Глава 4Траншеи и газ
В Одессе я сажусь на «Мосул», корабль компании «Мессажери Маритим». Нас, французов, живущих в России, на этом судне, реквизированном правительством, чтобы позволить резервистам присоединиться к их полкам во Франции, будет множество. 24 августа 1914 года я спущусь на берег в Марселе. Всего двадцать шесть дней пути, чтобы поступить на службу в 1-й тяжелый артиллерийский полк.
Страна в смятении, новости о наступлении немцев в августе в Бельгии и Франции не сулят ничего хорошего. Но наша решимость и наше желание поскорее попасть на свои позиции только удесятеряются. Я не видел того неистового приема, который был оказан населением военным: цветы, бочки с вином, набережные, битком забитые женщинами, девушками, детьми, пришедшими приветствовать «защитников Закона и Справедливости», пожать им руки, поцеловать их, обнять их, подарить им букет… Нет, всего того, о чем товарищи с умилением рассказывали мне, когда уезжали 7 и 8 августа в Шарм, я не увидел. К моменту моего прибытия в Ла Фер ситуация сложилась более чем напряженная. Сегодня 31 августа. На следующий день противник берет город. Достаточно сказать, что нашу уязвимость я почувствовал очень быстро. Ла Фер будет оставаться в руках немцев на протяжении всей войны.
Итак, я присоединяюсь к своему полку в Ла-Рош-сюр-Йон, куда он перебазировался, здесь я буду служить вторым артиллеристом. Однако полк находится в стадии (ре)формирования и не имеет ни снаряжения, ни какого-либо обмундирования. Я проделал весь путь из России не для того, чтобы оказаться за линией фронта. Я узнаю, что формируется батарея добровольцев, и спешу к ней присоединиться; вместе с ней меня переводят в 29-й полк полевой артиллерии в Лорьяне, чтобы как можно скорее отправить нас на фронт. Я назначен бригадиром, и мы держим путь в Эльзас. Оказавшись там, мы вступаем в бой сначала в районе коммуны Фризен, затем в Штруте, Баллерсдорфе, Сен-Леже, Сеппуа-ле-О и Ле-Ба, где в октябре 1915 года я получил звание сержанта.
Когда я присоединяюсь к своим товарищам, уже вовсю ведется осадная война, с чередой бесконечных однообразных дней и необходимостью закапываться и сидеть в окопах. Мне рассказывают, как полк пережил начало войны, первые дни боев под немецким артиллерийским огнем, осыпавшим солдат и оглушавшим их своим устрашающим шумом, долгие ночные переходы по дорогам, забитым обозами, изнуряющие бессонные ночи, когда приходилось дремать на ходу или верхом на лошади. Когда войска располагались на отдых, спали под повозками, лошадей при этом не распрягали, держа постоянно наготове. И вот вечером 26 августа раздалось множество взрывов в непосредственной близости от нас. На следующий день мы узнали, что удары пришлись по мостам через Мез, и все они были разрушены. Первые две группы по ошибке оказались на эвакуированном за ночь правом берегу! У них не было другого выбора, кроме как быстро отойти к коммуне Стене, чтобы пересечь последний оставшийся мост до тех пор, пока не будет взорван и он. Отдали приказ о старте, отправленных на водопой лошадей пришлось возвращать, отряд в полном составе сорвался с места под охраной стрелков и кавалеристов. Враг проявился и попытался устроить перестрелку, но, к счастью, был достаточно далеко.
29-му полку отступать практически не приходилось. Солдаты знали, что враг продвигается вперед. Больно было смотреть на бесконечные колонны беженцев, проходивших по дорогам, но наши никогда не испытывали ощущения собственного поражения.
Вечером 27 августа немцы были отброшены к Мезу. Наши меткие выстрелы вызвали большой переполох. Враг поспешно отступил на север. Но последовавшее за этим сражение на Марне принесло 29-му полку много потерь. Мы стреляли с расстояния 1500 метров, а то и меньше, и не раз наши расчеты видели, как пехотицы отступают за линию своей артиллерии. В ночь с 10 на 11 сентября непрерывное движение машин вызвало удивление и беспокойство в рядах офицеров. Что, если это подкрепление, прибывающее к неприятелю? Нашла бы тогда наша уставшая пехота в себе силы сопротивляться? Вместо привычной канонады над полем боя воцарилась устрашающая тишина. Утром 11 сентября артиллеристы с удивлением увидели конных егерей, пересекавших район боевых действий. Следом мы услышали прекрасную новость: враг отступает по всей линии! Какая неописуемая радость! Мы все пустились в погоню и обнаружили, что на дорогах было брошено все: лошади, машины, повозки, брезент для палаток, телефонный кабель, даже провизия, особенно мне врезался в память пятидесятикилограммовый мешок с сахаром, оставленный прямо на обочине! 29-й полк тогда проделал путь приблизительно последних двух дней своего отступления, только в обратном направлении.
15 сентября противник остановил бегство и перешел в контрнаступление. Это был тяжелый день, нам пришлось оставить в Сервоне три орудия, но удалось закрепиться в аргоннском лесу…
Итак, Аргонн. Именно там я встречаю своих товарищей. С того момента мы проведем вместе год. Авиация противника действует очень активно. Яростно бомбят наши батареи, людей косят. Другие поднимаются и заменяют их. Некоторым удается спасти раненых из огня. Под обстрелом всех калибров батареи проявляют необыкновенную энергию и стойкость.
Дальше дни следуют один за другим, все одинаковые, со своими выстрелами, своими штурмами, своими потерями. Позиционная война, непрекращающиеся бои, яростные атаки противника, поддерживаемые мощной тяжелой артиллерией и грозной траншейной артиллерией минометами, которым мы можем противопоставить только наши скромные полевые пушки 75-го калибра и груди наших пехотинцев. Наше боевое товарищество делается все более тесным, потому что оно становится абсолютно необходимым с каждым днем, объединяет пехоту и артиллеристов. Артиллеристы живут в окопах, организуют наблюдательные посты на первых линиях оборонительных укреплений, устанавливают траншейные огневые средства (минометы 150-мм, орудия 37-го калибра), расставляют орудия на отдельных участках, с которых огонь ведется прямой наводкой, прикапывают свои батареи, связываются по телефону с пехотными частями на передовой. Многие убиты или ранены. Немало героев, которые расчищают наши окопы, проводят разведку до вражеских, без колебаний, рискуя жизнью, возвращают тела товарищей, павших рядом с ними.
Уже с января 1915 года немцы стали предпринимать широкомасштабные химические атаки с применением газообразного хлора, которые безжалостно убивали и ранили людей. В последующие месяцы мы увидим эскалацию разработки токсичных газов и их использования. Каждая страна будет стремиться изобрести новую разновидность химического оружия, которое окажется еще более разрушительным и неудержимым.
Компания «Ралле» в Москве берется за разработку и изготовление удушливых газов для русской армии, и меня просят возобновить мою работу там. Несомненно, я обязан возвращением в Россию моему другу Полю Плено. Плено прибыл из Франции в сентябре 1915 года по просьбе самого царя, чтобы переоборудовать завод и ускорить производство газа и взрывчатых веществ. Я был отчислен с воинской службы 1 декабря 1915 года и отправлен в Москву для того, чтобы управлять производством по приказу полковника Таффанеля и непосредственно капитана Фроссара, состоявших во французской военной миссии.
Эти месяцы, проведенные в Москве, были особенно тяжелы. Конечно, я счастлив служить как химик своей Родине и России. Я не сомневаюсь в настоятельной необходимости разрабатывать и производить эти газы в промышленных масштабах, так как надлеит убить или нейтрализовать максимальное количество вражеских солдат, чтобы выиграть войну. Но факт остается фактом: время создания духов и мыла с тонким ароматом осталось далеко позади… Речи о любви, женственности и соблазнении сегодня больше нет, она идет лишь о делах человеческих во всей их дикой, невообразимой жестокости: о том, как выпустить на поле боя саму смерть.
В этот ужасный период у меня одна отрада – видеть Иду и Вову, а также мою сестру Жанну. Меня не было дома больше года (точнее, семнадцать месяцев), и неописуемая радость переполняет нас с Идой, когда мы встречаемся вновь. Я обнимаю ее так сильно и так долго, что она позже признается мне, что чуть не задохнулась. Я целую сына и разглядываю его, просто не могу оторвать глаз. Прошло семнадцать месяцев, а это маленькое существо почти трех лет, которое уже повсюду семенит маленькими шажочками и говорит, хоть мало, но хорошо, и конечно, по-русски. Я решаю говорить с Вовой только по-французски, чтобы он стал учить язык своей родины. Мальчик быстро начинает меня понимать, когда он произносит несколько слов сам, меня переполняет гордость! Так как я несколько резок в общении с сыном, то он иногда показывает себя смущенным, потому что, конечно, мой стиль контрастирует с чрезвычайной мягкостью Иды по отношению к нему. Тем не менее в большинстве случаев мне достаточно лишь улыбнуться, чтобы прогнать прочь все его тревоги, а затем я беру сына на руки и подбрасываю в воздух, а он визжит от восторга и смеется. Как мне нравится, как он обнимает меня своими ручонками! Ах, какая же радость чувствовать его голову сына у себя на плече и зарываться носом в его белокурые кудри!
27 декабря 1915 года мы устраиваем крещение Эдуарда. День, когда все мои родственники наконец-то воссоединяются! Крестной матерью, разумеется, является моя сестра Жанна, а крестным отцом в отсутствие Ксавьера Дарда, моего большого друга, оставшегося на фронте, мы попросили быть Поля Плено. Я глубоко счастлив, когда вижу, как он держит моего сына у купели. Поль – человек необычайный! Красавец-мужчина, веселый, солидный, доброжелательный. Настоящий интеллектуал, остроумный, энергичный и смелый. Инженер, выпускник Высшей школы искусств и ремесел, в 1913 году стал директором фабрики «Ралле», где его высоко ценили. Плено – страстный путешественник, был в Сибири, Китайской Монголии, Индии и даже на Южном полюсе, куда он сопровождал командора Шарко в качестве фотографа в 1903 году. Из этой экспедиции он привез сто пятьдесят фотографических пластин и столько же смачных анекдотов. Вове на крещение он подарил фотографию пингвина, которую я в тот же вечер повесил над кроватью мальчика.