Петр Ильич в каждом письме не забывал выражать свою благодарность Надежде Филаретовне за то, что дала ему возможность все свое время посвящать творческой работе. «Что касается денежной помощи, которую Вы деликатно и сочувственно предлагаете, то у меня не найдется слов, чтобы благодарить Вас за то, что освобождаете меня от финансовых затруднений», – писал он 21 июля 1879 года из Каменки. Когда Петр Ильич находился в каком-либо из имений Надежды Филаретовны, она с семьей освобождала это помещение, выезжая за границу или в другое имение. Чтобы увидеть ее вблизи, Петр Ильич однажды пробрался в парк и спрятался за беседкой, откуда наблюдал за праздничным вечером, который она устроила для своих младших детей и внуков. На следующий день он сообщил ей об этом: «Вы прошли очень близко от меня, а я находился возле беседки, все время опасаясь, что меня примут за вора и спустят собак. Я видел всё, но сам не был никем замечен. Когда Ваш сын Коля спросил у брата Саши, удался ли вечер, я чуть не крикнул из своей засады: «Да всё отлично!» Такое ребячество позабавило Надежду Филаретовну.
Освободившись полностью от работы в консерватории, Петр Ильич всего за несколько месяцев написал оперу, симфонию, концерт для скрипки с оркестром, литургию, несколько пьес и песен, продолжал работать над оперой «Евгений Онегин». Он сам был удивлен своей продуктивности.
Глава 7Особенности личности
На формирование личности Чайковского, которое началось еще в детстве во время жизни в Воткинске, оказали влияние, помимо родителей, его гувернантки и учителя, также и весь окружающий мир. С годами менялся как внешний облик Петра Ильича, так и направление его мыслей. Основной чертой личности Петра Ильича одни считали доброту и великодушие, другие – сострадание и самоотверженность. Некоторые отмечали его «благородство, честность, достоинство и справедливость». Сам он считал себя робким и застенчивым. «Природа наделила меня нерешительностью, способностью теряться и падать духом», – писал он в дневнике. Но природа наделила его и еще одним неоценимым даром – музыкальным талантом, который явно у него стал проявляться только в 27 лет. До этого времени его музыкальные пробы не поражали оригинальностью.
Первый музыкальный руководитель Чайковского – Антон Григорьевич Рубинштейн, кроме трудолюбия и добросовестного отношения к делу не отметил у Чайковского каких-либо выдающихся способностей. Но как писал литератор и общественный деятель Б.И. Бурсов: «гений – это загадка на века и тысячелетия». Во внешнем облике Петра Ильича не было ничего, что бросалось бы в глаза: ни атлетической фигуры, ни особой красоты или выразительности лица. Он не был так красив, как его старший брат Николай и младший Анатолий. Его красота была в его душевных качествах. Его облик облагораживали доброжелательность, тактичность и деликатность. Он располагал к себе доверительностью, готовностью прийти людям на помощь в любую минуту, в любой обстановке. Его друг Ларош восхищался великодушием и снисходительностью Чайковского к людям: «Он избегал говорить людям то, что могло быть неприятным для них». Даже голос Чайковского – мягкий баритон с задушевными нотками, соответствовал его характеру.
Ларош отмечал еще одну черту его личности – стремление все делать быстро: «Он быстро ходил, быстро писал, быстро читал, во время обеда успевал просмотреть две-три газеты, легко и быстро овладевал предметом, умел нравиться людям самых противоположных вкусов». Кругозор Петра Ильича был обширен. Кроме музыки он интересовался и другими видами искусства, а также литературой и историей, особенно русской. Музыку Моцарта любил с юности и до конца своих дней. Восхищался оперой Бизе «Кармен», которую не сразу оценила публика. «Я уверен, – писал он, – что через десять лет “Кармен” будет самой популярной оперой в мире». Восхищался вальсами Штрауса.
Чайковский не был мстительным. Он не отвечал людям злом за их зло не потому, что боялся обидчиков, а потому, что считал борьбу с ними бессмысленной. «Своей добротой он умел добиться таких результатов, каких не могли добиться другие» (Рязанцев). Будучи мягким и добрым, он, однако, умел в нужный момент мобилизовать свою волю и направить ее к нужной цели. Сердце имел чувствительное. Многое его трогало и волновало. С болью в душе видел, как стареет отец, силы которого «клонились к упадку». Приобрел собачку Бишку, но потом пришлось расстаться, так как переживал, что не может понять собачий язык. «Мне кажется, что собаки что-то хотят, а сказать не могут».
Петр Ильич легко впадал в уныние от невзгод, но умел радоваться даже небольшим своим удачам. Любил одиночество и тишину, не любил «многолюдство и бешеное коловращение городской жизни». Уклонялся от визитов, говорил, что «устает от них до отупения и нравственного изнеможения». Всю жизнь стремился к свободе и независимости, но постоянно попадал в зависимость от кого-то: в детстве – от своих родителей, во время учебы и работы – от своих руководителей, а потом в материальную зависимость от своей благодетельницы Надежды Филаретовны (до 1890).
Обостренно воспринимал громкие звуки. Стук экипажей казался ему громоподобным и раздражал: «Он приводил меня в бешенство». Политикой не занимался, но считал, что не все законы совершенны. Возмущался грубым и даже жестоким обращением некоторых собственников со своими слугами. Об одном из них он писал: «Люди поднимают нос перед ним, потому что он лакей, а я не знаю никого, чья душа была бы чище и благороднее его души». Любил простор, из-за чего избегал лодочных прогулок: «Тесное пространство лодки тяготит меня, я люблю движение, моя любимая форма прогулки – пешком и в одиночестве, люблю ходить вольно, где хочу, погружаться в мечты и обдумывать свои сочинения».
Певица Мариинского театра Медея Ивановна Фигнер в воспоминаниях о пребывании Петра Ильича в имении Лобынское Тульской губернии писала: «Петр Ильич очень любил простор деревни, часами проводил на балконе, любуясь ширью полей и лугов».
Не любил фотографироваться: «Это для меня настоящая пытка, я не умею позировать, у меня в мускулах появляются судороги, и на фотографии выражение лица получается хищное и кровожадное». Во время шторма на море обнаружил у себя ценную особенность: он не был подвержен морской качке. При переезде через океан, когда почти все пассажиры и даже многие из команды судна испытывали головокружение и тошноту и лежали на палубе, он спокойно сидел в каюте. Его вестибулярный аппарат был устойчив. Чайковский с самого детства был набожным. «Я молюсь Богу, хоть не знаю, кто он, где он, не знаю, что он есть, но до меня доходит голос Божьей правды, я вдумываюсь в свою жизнь и вижу в ней перст Божий, который указывает мне путь и оберегает от бедствий, – писал он Надежде Филаретовне. – Почему Всевышний оберегает меня, я не знаю, Бог все свои творения любит одинаково, но меня он хранит, и я проливаю слезы благодарности за его милость ко мне».
Любвеобильное сердце Петра Ильича не выносило чужих страданий. Получив известие о гибели Александра II, был настолько поражен, что, по его словам, «едва сам не заболел». Прочитав о том, как Жанна д’Арк умоляла палачей не сжигать ее, а отсечь голову, он записал в дневнике: «Я страшно разревелся». Близко к сердцу принял смерть Николая Григорьевича Рубинштейна в марте 1881 года: «Слезы душили меня от утраты Николая Григорьевича, смутные мысли бродили в голове по поводу исчезновения хороших людей и неразрешимых для ума вопросов о смерти и смысле жизни». Без конца, почти в каждом письме к Надежде Филаретовне благодарил ее за материальную помощь: «Мне стыдно, что я злоупотребляю Вашей дружбой и добротой. Мне стыдно, что я наделен Вами всеми благами свободного человека и жалуюсь на тяжесть труда, от которой Вы хотите меня избавить». Установил для себя строгий и четкий распорядок дня, от которого почти никогда не отступал. Это была эпилептическая черта его характера. С годами менялся его внешний облик и направление его мыслей, он постепенно избавлялся от застенчивости, нерешительности и зажатости, становился более раскованным и общительным, но до конца своих дней оставался эмоциональным, склонным к слезливости. Его друг Ларош позже писал: «Чайковский 60-х годов и 80-х – это два разных человека, хоть 20 лет – не очень большой период жизни». Чайковский за это время из бледного худощавого юноши превратился в осанистого интеллигентного мужчину. Он по-прежнему обезоруживал всех своей добротой, мягкостью и деликатностью.
Немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788–1860) писал: «Человек не может выйти за пределы своего сознания и соприкоснуться с миром». Чайковский не только соприкасался с миром, он брал от него то, что необходимо было для его творчества. Не имея медицинского образования, разбирался в медицинских вопросах, лечил себя водными процедурами вместо лекарств. На вопрос Надежды Филаретовны, почему воспитанник Модеста Коля Конради – глухонемой, дает медицински грамотный ответ: «Его отец женат был на родной племяннице, а дети, рожденные от близких людей, имеют аномалии». Подметил еще одну генетическую черту: «У гениальных людей почти не бывает гениальных детей: у Моцарта и Гёте дети были полуидиотами».
Петр Ильич подчинялся не только голосу своего разума, но и голосу своего сердца и всегда жертвовал собой ради блага других людей. Задолго до своей кончины стал беспокоиться о судьбе своего слуги Алексея Ивановича Софронова (1859–1925). Он пишет Надежде Филаретовне: «Если я умру, возьмите к себе Алешу, он хороший человек и будет Вам полезен». Но его благодетельница дала ему разумный совет: «Умереть мы с Вами успеем, давайте лучше думать о жизни». Когда Алексей был взят на военную службу, Петр Ильич тосковал и даже плакал.
Справедливость, которую оратор и доктор философии Марк Тулий Цицерон (105–43 до н.э.) считал «высшей добродетелью», была одной из основных черт характера Чайковского. Петр Ильич радовался не только своему благополучию и своим успехам, но и счастью близких ему людей. После знакомства брата Анатолия с дочерью московского фабриканта Коншина – Прасковьей Владимировной (1864–1940) Петр Ильич пишет Надежде Филаретовне: «Я получил письмо от Анатолия, дышащее такой полнотой счастья, что и мне стало весело на душе». Вскоре Анатолий женился, и его брак был прочным и счастливым.