— Правильно, правильно, правильно, — зазвучал роковой хор.
— Будь другом, шеф, дай чуток покемарить. Че спешить? Никто за нами не гонится. Оставь меня.
— Черта с два я тебя оставлю! Подумай о вкусной жратве, о славных делах, которые нас с тобой ожидают, о деньгах, которые мы заработаем. Вспомни, — произнес он с неожиданным воодушевлением, — о трех деньках в «Элегантной шлюхе».
Глаза выдра приоткрылись, губы расползлись в блаженной улыбке.
— Да, чувак. За эти воспоминания стоит подержаться.
— Бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно, — ухала капелла аскомицетов.
— А ваще ни к чему, приятель, — сказал выдр, и Джон-Том на миг испугался за друга, пропадающего ни за понюшку табаку.
Но тут Мадж вскочил на задние лапы и обвел окружающую растительность гневным взором.
— Однако все это это чертовски забавно.
— Помоги, Розарык, — велел ему Джон-Том, испытавший великое облегчение. Он снова обратился к своим неприметным и даже равнодушным недругам: — Вот что, братцы, я не в силах переделать ваш характер, и вообще ничем не могу помочь, раз уж вам нравится замечать у жизни только серые тона.
— Нам не нравится, — сказал первый гриб. — Просто она такая и есть. Серая, убогая, муторная, гнилая, однообразная. Думаешь, мы бы не изменились, если б могли?
— Но она стала бы другой, будь на то ваша воля.
Сняв с плеча дуару, юноша заиграл самую бодрую и жизнерадостную песню из своего арсенала: «Высота скалистых гор» Джона Денвера. Затем добавил «Все, что нам нужно, — человеческое тепло» Рика Спрингфилда. Когда он закончил, серое небо не прояснилось и туман не развеялся, но у него изрядно посветлело на душе.
— Ну, что вы на это скажете?
— Воистину тоска! — ответила поганка. — Я не о песне, а о голосе.
«На торфяниках небось миллионов восемьдесят грибов, — подумал Джон-Том, — а меня угораздило набрести на музыкального критика. Абсурд!»
Он засмеялся и от этого повеселел еще больше.
— Если ничто не способно приукрасить ваше существование, то не станет ли ваша жизнь чуточку более сносной, если вы оставите нас в покое?
— Человече, мы обязаны делиться своими переживаниями, — сказал второй гриб. — Не взвалить на тебя их тяжесть было бы просто подло. А мы не подлые — мы равнодушные. Тебя привело в эти края понимание суетности жизни, осознание своей беспомощности перед этой суетностью. Человече, взгляни правде в глаза: космос — неудачник.
«Безнадежны. Эти твари безнадежны, — сердито сказал себе Джон-Том. — Как остановить врагов, идущих на тебя не со щитами, мечами и копьями? Что противопоставить бортовому залпу угрюмости, огневому валу сомнений? Они так уверены в себе, так убеждены в истинности своих речений! Ладно, будь по-вашему, я вам покажу истину! Если вас невозможно переспорить, может, к победе приведет соглашательство?»
Он набрал полные легкие воздуха.
— Ваша беда в том, что у каждого из вас — депрессивная мания.
Долгая пауза, атмосфера раздумий, наконец — вопрос поганки:
— О чем это ты, человече?
На заднем плане одна сыроежка шепнула другой:
— Он считает нас чокнутой тусовкой!
— Я не силен в психологии, но кое-чему на юридическом учат, — пустился в объяснения Джон-Том. — И держу пари, никто из вас не пытался решить свои проблемы с помощью психоанализа.
— С помощью чего? — спросил первый гриб.
Джон-Том нашел подходящий камень — острый, неудобный, зато совершенно не располагающий ко сну — и уселся на него.
— Прошу внимания. Кому-нибудь из вас доводилось слышать о Франце Кафке?
...Минуло несколько часов. У Маджа и Розарык сна не осталось ни в одном глазу, а ментальные голоса вокруг них едва звучали, хотя по-прежнему округа тонула в беспросветности и меланхолии.
— ...И еще, — разливался Джон-Том, тыча пальцем вверх, — возьмем небо, которое вы постоянно упоминаете. Эта привычка — не что иное, как инфантильный анальнозащитный блок. Ну, может, я не совсем точно выразился, — поправился он, вспомнив о весьма существенной анатомической разнице между собой И аудиторией, — но суть от этого не меняется.
— С этим мы ничего не можем поделать, — произнесла поганка. — Сырость, тучи и холод с нами всегда. Без них мы бы все погибли. Это тоскливо само по себе. Но что может быть тоскливее, если ты не очень-то любишь вечную сырость, тучи и холод?
Ощущая, как победа выскальзывает из рук, Джон-Том отчаянно искал ответ.
— Вечные тучи и сырость — вовсе не самое главное. Самое главное — ваше мировоззрение.
— Что значит — наше мировоззрение? — осведомился новый участник спора, любознательный плесневый грибок. — Наше мировоззрение никчемно, бессмысленно и безрадостно.
— Только если вы сами в этом убеждены, — сообщил Джон-Том. — Вы, конечно, можете считать свою судьбу безнадежной. Но почему бы не взглянуть на ситуацию под другим, позитивным углом? Всего-навсего переменить точку зрения. Чем пенять на вездесущее уныние, подумайте лучше о вечной стабильности, неизменности климатических и топографических характеристик этой местности. Для душевного здоровья важнее всего — позиция.
— Человече, я не уверен, что понимаю тебя, — промолвил другой гриб.
— Я тоже, кореш.
— Мадж, умолкни. Поверьте, наше существование — это то, что создаем мы сами. От нашего взгляда на окружение зависят чувства, вызываемые этим окружением.
— Глядя на такое окружение, что можно почувствовать, кроме тоски? — спросил печеночник.
— Ну ладно. Если такой подход вас больше удовлетворяет — как хотите. В постоянном унынии и брюзжании нет ничего плохого, если вам от этого хорошо. Но скажите, вам когда-нибудь доводилось испытывать бодрость и веселье?
— Нет, нет, нет, — тотчас откликнулась вся аудитория.
— Так отчего же вы решили, что эти чувства хуже уныния и подавленности?
— Путешественники, приходившие сюда до вас, ничего подобного не говорили, — прошептала поганка, — Они во всем соглашались с нами, а после устраивались на отдых и спокойное двухмесячное разложение.
Джон-Тома слегка передернуло.
— Конечно, они соглашались, но разве не выглядели лучше, чем вы? Разве не действовали решительней вашего? Разве не жили в большей гармонии с окружающей средой, нежели вы?
— Естественно, они не жили в большей гармонии с окружающей средой, — ответил первый гриб, — ведь эта среда...
— Сырая и наводит тоску, — договорил за него Джон-Том. — Хорошо, что вы со мной согласились. От постоянной депрессии нет вреда, если вы его не видите. Скука — чем не удовольствие? Если это чувство порождено окружающей средой и не вызывает у вас неприятия, значит, вы живете со средой в гармонии и потому должны испытывать спокойствие, уверенность и удовольствие.
В глазах Розарык застыло недоумение, однако она молчала. Мадж тоже сидел тихо и лишь покачивал головой из стороны в сторону. Но они думали, и это не позволяло опасному безразличию снова прокрасться в их души.
— Эй, — пробормотала багровая поганка, — а может, и правда хорошо все время ощущать тоску и сырость, если тебе это на пользу?
— Вот именно! — обрадовался Джон-Том. — Об этом-то я и толкую. Все существа не похожи друг на друга, и состояние духа, удобное нам, ходячим, совсем необязательно годится для вас. Видите, это открытие, по крайней мере, избавит вас от вечной путаницы, как избавило большинство моих сородичей.
— Чтоб меня! — воодушевился трюфель, притулившийся под гроздью шампиньонов. — Существование — бессмыслица. Жизнь — гнилушка. Сознание — мура. И знаете что? Мне это нравится. Все нормально!
— Чудесно, — кивнул Джон-Том. — Так держать! — Подбоченясь, он повернулся кругом. — У кого еще есть проблемы?
— У нас, — отозвалась флотилия грибов, облепивших кучу осклизлых гнилых водорослей на берегу маленького пруда.
— Расскажите, — радушно предложил Джон-Том.
— Это началось, когда мы были еще спорами...
В том же духе беседа продолжалась всю ночь. К утру Джон-Том оказался выжат как лимон, но в окружающий его грибообразный лес впервые робко заглянуло веселье — разумеется, сентиментальное. В общем и целом, сеанс групповой психотерапии завершился поразительным успехом.
Мадж и Розарык полностью оправились от коварно навеянной летаргии, им не терпелось идти дальше. Но Джон-Том удерживал их, желая убедиться, что грибные души исцелились хотя бы отчасти, хотя бы на время — достаточное, чтобы пропустить беглецов к Глиттергейсту.
— Да, человече, задал ты нам задачку, — сказал гриб-великан, выступающий от лица всего леса.
— Уверяю вас, если вы хорошенько осмыслите мои слова и обеспечите себе достаточную душевную свободу, то обнаружите: существование в этой среде дарит только наслаждение, — заявил Джон-Том.
— Ну, не знаю, — нерешительно произнес мухомор, и тенета уныния, едва не погубившие путников, снова опустились на Джон-Тома. — Но чем дольше я размышляю, тем больше склоняюсь к твоей точке зрения.
Паутина рассыпалась.
— Вот и ладненько. — С каждой минутой усталость все настойчивее напоминала о себе. — Я бы рад остаться и еще поболтать с вами, но нам пора идти к Глиттергейсту. Вы случайно не знаете, в какой он стороне?
За его спиной три гигантских гриба сложились пополам и уткнулись макушками в грязь.
— В этой, дружище. Ступай с миром... И если надумаешь поучаствовать в нашем сладостном тлении, всегда милости просим.
— Это слишком большая честь для меня, — вежливо отказался Джон-Том, направляясь к югу следом за Маджем и Розарык. — Я, видите ли, не гожусь на удобрение.
— А почему? — с неподдельным интересом спросил хор сыроежек.
С опаской подумав о том, что он, возможно, оставляет за собой целый лес грибообразных чудовищ Франкенштейна, Джон-Том отмахнулся.
— Как-нибудь потом объясню.
— Ну конечно, вот так возьмешь и уйдешь, — забрюзжал мухомор. — Разве мы заслуживаем разговора по душам?
— Я с вами всю ночь говорил. А теперь от вас снова веет безнадежностью.
— Это не от меня! — возразил, оправдываясь, мухомор. — Кроме того, безнадежность — то же самое, что и уныние.