось познакомиться с вами лично.
Валантен осторожно полюбопытствовал:
– Могу я узнать, чем заслужил такой интерес к своей персоне?
– От предшественника я унаследовал толстенное досье на вас, – отозвался префект, похлопав по кожаной папке, битком набитой документами. – Почетное место здесь занимают ордер на ваш арест и рапорт, поданный комиссаром Фланшаром, опять же по вашу душу…
Валантен хотел было заявить, что сфабрикованное против него дело закрыто, но Трейар вскинул руку в успокаивающем жесте. У нового префекта были каштановые волосы и добродушное, рыхлое, апатичное лицо, отнюдь не вязавшееся с его новой должностью, а прозрачные голубые глаза придавали ему и вовсе мечтательный, дилетантский вид.
– Вернее, поданный этим негодяем Фланшаром, надо было мне сказать, – поправился он с улыбкой. – Я в курсе, что его облыжные обвинения с вас уже сняты. Соответственно, осталось разрешить один важный вопрос: что нам теперь с вами делать?
Поскольку Трейар замолчал, Валантен счел своим долгом выразить лояльность новому главе парижской полиции:
– Я в полном распоряжении господина префекта и теперь, после того как расследование известного вам прискорбного дела завершилось, готов вернуться к исполнению своих повседневных обязанностей.
– Ну разумеется, разумеется, – медовым голосом отозвался Трейар, раскачивая шестеренку в разобранных часах. – Однако взгляните-ка сюда. Представьте себе, институт полиции подобен этому сложному часовому механизму. Для его исправной работы необходимо, чтобы каждая деталь находилась на своем месте и идеально взаимодействовала с теми, что ее окружают. Ловкость, с которой вы раскрыли заговор Фланшара и его сообщников, подсказывает мне, что вас нужно оставить в бригаде «Сюрте». Но вы, должно быть, слышали, что сейчас это подразделение – объект пристального внимания министерства. Поставлена задача обелить репутацию бригады, прискорбно запятнанную некогда, скажем так, слишком смелой кадровой политикой ее прежних начальников. И нельзя не признать, что гвалт, поднятый в последнее время газетчиками вокруг вашего имени, не пойдет ей на пользу. Слишком уж много шума и гама. Хотя я прекрасно понимаю, что все это произошло против вашей воли… Еще есть возможность вернуть вас во Второе бюро, в службу надзора за нравами, но ваш бывший начальник, комиссар Гронден, этому противится. Говорит, вы склонны использовать неправомочные методы и пренебрегать полученными от руководства указаниями.
Валантену уже было ясно, к чему приведет этот разговор: префект полиции вызвал его, чтобы объявить об увольнении. Для молодого человека это было ударом, но он постарался не подать виду. Теперь ему не терпелось поскорее покинуть кабинет, хозяин которого начинал его адски раздражать своими рафинированными манерами.
– Чтобы упростить дело, я до полудня пришлю вам прошение об отставке, – сухо проговорил Валантен.
Трейар некоторое время молчал: крутил в пальцах пружину от часового механизма и в полной тишине задумчиво рассматривал молодого инспектора. Затем на его лице вдруг появилась лукавая улыбка.
– Времена меняются, инспектор Верн! – воскликнул он. – Научные открытия и технический прогресс скоро коренным образом изменят наш старый мир. Однако большинство людей еще пребывают в неведении о достижениях ученых в разных областях, и некоторые пользуются их неведением в своих целях. Ибо преступный мир тоже эволюционирует. Как показало ваше расследование, методы наших врагов в ближайшем будущем радикально преобразятся. И нам нужно будет к этому приспосабливаться. Посему я решил основать в структуре полиции особое подразделение, которое займется злоумышленниками нового типа. Я долго раздумывал над названием этого подразделения, но раз уж его специализацией будет все необычное и на первый взгляд необъяснимое, назовем его Бюро темных дел. Хотя «подразделение», мнится мне, слишком громкое слово, ибо штат нового бюро, по крайней мере в начале его существования, будет состоять из одного человека. Я имею в виду вас! При условии, разумеется, что вы согласитесь взять на себя эту миссию, ибо я не хочу вас ни к чему принуждать.
Валантен поднял на префекта глаза, округлившиеся от удивления:
– Но почему я?
– Как я уже сказал, у меня есть весьма подробное досье на вас. Посему мне известно, что вы обладаете обширными познаниями в естественных науках, в частности изучали химию и фармацевтику под руководством знаменитого профессора Пеллетье. И я убежден, что подобные знания и навыки будут весьма полезны в будущем для охраны правопорядка. – Трейар снова помолчал и продолжил: – Вы не обязаны принимать решение прямо сейчас. Если вам нужно время, чтобы все хорошенько обдумать, мы можем встретиться еще раз через пару дней, и тогда вы дадите мне ответ.
Валантен все никак не мог поверить своим ушам. Время, чтобы все хорошенько обдумать?! Да ведь префект на блюдечке с голубой каемкой предлагает ему полную свободу действий и все необходимые ресурсы для охоты на Викария и для борьбы со Злом, то есть дарит ему возможность продолжить дело, не законченное его приемным отцом! О чем тут думать? Его выбор сделан!
И с глубочайшей благодарностью он незамедлительно дал именно тот ответ, которого префект Трейар ожидал.
Эпилог. Дневник Дамьена
К чему переносить все это на бумагу? На что я надеюсь, прислушиваясь в тиши своей спальни к скрипу гусиного пера, стонущего в моих пальцах? Куда приведут меня извилистые тропы, проложенные чернилами на белизне страниц? Неужто они подскажут мне выход? Выведут из тени к свету? Из небытия к жизни?
Эти строки, только что перечитанные мною, открывают дневник Дамьена. Мой дневник. Я написал их в апреле 1826 года, той печальной весной…
В тот год, впрочем, не было никакой смены сезонов. В природе словно бы что-то разладилось, и погода сама пребывала в смятении, созвучная нашим заблудшим душам. Весна выдалась унылая – серость, забрызганная слезами. И душа моя, тоже сделавшись серой, непрерывно рыдала. За какие-то несколько недель я обрел память и свое настоящее имя, а потом одного за другим потерял двух самых близких людей – отца и славную мою Эрнестину. Внутри меня бушевала буря: осенние ветра кружились там в безумной сарабанде, не стихали вихри из тех, что за ночь могут раздеть целый лес догола, до последнего листочка. Я был как пьяный посреди всего этого безумия, в моих ушах звучали вой и стенания. Я не мог сомкнуть глаз, не спал ночами напролет, а днем угрюмо слонялся по пустой квартире, снедаемый угрызениями совести.
Невозможно было запретить себе думать о том последнем разговоре с отцом. Я снова и снова прокручивал в голове слишком резкие слова, брошенные нами друг другу. И спрашивал себя, можно ли было избежать той ссоры. С тех пор как отец понял, что воспоминания начали возвращаться ко мне, он постоянно пытался со мной это обсудить. Говорил, что доктор Эскироль высказался весьма категорично: пока Валантен во мне доминирует над Дамьеном, я не смогу примириться со своим прошлым. Мне необходимо сломать выстроенные защитные барьеры, чтобы, как высокопарно выразился психиатр, начался процесс «рубцевания памяти».
Только вот это было невозможно. В глубине души я был убежден, что, пока Викария не постигнет заслуженная кара, Дамьен не сумеет выйти из темного погреба, где я его оставил. Но я не знал, как объяснить это отцу, попросту не находил нужных слов. Это было выше моих сил. А отец, будучи воплощенными добротой и терпением, не мог понять, почему я так упорствую. Адепт научного прогресса, Гиацинт Верн свято верил во всемогущество медицины, и я чувствовал, что он сердится на меня за то, что я отвергаю предложенное им решение.
Когда мне сказали о его смерти, я страшно разозлился на самого себя. Этот человек дал мне все: крышу над головой, образование, имя. Я обязан ему своей нынешней жизнью. И когда он впервые попросил от меня что-то взамен – всего лишь согласиться на лечение, найденное им для меня, – я ему отказал. В тот раз – в последний раз, когда я общался с ним перед его безвременной смертью, – мы расстались почти во гневе. Но я не хотел причинить ему боль. А чего хотел, чего все еще хочу сейчас – и сам не очень-то понимаю. Видимо, слишком глубока была у меня уверенность в том, что я смогу вернуться к нормальной жизни, лишь когда тот, кто стал причиной всех моих зол, будет наказан.
Во дни, последовавшие за похоронами на Южном кладбище, которое отец сам выбрал и давно перенес туда останки своей драгоценной Клариссы, я почти не сомневался, что и сам уйду в вечную ночь, откуда нет возврата. Но этого не случилось. Ночь не пожелала меня принять, или, скорее, я сам ее в конце концов отверг. Надо думать, я обладаю беспримерной жизненной силой, кот