– Тебе чего? – буркнул недовольно колдун вместо приветствия. Жрица раздражала своей красотой и свежестью, словно спала в постели из лепестков роз, и не пила на ночь ничего, акромя эльфской гламарии. Не могут честные люди с раннего утра так выглядеть!
– Да вот думаю, сколько с тебя за выполнение твоей же работы запросить, – хмыкнула она и, дождавшись недоуменно поднятых бровей, пояснила. – Пока ты тут всю ночь проверял, у кого из местных распутниц норка туже да слаще, я следы твоего кровососа в усадьбе нашла.
– Где? – так и вскинулся Богумил, забыв про похмелье. – В подвалах? В опочивальне старика? Среди смердового подворья?
– Хуже, – и Анна кивнула на Лешека, судорожно сжимавшего мягкую узорчатую подушечку, коих в избытке валялось на дорогом мягком ковре. – Заголяйся, паныч.
– Не могу, – проблеял тот, краснея, а затем с обидой выпалил. – Зачем ему рассказала?! Я же к тебе за исцелением пришел, думал, поможешь! Вы же, жрицы, лечить умеете!
– Такое – не умеем, – пожала плечами Анна. – Заголяйся, говорю тебе. Что ж ты вчера не стеснялся, когда обещал меня за косу в опочивальню затащить?
Лешек обреченно шмыгнул длинным носом, но послушался – спустил штанину с одной ноги, а затем раздвинул бедра в стороны, стыдливо прикрывая пах.
Но эта часть тела молодого шляхтича интересовала Богумила меньше всего. Гораздо занятнее были воспалившиеся следы от клыков на внутренней стороне бедра. Колдун изумленно присвистнул и тут же полез в сумку за линейкой.
Сомнений не осталось – укус взрослого, даже зрелого штригоя, вдобавок самца. Тварь явно была крупной, хорошо откормленной на детской крови. Богумил очень хотел сплюнуть на пол, но пачкать мягкий ковер постыдился. Чай, не грязный селянин, сраму не имущий и правил приличия не ведающий.
Из-за многочисленных дверей, ведущих из гостиной в комнаты, начали высовываться женские заспанные мордашки. Некоторые, осмелев, подошли ближе и с хихиканьем наблюдали, как приезжий колдун копошится меж раздвинутых ног местного паныча.
– Ну, рассказывай, – поднял, наконец, голову Богумил, – как давно этот упырь у вас гостил и сколько раз он кровь у тебя пил. Еще и умный, курвеныш, шею не стал трогать, так бы в два счета распознали, что за тварь к аристократу молодому по ночам захаживает. Понятно, что искать его здесь уже нет смысла, он давно в Чаросвете. Но, может, ты его хоть немного помнишь?
– Ккккакой курвеныш? – осоловело хлопая глазами, прошептал Лешек. – Ты что несешь, колдун? Девка это была, красивая, три дня подряд у нас гостила, с батюшкой дела какие-то решали. А ко мне ночами приходила, я и не против был, много ли ей крови надо? Знал бы ты, чародей, какая она ласковая, никто с ней из местных баб не сравнится…
Богумил не выдержал – захрюкал, а затем заржал в голос. Ему визгливо вторили гулящие девки, что прятались в полумраке комнаты.
Лешек затравленным взглядом обвел присутствующих и ахнул, прикрыв рот рукой.
– Так это что… мужик был? Со мной был мужик? Я же чувствовал, я же не мог ошибиться!..
И расплакался, совсем по-мальчишечьи, захлюпал некрасивым носом.
– Мужик, мужик, – нехорошо оскалился Богумил. – И раз ты помнишь лишь девку красивую, то заморочил он тебя на славу. Собирайся, в город со мной поедешь, там у судебных менталистов-дознавателей содействия попросим, чтобы в голову тебе заглянули, да морок сняли. Или хочешь здесь остаться? Я бы не советовал. Тебя собственные кметы на вилы поднимут уже дня через три, как только все, о чем здесь говорилось, за пределы этой развеселой обители выйдет.
По резко посмурневшему лицу паныча Богумил догадался – поедет, и еще как. Дурным богатеньким сопляком, что совращен и околдован злым чудищем, прослыть в собственной деревеньке не так страшно, как содомитом. Тут и после смерти не отмоешься. И через сто лет люди срамными словами будут вспоминать, к имени аристократическому приставку делать обидную.
Правда, собирался паныч в дорогу все равно целое утро. Богумил успел забрать из прачечной при мыльне свои вещи, позавтракать и оседлать вредную Жареху.
Когда он вышел из конюшни на улицу, Анна разговаривала с двумя совсем юными девицами в белых чепцах – подавальщицами из трактира. Жрица храма Безымянной матушки поглаживала их по загрубевшим от работы рукам, а те синхронно стояли и всхлипывали. Вот одна не выдержала и повалилась Анне в ноги. Та присела рядом с ней на корточки и что-то зашептала в ухо.
А затем оглянулась на колдуна и поморщилась. Подавальщицы опасливо покосились на мужчину и тут же исчезли за углом таверны, быстро, как мыши.
– Чего они от тебя хотели? – недоуменно уставился Богумил им вслед.
– Решения целого вороха проблем, которые вы, мужики, им с завидной регулярностью подкидываете, – горько скривилась Анна. – Таких проблем, с которыми они больше ни к кому не пойдут. Ибо ксендз на исповеди осудит, родители дома побьют, а паны типа Лешека с папашей Синекуром и вовсе из села взашей погонят.
Богумил замер, раскрыв рот.
– Ты что же, полоумная, абортивного пессария им дала?! – тут же зашипел он. – Хочешь, чтобы нас стражники поймали, да в яму с кольями кинули?
– Его самого, – даже бровью не повела жрица. – А еще лекарство от стыдной болезни, которой их наградил хозяин таверны, где ты вчера, кстати, ел. И зелья дала, что можно добавить старому козлу в чай, и тогда до скончания жизни не будет ему хотеться юных девиц по углам тискать. Им же шестнадцати нет, ни той, ни другой.
– И что? – хмыкнул колдун. – Вычислят их в два счета, если заподозрят. Обозлится хозяин, да выгонит их, жалованья не заплатив. Работы они себе другой не найдут, слухами-то земля полнится. Значит, дорога им прямая в веселый дом, где они и так умрут через несколько лет от всяческих инфекций. Кому ты лучше сделала, Анна? Испокон веков так заведено, чтобы мужчины всем заправляли, а женщины подчинялись, и не нам ломать этот порядок.
И тогда глаза Анны зло полыхнули синим.
– Какой порядок, чародей? – прошипела она не хуже змеи. – Девчонок наивных, бестолковых брюхатить? Служанок насильничать и не лечить, если кровью наутро изойдут? Старух на улицу выгонять, не заплатив жалования, когда они от трудов непосильных не могут больше спины разогнуть? Или красавиц на костре сжигать, обвинив в черном ведовстве – лишь за то, что отказались лечь с тем, кто им не по нраву? Хорошо ссылаться на то, что испокон веков заведено, когда тебя напрямую оно никак не касается и препятствий в жизни не чинит!
С этими словами жрица развернулась и направилась в конюшню. И лишь у дверей обернулась.
– С вами поеду, – непререкаемым тоном заявила она. – Может статься, твой упырь с моим змеищем сговорились о чем-то до его смерти. Мне надо понять, о чем. Может, пакость какую задумали, от которой добрые люди пострадают. Но если ты еще раз заговоришь со мной о бабском бесправии в тоне, достойном одуревшего от собственной безнаказанности пана, я тебя прокляну.
До Чаросвета оставалось половина дня пути. Ехали втроем – Богумил на Жарехе, Анна на черном вертлявом коньке и паныч, сидевший в седле на огромном гнедом жеребце, как куль с мукой. Молчали всю дорогу. О чем говорить-то настолько случайным попутчикам?
«Что же я упустил? – переживал колдун. – Зачем штригою понадобился змей? И что это вообще за гадина такая, о которой я ни разу не слышал? В тело носителя паразитом подселяется или же просто притворяется человеком?»
Ясно одно: задание будет сложнее, чем он предполагал. Надо бы обязательно по приезду наведаться в городскую библиотеку. Может, в старых фолиантах найдутся хоть какие-то упоминания о гадах ползучих, сотрудничающих с упырями?
*
Чаросвет был известен тем, что в нем уже триста лет стояла магическая школа имени Левии Цинтарской, куда определяли детей с невысоким даром, способных стать сельскими знахарями, заклинателями погоды, повитухами и иже с ними. Ментальников, способных читать мысли, целителей-универсалов, боевых магов и охотников за нежитью обучали в Царьграде.
Идеальное место для штригоя, что черпал силу из молодой крови. Это столичных отпрысков из богатых семей в случае пропажи начинали искать через несколько часов. А здесь студенты попроще, зачастую имевшие за плечами лишь скудный чародейский дар и желание найти себе на задницу всевозможных приключений. Зарабатывали юнцы на кусок хлеба и крышу над головой, чем придется. В лучшем случае показывали по тавернам фокусы и торговали слабенькими зельями от прыщей, в худшем – отдавали себя местным богатеям, охочим до молодого тела. Главное, чтобы сластолюбцы не только платили за утехи, но и учиться при этом дозволяли.
«В школу надо бы наведаться обязательно, поговорить с тамошними преподавателями, не пропадал ли кто из недорослей внезапно и с концами, и не находили ли окровавленных тел учеников в переулках, – думал колдун. – Или Анну заслать? Она с девицами общий язык хорошо находит, может, и разговорит кого. Девки юные – они глазастые, зачастую подмечают то, что взрослые не увидят и под собственным носом».
Для жилья сняли три комнаты в постоялом дворе у городской площади. Лешек, начавший жаловаться на усталость и неудобства еще на въезде в Чаросвет, выбрал большую и удобную спальню, на верхнем этаже и с большими окнами. Богумил только рукой махнул, катись, дескать, с глаз моих, только недалече, к дознавателям ведь идти надо.
Анна непривычно скромным голоском попросила колдуна уступить ей дальнюю комнату, окна которой выходили на сад, и тот согласился, поставив взамен условие – прогуляться после отдыха около школы имени Левии Цинтарской и разговорить тамошних учеников. Сам же заказал и с удовольствием съел сытный горячий обед в трактире на первом этаже, а перед этим сунул подавальщице в декольте медяшку и заговорщическим шепотом попросил принести кружку огуречного рассола. Проверенное средство окончательно сняло похмелье и провело колдуна в доброе расположение духа.
Он как раз заканчивал трапезу, когда за ним пришел посыльный из костела святого Анхеля – местный ксендз приглашал столичного гостя и его сопровождающих на чай. Изрядно удивившись, Богумил все же поднялся на верхние этажи, забрал из комнаты недовольного и заспанного Лешека, заставил того переодеться и прополоскать рот мятным настоем.