Вот как он воспринимает всю ситуацию: он непогрешимый альфа-самец, который имеет право на любовниц, ложь и шантаж.
— В наших отношениях, — подхожу к нему и заглядываю в лицо, — ты был старше и ты был мужчиной. Тебе стоило бежать за наивной девочкой в дикой истерике хотя бы для того, чтобы привести ее в чувство и чтобы она не попала в какую-нибудь историю. Когда я, значит, проявляла к тебе любовь на грани помешательства, тебе все устраивало, а как меня повернуло в другую полярность, так ты возмутился. Будь я уравновешенной девушкой, то не нырнула в эти две недели с таким восторгом. Хладнокровие оно касается и любви.
— А сейчас ты, я смотрю, взяла себя в руки, — ухмыляется.
— Потому что на кухне сидит мама, которая обнимет меня и успокоит.
Адам одергивает полы пиджака и выходит. Бесшумно закрывает за собой дверь, а я приваливаюсь к стене, закусив губы. Я не буду плакать.
— Сложный мужик, — мама пристраивается рядом с кружкой чая и резюмирует. — Такие хуже наркоманов.
— Мам, — вздыхаю я.
— И я права, — она невозмутимо делает глоток. — С наркоманами все ясно, а с твоим Адамчиком ни черта непонятно. Сам себе на уме. И здоровый такой, Мила. Прям шкафище, а не мужик.
— Ма…
— Я его представляла другим.
— Ма…
— Не знаю. Чуток поменьше, а тут обнимет и задушит.
Не задушит. В его объятиях было уютно, тепло и безопасно.
— Так он с концами ушел?
— Я не знаю.
— Спросила бы, — мама опять делает глоток. — Еще и рисунок забрал. Нового космонавта придется рисовать. Ты его теперь только побольше нарисуй, а то прошлый был каким-то хлюпиком.
— Мам, он разбил мне сердце.
— А ты в долгу не осталась, — держит кружку в ладонях и поднимает задумчивый взгляд на люстру. — Стоите друг друга.
— Ты сейчас должна быть на моей стороне, мам, — раздраженно отвечаю я, — а ты его котлетками кормишь, улыбаешься, шутки шутишь.
— Если он взбрыкнет, Мила, то мои котлетки сыграют свою роль, — серьезно смотрит на меня. — Да и вдруг он мне еще зятем станет, — деловито плывет на кухню, — а быть злобной тещей я не планирую.
— Сейчас твои шутки несмешные.
— А я не шучу, — разворачивается ко мне. — Знаешь, я была той женой, у которой увели мужа. И вот вроде бы я должна осуждать любовниц, но… ты бы тогда могла за него побороться.
— Что ты такое говоришь? — обескураженно шепчу я.
— Что думаю, то и говорю, — пожимает плечами. — Могла бы хотя бы попробовать, Мила. Не смотрят так мужики на своих детей, если у них не было чувств к их матери. Да, был женат, но я могу предположить, что вы не объяснились друг перед другом.
— Да что там объяснять? — цежу сквозь зубы.
— Ты вот так и отца своего не слушала.
— Ты серьезно? — я едва сдерживаю в себе крик.
— Когда в последний раз ему звонила?
— Зачем?
— Узнать, как он, — мама улыбается. — Сама ты на его звонки не отвечаешь.
— Он предал нас, — шепчу на грани истерики. — Ушел… Оставил…
— Ты бы предпочла, чтобы он остался со мной ради тебя в нелюбви и тоске?
У меня пальцы дрожат, и сглатываю ком слез:
— Прекрати.
— А я этого не хотела, и он пытался быть тебе отцом. Как умел, но ты, маленькая упрямая кнопка, уже тогда была категоричной. Папа может быть папой, если только живет с мамой. И вот Ваня в тебя пошел. Его папа — космонавт и все тут.
— Мы с тобой сейчас поссоримся… — медленно выдыхаю я.
— Нет, Мила. Это ты поссоришься со мной, а я с тобой — нет, — мама ласково улыбается.
И так каждый раз. Я взбешенная канарейка, которая готова самой себе повыдирать перышки, а мама моя — оплот спокойствия, мудрости и доброжелательности. Я думаю, что с такой же милой улыбкой она попрощалась с моим отцом, когда тот решил уйти.
— Ты ведь сама за отца не боролась, раз уж на то пошло, — горько усмехаюсь я.
— Я эту битву проиграла, Мила, — спокойная, как сытый слон. — Твой папа полюбил другую женщину. Такое бывает.
Меня аж всю корежит от ее слов. Прям как в детстве, когда она меня уговаривала поехать с папой и его новой семьей в отпуск. И чувствую я то же самое, что и тогда. Липкую обиду, злость и несправедливость.
— Вредная ты, Мила, — мама устало вздыхает и скрывается на кухне. — Адам еще не знает, во что ввязывается.
В кармане коротко вибрирует телефон, оповещая о сообщении, которое я читаю как зловещую угрозу:
Будет вам космонавт.
Глава 11. буду твоим Звездным Одиссеем
Я думаю, что надо Ваню вести к психологу. О ночном дядьке, который заявил, что, он есть его папка, он не говорит. Делает вид, что никого не видел, не слышал и вообще гостя не было.
Сама начать разговор, что космонавта я выдумала, я не могу. Это хуже, чем заявить, что Деда Мороза не существует, как и волшебного зайчика, который передает через меня, когда возвращалась с работы, гостинцы.
И я вижу в нем тень Адама. Раньше я игнорировала этот момент. Он был моим сладким пупсиком, которому я целовала его крошечные ножки и меняла подгузники, а сейчас он стал старше, и, проклятье, не надо даже делать тест ДНК, чтобы подтвердить отцовство Адама.
Я не думаю, что я должна была тогда бороться за Адама, учитывая тот момент, что, он опять пропал с радаров. Наверное, по логике моей мамы я и сейчас должна всячески добиваться от него, чтобы он стал хорошим отцом, тянуть его ноздри в семью и названивать с требованиями, чтобы он завоевывал доверие сына.
А, может, ему просто не надо всего этого?
— Мам, я тебя люблю, — сонно шепчет Ваня.
— И я тебя, малыш.
Целую его в висок, вдыхаю запах детского шампуня и откладываю этот трогательный момент в копилку своих воспоминаний. Поправляю одеяло, и Ваня спрашивает:
— Когда папа вернется?
Сердце сжимается. Попробовать его убедить, что внезапный ночной гость — его папа? Не послушает. Он упрямый, и в этом он пошел не только в меня, но и в Адама.
— Малыш…
Смахиваю локон со лба и сажусь. Подбираю правильные слова, чтобы объяснить маленькому человечку, что сейчас происходит в нашей жизни и уже готова раскрыть рот, но вздрагиваю и цепенею в холодном от жуткого звука, от которого вибрируют окна.
То ли сигнализация, то ли сирена. Ваня испуганно жмется ко мне, в окна бьются вспышки света.
— Мам…
— Спокойно, — шепчу я. — Скорая, наверное.
Если это скорая, то точно приехала она из самого ада. В комнату врывается мама, и…
“Вууу-ум-вууу-ум-вууу-ум” за окном стихает, а затем кто-то зычным мужским голосом, от которого волосы на голове шевелятся, говорит:
— Звездный Одиссей приземлился… Миссия Астрова Адама по исследованию темной стороны луны завершена.
Я в шоке переглядываюсь с мамой, которая медленно и недоуменно моргает, а затем шепчет:
— Какого черта?
Стук сердца нарастает и может даже выскочит изо рта, потому что в груди ему тесно. Я напугана, дезориентирована и возмущена. Только я решилась на сложный разговор, какими идиотами могут быть взрослые люди, так Адам удивляет новыми горизонтами своего самодовольства.
— Ты меня спрашиваешь? — едва слышно отвечаю я, и Ваня вырывается из моих объятий.
— Папа. Это папа!
В бессилии и отчаянии наблюдаю, как Ваня подтаскивает стул к окну, взбирается на него и замирает. Вновь переглядываемся с мамой, и через секунду в диком недоумении смотрим на улицу.
На детской площадке у качелей стоит, мать ее, ракета. Прямо копия той, которую я рисовала.
Такая пузатая, трехкрылая и с красным острым навершием. И огромная, метра под два в высоту, а вокруг клубы дыма, под которым играют вспышки света.
— Умереть не встать, — тихо тянет мама.
Нет, я сплю. Я всего ожидала от Адама, но не ракеты и светового шоу. Передняя часть ракеты падает, дым становится гуще, и появляется собственной персоной "космонавт". В белом скафандре с желтыми нашивками-полосами на рукавах, как я и рисовала.
— Папа! — Ваня тянется к ручке окна.
— Не кипишуй, — мама открывает окно и приобнимает Ваню, чтобы тот от переполняющих чувств не сиганул со второго этажа.
— Папа! — визжит он, и машет двумя руками. — Мы тут!
А я хочу разрыдаться от того восторга, радостной истерики и безусловной любви в голосе сына. Он реально поверил в нашу с мамой ложь, что его отец космонавт, и ждал. Ждал все это время с того первого вопроса: “А где наш папа?”.
“Космонавт” поднимает руку и медленно машет Ване, который верещит на грани истерики, которая может окончиться обмороком:
— Я иду, папа! Иду!
Соскакивает со стула и бросается прочь, а я за ним. Оглядываюсь, а бледная мама с круглыми глазами шепчет:
— Я в шоке…
В прихожей Ваня на несколько секунде теряется, а затем торопливо обувает синие сандалики:
— Папа… папа… — поднимает взгляд. — Вернулся!
Я убью Адама, если он вздумает разбить сердце нашего сына. На кусочки его порублю и раскидаю в лесополосе. Я с особым садизмом расчленю его, если ему игра в папулю наскучит. Он же должен понимать, что после такого цирка с клубами дыма, вспышками света и сиреной будут последствия.
— Идем! — Ваня хватает меня за руку и подпрыгивает от нетерпения. — Ба! Папа вернулся!
Несколько минут и мы выходим на крыльцо, перед которым нас ждет “космонавт”, чей шлем по правилам моей фантазии зеркально затонирован. Может, я действительно сплю, ведь скафандр слишком реалистичен. Где его он достал или кого заставил его сшить?
Если я и мама на словах зашли слишком далеко во лжи, то Адам нас превзошел.
— Папа… — шепчет Ваня и сжимает мою ладонь, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу.
“Космонавт” лихо, будто не раз репетировал перед зеркалом, проворачивает липовый шлем с тихим щелчком влево и медленно его снимает, а у меня сердце в сильном ударе бьется о грудину.
Глава 12. Космонавт прилетел!
В панике у меня проскальзывает вопрос, а куда “космонавт” денет шлем, который он сейчас снимает, но к нему на помощь приходит мама. Пока я стою с открытым ртом и пытаюсь сообразить, что делать, она забирает шлем, и Ваня с криками кидается к Адаму.