два поколения которой уже жили в Соединенных Штатах. Я полагаю, что бабушка моей матери не была еврейкой. Этот факт, похоже, внес особенную традицию в семью Эллингеров, которая выражалась в том, что дочери того поколения стремились выйти замуж за евреев, каковым был их отец, а сыновья женились на нееврейках, каковой была их мать. Как бы то ни было, но даже сто лет назад в этой семье наблюдалось состояние нестабильности между ее еврейским происхождением и ее проникновением в нееврейское общество.
Об этой тенденции, выразившейся в различии при заключении брака сыновьями и дочерьми, я слышал несколько раз и при разных обстоятельствах. Мне рассказывали об одной семье в Нью-Йорке, где жена была голландкой, а муж священником китайской протестантской церкви. Все сыновья от того брака, похоже, затерялись в американском сообществе, взяв себе в жены американских девушек и предав забвению часть своей родословной, уходящей корнями на Восток. Дочери же, наоборот, все вышли замуж за китайцев и уехали в Китай. В то время мотивом для такой дифференциации была, как мне кажется, чрезвычайная нужда китайских юношей в женах с западным образованием и воспитанием, которая давала дочерям необычайно благоприятные возможности для замужества в Китае в противоположность американским бракам, обусловленным, по крайней мере, частично ограничениями расового предубеждения. Мне неведомо, существовали ли также, хоть в малейшей степени, подобные мотивы в семье Эллингеров; но все же интересно наблюдать одно и то же явление, возникающее при разных обстоятельствах. Сыновья следуют по стопам отца, дочери же — по стопам матери.
Оказывается, что семья Эллингеров свою американскую родословную ведет из штата Миссури, а может, и из более южного края. Ее члены сочетали в себе истинно южный аристократический взгляд на мир с абсолютной непредсказуемостью. Многие мужчины из этого рода бросили свои семьи и безупречный образ жизни, пристрастившись к великим просторам. Существует легенда, что один из Эллингеров, в конце концов, стал настоящим бандитом в одном из западных штатов и был застрелен при сопротивлении аресту.
Даже, если забыть об этих радикальных проявлениях индивидуальных особенностей, Эллингеры представляли и поныне представляют независимый род. Лишь в более поздний период истории существования этой семьи постепенное сглаживание этих особенностей позволило им занять полноправное место в обществе согласно их истинным способностям.
Мы уже привыкли к тому факту, что почти все мы являемся потомками иммигрантов. Но в середине прошлого столетия это было не так. Сегодня плавящийся котел не просто плавится, но и сплавляется. И это происходит намного проще в наши дни, поскольку он не имеет в своем составе чуждых и тугоплавких металлов, которые прошли закалку. Семья иммигранта, которая уже почти совсем затерялась в общей американской панораме, более не сталкивается лоб в лоб с другим иммигрантом, только что, можно сказать, сошедшим с трапа корабля. И нет более конфронтации между нашим американцем с континентальной родословной и новичками, между теми, кого называют иммигрантами, и старыми американцами, формирующими стабильную лестницу социального восхождения, на которой каждый человек имеет строго зафиксированное место.
Одними из первых иммигрантов, на долю которых выпало наиболее легкое в эмоциональном смысле время, и которым было проще во многих других смыслах, были подневольные люди из Восточной Европы, которым терять было буквально нечего, кроме своих цепей. Но американизации и последующему восхождению по социальной иерархической лестнице иммигрантов, принадлежащих к более высокой касте в европейском обществе, предшествовало лишение всяких привилегий и выделение для них одной из низких ступеней на социальной лестнице.
Все это было неизбежным и даже, вероятно, являлось существенной частью порядка, к которому иностранец должен был приноровиться, чтобы занять какое-то место в обществе, совершенно непохожем на то, в котором он родился. Сегодня, тем не менее, иммигрант является не только бенефициарием, но и благодетелем той страны, в которую он иммигрировал. Его родная культура часто несет в себе богатство, которое не должно быть утрачено, не должно потеряться в общей дымке некой традиции, скупо рассеянной по континенту. Его искусству и мышлению, его фольклору и музыке присущи такие грани, которые заслуживают того, чтобы быть включенными в убранство Америки. Однако при наличии напористого вторжения новичков из старого мира это наследие иммигранта было трудно признать и оценить. Ему предписывалось, не протестуя, принять низкое положение в социальной иерархической структуре, отведенное для него, и он успокаивал свое уязвленное самолюбие тем, что другой вновь прибывший иммигрант подвергался такому же уничижению.
В таком обществе и в такое время респектабельность являлась бесценной жемчужиной. Шмидт становился Смитом, а Израиль Левин — Ирвином Ли Вайном. Евангелическое (а также, про между прочим, раввинское) религиозное предписание избегать даже проявления зла интерпретируется как предписание избегать проявления зла и грубости, и более того, зла и грубости как таковых. Сильный человек действительно может проигнорировать такое общество и жить в соответствии с собственной системой ценностей. Для менее же сильного человека намного проще принять данную систему ценностей и пасть ниц перед миссис Гранди[4]. Лишь человек, подобный моему отцу, который был готов бросить вызов самому Иегове[5], мог противостоять ортодоксальной религии Гранди.
Специфические разочарования иммигрантов и еврейских семей семидесятых, восьмидесятых и девяностых годов были усилены общим моральным застоем Золотого Века. Это был век, в котором субсидии, выдаваемые на поддержание объединения торговцев виски, были переданы на проведение Гражданской войны, в этот век умер Линкольн, но Даниэлы Дрю и Коммодоры Вандербильты были живы, и не просто живы, но и очень деятельны. Энтузиазм и преданность временам Гражданской войны уже изжили себя, а энтузиазм и преданность двадцатого столетия еще не взошли над горизонтом. Во всем ощущался общий спад и разочарование. Это разочарование, должно быть, на Юге, потерпевшем поражение, ощущалось более сильно, а также и в штате Миссури, который был почти «прихожей» Юга.
Кроме того, когда общество и время переживали все эти стрессы и напряжение, в семье моей матери переживались разногласия более личного порядка. В ее семье произошел раскол из-за разрыва между родителями. Мать моей матери была человеком, обладающим большой общей культурой, а также сильными и неукротимыми эмоциями. В ней присутствовала огромная, неуправляемая жизненная энергия, способствовавшая ее долголетию, и проще говоря, ее было слишком много для того, чтобы ее более спокойный и менее энергичный муж смог ее выносить.
И ко всему этому, одна из старших сестер матери, претендующая на то, что она представляет собою женский ум семьи, смотрела свысока на своих сестер. Это привело к окончательному разрыву, причем мои мать и отец были с одной стороны, а большая часть семьи с другой. Одной из причин этого разрыва был традиционный конфликт между Немецким евреем и Русским евреем и их различие в социальном статусе. Все это подкреплялось прямодушием и наивностью моего отца в том, что касалось социальных вопросов.
В любом случае, моя мать при поддержке моего отца постепенно порвала отношения со своей семьей. Несмотря на то, что зачастую она не понимала отца, она глубоко любила его и восхищалась им бесконечно. И все же, это был нелегкий шаг для моей матери. Ей с детства потворствовали, поскольку она считалась в семье красавицей. Я помню одну из ее фотографий, которая была сделана, когда мне было около четырех лет. На ней она была чрезвычайно красива в модном в то время коротком жакете из меха котика. Я очень гордился той фотографией и ее красотой. Она была маленькой женщиной, здоровой, сильной и полной жизни, какой она и осталась по сегодняшний день. Она до сих пор носит себя с достоинством женщины в расцвете сил.
В семье, где она родилась и родословные корни которой были перемешаны и присутствовал аристократизм южан, этикет играл неоправданно большую роль и распространялся на сферы, которые можно было отстаивать по закону. И это маленькое чудо, что моей матери пришлось — и она поняла, что ей нужно будет это сделать — взять на себя тяжелую задачу умерить энтузиазм и необузданный нрав моего выдающегося и рассеянного отца до уровня, соответствовавшего нормам общества.
Требования, предъявляемые нашим обществом к мужчине и женщине, и дозволения сильно отличаются. Мужчине может быть позволена некоторая степень несоответствия, если он личность и гений. Но предполагается, что женщина должна быть хранительницей ортодоксальных и светских добродетелей, действительно нуждающихся в том, чтобы их культивировали. Мужчина может позволить себе иметь необузданный нрав, не вызывая при этом нареканий, женщина же должна быть мягкой и учтивой. Когда родился я, к проблеме прямодушия моего отца добавилась проблема воспитания ребенка с очень похожими качествами характера, с тем же необузданным нравом и тем же сопротивлением к приручению; и неудивительно, что порою моя мать ощущала себя в полной растерянности. Позже, когда приходили в столкновение крутой нрав отца и мой собственный, мать могла лишь выступать в роли миротворца, не высказывая ни своего мнения, ни убеждений, которые она могла бы привлечь в качестве довода для восстановления мира. Мне было трудно понять ее в этом. В моих столкновениях с отцом, весьма драматичных по своей сути, я мог лишь в общем признать принцип, который я должен был уважать, даже если интерпретация этого принципа отцом причиняла мне страдание. Моя мать едва ли могла позволить себе такую роскошь. Когда муж — фанатик, жена должна быть конформисткой. Как много ученых, будучи не от мира сего, как евреев, так и христиан, должно быть, зависели в самом своем существовании от своих жен-конформисток!