Хома Брут тоже не вмешивается. Он прислонился к притолоке, достал из-за уха сигаретку, раскурил ее от указательного пальца и через дымок подмигивает Саше, ухмыляется и кивает в сторону спорящих, как бы говоря: «Во дают!»
Тут Модест Матвеевич замечает развалившуюся раскладушку. Все замолкают. В наступившей тишине Модест Матвеевич ози– рает по очереди всех присутствующих. Взгляд его останавливается на Саше. Саша, не дожидаясь вопросов, виновато произносит:
– Она сама развалилась… Я встал, а она – раз!..
– Почему вы здесь спите? – грозно осведомляется Модест Матвеевич.
– Это наш новый заведующий вычислительным центром, – вступается Эдик. – Привалов Александр Иванович.
– Почему вы здесь спите, Привалов? – вопрошает Модест Матвеевич. – Почему не в общежитии?
– Ему комнату не успели отремонтировать, – поспешно говорит Эдик.
– Неубедительно.
– Что же ему – на улице спать? – злобно спрашивает Корнеев.
– Вы это прекратите, – говорит Модест Матвеевич. – Есть общежитие, есть гостиница, а здесь музей. Госучреждение. Если все будут спать в музеях… Вы откуда, Привалов?
– Из Ленинграда, – мрачно отвечает Саша.
– Вот если я приеду к вам в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?
Саша пожимает плечами.
– Пожалуйста!
Эдик обнимает Сашу за талию.
– Модест Матвеевич, это не повторится. Сегодня он будет спать в общежитии. А что касается раскладушки… – Он щелкает пальцами. Раскладушка тут же самовосстанавливается.
– Вот это другое дело, – великодушно говорит Модест Матвеевич. – Вот всегда бы так и действовали, Почкин. Ограду бы починили… Лифт у нас не кондиционный…
Корнеев берется руками за голову и стонет сквозь стиснутые зубы.
– По-моему, эти стоны со стороны товарища Корнеева являют-ся выпадом, – визгливо и мстительно вмешивается Выбегалло.
Модест Матвеевич поворачивается к Корнееву.
– Я еще раз повторяю, Корнеев, – строго говорит он. – Немедленно верните диван.
Корнеев приходит в неописуемую ярость. Лицо его темнеет, и сейчас же заметно темнеет в комнате. Огромная туча наползает на солнце. Свирепый порыв ветра сотрясает дуб. Где-то звенят вылетевшие стекла. У стола подгибаются ножки, проседает только что восстановленная раскладушка. В тусклом зеркале вспыхивают и гаснут зловещие огни.
Выбегалло отшатывается, испуганно заслоняясь от Корнеева ладонью. Хома Брут стремительно уменьшается до размеров таракана и прячется в щель. Эдик встревоженно и предостерегающе протягивает к Корнееву руку, шепча одними губами: «Витя, Витя, успокойся…»
И только Модест Матвеевич остается неколебим. Он с достоинством перекладывает папку под другую мышку и веско произносит:
– Неубедительно, Корнеев. Вы это прекратите.
И все прекращается. Корнеев в полном отчаянии машет рукой, в воздухе конденсируется диван и плавно опускается на свое прежнее место.
Модест Матвеевич неторопливо подходит к нему, ощупывает, заглядывает в книжку и проверяет инвентарный номер. Затем объявляет:
– В таком вот аксепте. И попрошу.
Затем он поворачивается ко всем спиной и громко провозглашает:
– Товарищ Горыныч!
– Иду, батюшка, иду! – доносится из прихожей испуганный голос.
Модест Матвеевич удаляется в прихожую, и тут Выбегалло приходит в себя и устремляется за ним с криком:
– Модест Матвеевич! Вы забываете, что у меня эксперимент международного звучания! Я без этого дивана как без рук! Модель идеального человека тоже без этого дивана будет как без рук!..
Дверь за ним захлопывается. Из щели выползает Хома Брут и снова начинает увеличиваться в размерах. Еще не достигнув нормального роста, он осведомляется:
– Политурки, значит, тоже нет? Или хотя бы антифриза…
– Бр-р-рысь, пр-р-ропойца! – рычит Корнеев, и объятый ужасом Хома Брут, снова уменьшившись, ныряет в щель под дверью.
Корнеев садится на диван и, наклонивши голову, вцепляется себе в волосы костистыми пальцами.
– Дубы! – говорит он с отчаянием. – Пни стоеросовые! К черту их всех! Сегодня же ночью опять уволоку!
– Ну, Витя, – укоризненно говорит Эдик. – Ну что ты, право… Будет ученый совет, выступит Федор Симеонович, выступит Хунта…
– Хунте самому диван нужен, – глухо возражает Корнеев, терзая себя за волосы.
– Ну, знаешь! С Кристобалем Хозевичем всегда можно договориться. Это тебе не Выбегалло…
При последних словах Корнеев вдруг вскакивает, щелкает пальцами, и перед ним возникает из ничего плешивый профессор Выбегалло, вернее, фигура, чрезвычайно на Выбегаллу похожая, но с большими белыми буквами поперек груди: «Выбегалло 92/К». Корнеев со сдавленным рычанием хватает фигуру за бороденку и яростно трясет в разные стороны. Фигура тупо ухмыляется.
– Витя, опомнись! – укоризненно говорит Эдик.
Корнеев с размаху бьет фигуру кулаком под ребра, отшибает кулак и, размахивая ушибленной рукой, принимается скакать по комнате.
– Тьфу на тебя! – орет он фигуре.
Фигура послушно исчезает, а Корнеев, дуя на кулак, отходит к окну и скорбно прислоняется к оконнице.
Эдик, глядя ему в спину, качает головой.
– Слушайте, Эдик, – тихонько говорит Саша. – В чем все-таки дело? Почему из-за паршивого дивана такой шум? Он же жесткий…
– Это не диван, – отвечает Эдик. – Это такой преобразователь. Он, например, может превращать реальные вещи в сказочные. Вот, например… Ну, что бы… – Эдик озирается, берет с вешалки драный треух, бросает на диван, а сам запускает руку в спинку и что-то там проворачивает со звуком заторможенной магнитофонной пленки. – Вот видите, была обыкновенная шапка. А теперь смотрите…
Он берет шапку и нахлобучивает себе на голову.
И сейчас же исчезает.
– Шапка-невидимка, понимаете? – раздается его голос.
Он снова появляется и вешает шапку на место.
– А ты на нем, балда, спать расположился, – подает от окна голос Корнеев. – Скажи еще спасибо, что я его из-под тебя уволок, а то проснулся бы ты, сердяга, каким-нибудь мальчиком-с-пальчик в сапогах… Возись потом с тобой.
– Да, это моя вина, – сказал Эдик. – Надо мне было вам все это растолковать как следует.
Корнеев, словно что-то вспомнив, вдруг возвращается к ним.
– Так ты, значит, у нас заведующим вычислительным центром будешь? – говорит он, оглядывая оценивающе Сашу с головы до ног.
– Да, – отвечает Саша небрежно. – Попытаюсь.
– Ты машину-то знаешь нашу, «Алдан-12»…
– Приходилось, – говорит Саша.
– Так какого же дьявола она у тебя не работает? – произносит Корнеев, агрессивно глядя на Сашу. – Что ты тут тары-бары растабарываешь, когда мне машина вот так нужна? Если они мне, зануды, дивана не дают, так, может, хоть модель математическую рассчитаю, и тогда плевал я на этот диван… Ну что ты стоишь? Что ты здесь стоишь?
– Подожди, – говорит Саша, несколько ошеломленный. – А чего тебе надо, какая модель?
Корнеев делает движение, как будто собирается бежать за чем-то, затем передумывает, выхватывает из воздуха стопку бумаги, авторучку, бросает все на стол и с ходу принимается писать, приговаривая:
– Смотри сюда. Линейное уравнение Киврина, понял? Граничные условия такие… Нет, здесь в квадрате, так?
Саша тоже сгибается над столом. Эдик глядит Корнееву через плечо.
– Оператор Гамильтона… – продолжает Корнеев. – Теперь все это трансгрессируем по произвольному объему. По произвольному, понял? Здесь тогда получается ноль, а здесь произвольная функция. Теперь берем тензор воспитания… Ну чего ты смотришь, как баран? Не понимаешь? Ну, как он у вас называется…
Голос его заглушает конкретная музыка, а над столом взлетают фонтаны цифр и математических символов. Саша тоже приходит в азарт, стучит пальцем по написанному, выхватывает у Корнеева ручку и пишет сам.
Появляется кот Василий, обходит вокруг стола, заложив лапы за спину, пожимает плечами и скрывается.
Эдик некоторое время слушает, потом достает из нагрудного кармана умклайдет, поднимает его над головой и резко взмахивает им, словно стряхивает термометр.
Вспышка, тьма, и все трое уже стоят перед трехэтажным, современного вида зданием из стекла и бетона, но без дверей. Есть бетонный козырек над подъездом, есть несколько широких ступенек, но ступени эти ведут в глухой простенок между гигантскими черными окнами. Возле правого окна над громадной плевательницей в виде жабы с отверстой пастью висит строгая вывеска: «Научно-Исследовательский Институт ЧАродейства и ВОлшебства».
Корнеев и Саша все продолжают спорить, Саша только на мгновение замолкает, озадаченно оглядываясь по сторонам, и тотчас рядом с ними возникают его чемоданы. Он снова бросается в спор.
Эдик берет чемоданы, поднимается по ступенькам и пихает в простенок ногой. Появляется стеклянная дверь. Смутно видимый сквозь стекло устрашающего вида вахтер-ифрит, в огромном тюрбане и с кривым мечом на плече, распахивает перед ними двери.
И полетели дни и ночи, заполненные работой.
Саша за пультом «Алдана-12» сосредоточенно следит за вспыхивающими и гаснущими рядами цифр на контрольном табло, нажимает кнопки; бешено несется за стеклом магнитная лента, стрекочет печатающее устройство. Саша просматривает таблограмму, отрывает кусок рулона, проглядывает ряды цифр, с досадой рвет бумагу, отшвыривает ее в сторону и снова возвращается к пульту. Над пультом возникает полупрозрачное лицо Федора Симеоновича. Великий маг сочувственно наблюдает за Сашей, затем кладет тихонько ему под руку банан и исчезает. Саша, не прекращая работы, рассеянно берет банан и ест.
Комната в общежитии. За окном дождь, мечутся тени голых ветвей. Саша, обхватив голову руками, читает толстенный том, потом берет его двумя руками, ставит на стол ребром и опирается на него подбородком. Глаза у него пустые и обращенные внутрь. Название книги: «Уравнения математической магии».
Лаборатория Корнеева. Саша и Виктор сидят за столом, уставленным разнообразной электроникой. Перед ними беспорядочные груды исчерченной исписанной бумаги, и весь пол вокруг стола усыпан исписанной бумагой. Ребята продолжают чертить и писать и исписанные листки бросают на пол. Входит фигура, как две капли воды похожая на Корнеева, с тупым выражением на физиономии и с белыми буквами на груди: «Корнеев 186/К». Фигура ставит на стол две бутылки кефира и исчезает. Корнеев пытается что-то втолковать Саше, показывает пальцами, но Саша не понимает. Тогда Корнеев хватает бутылку, подбрасывает ее в воздух, она повисает над столом, а он снова принимается показывать руками, и, следуя его движениям, бутылка начинает изгибаться, пересекая самое себя, расплющивается, и в разных точках образовавшейся абстрактной модели вспыхивают латинские буквы A, B, C и т. п. Саша радостно тычет пальцем в одну из точек, хлопает себя по лбу и снова принимается писать.