Следом за выдром откликнулся Клотагорб, затем Дормас и Сорбл. Все оказались налицо, преображенные, но в здравом уме и твердой памяти. Дормас была крупнее всех, Сорбл превратился, по сравнению с другими, в этакого симпатичного крошку. Поневоле создавалось впечатление, что пертурбация совершалась согласно законам трансформации масс, из чего следовало, что к ней можно применить те или иные физические формулы.
Если не считать разницы в размерах, путники выглядели одинаково: громадные бесцветные лепешки протоплазмы в среде чуть менее плотной по консистенции жидкости. Внутри лепешек просматривались некие расплывчатые тени; сверкающая эпидерма находилась в постоянном движении. Огромные одноклеточные существа, амебы-мутанты. Джон-Том не знал точно, в кого они превратились, но порадовался про себя, что никогда не углублялся в биологию.
— Пренеприятнейшее положение, — пробормотал беззвучно Клотагорб. — Интересно, насколько велики пределы нашей досягаемости? — Он выпустил ложноножку и попытался ухватить нечто, плавающее неподалеку. В результате выяснилось, что они могут передвигаться посредством перемещения веса. Будь у него желудок, подумалось Джон-Тому, последствия могли бы быть самыми плачевными. А так юноша испытал всего-навсего приступ мысленной тошноты.
— Что произошло? — справилась амеба голосом Дормас. — В кого мы превратились?
— Мой опыт тут бессилен, — отозвался Клотагорб.
— Я знаю, — проговорил Джон-Том и немедля ощутил на себе «взгляды» многочисленных светочувствительных органоидов. — Мы стали чем-то вроде амеб, только крупнее и несколько сложнее по строению. К примеру, мы можем мыслить.
— И ваще все в порядке, верно, приятель? — произнес Мадж. — Скоро эта дребедень кончится. Так, ваша амебность?
— Искренне надеюсь, что да. — Волшебник огляделся по сторонам. — Наши припасы исчезли, а такого не случалось ни разу во время предыдущих пертурбаций.
Джон-Тома как осенило. Он понял вдруг, что, сам того не подозревая, весьма точно охарактеризовал положение дел.
— Припасы на месте, — возразил юноша, — просто мы их не видим. Суть в том, что мы и впрямь превратились в микроскопические организмы, то есть изрядно уменьшились. — Он сделал неопределенный жест ложноножкой. — Вон те валуны скорее всего обыкновенные песчинки, а деревья — микроскопические лишайники. Если подует ветерок, нас унесет неведомо куда. Хорошо, что мы легли спать на полянке, которая защищена от ветра.
— Мы такие крохотные, а думаем и говорим. Разве это возможно? — спросила Дормас.
— Очевидно, возможно. Откуда мне знать? Я что, специалист по теории пертурбаций? С чего вы взяли, что в них должна быть логика?
— Мы в опасности, — угрюмо изрек Клотагорб. — Ожидать, пока все разрешится само собой, по меньшей мере рискованно. Следует что-то предпринять. Однако я остался ни с чем, а потому...
— Как насчет песенки, Джон-Том? — справился Сорбл.
— Мне нужна дуара. Без нее ничего не выйдет.
— А ты попробуй. Вдруг получится?
— Чего ради? — Джон-Том вздохнул, и все тело его грузно всколыхнулось. — Я только зря потрачу время и силы.
— Может быть. А может, и нет, — сказал чародей. — Раз тебе не на чем аккомпанировать, постарайся раздобыть инструмент.
— Интересно знать, где? — хмыкнул Джон-Том. — Леса тут и в помине нет, значит, корпус не выстрогаешь. А потом, из чего прикажете делать струны? Вдобавок я все равно не смогу играть, даже если инструмент и найдется.
— Почему? — удивился Сорбл.
— Потому что у него нет пальцев, дурья башка, — объяснил Мадж.
— Это не препятствие, — заявил Клотагорб.
— Будь у тебя дуара, приятель, ты бы мог наколдовать себе вторую.
— Что значит «не препятствие», сэр?
— Наши тела, — сообщил Клотагорб, изгибаясь восьмеркой, — обладают поистине невероятной гибкостью. Им можно придать любую форму.
— А, понятно. Вы предлагаете мне отрастить пальцы.
— Нет, мой мальчик, я предлагаю отрастить дуару.
— Это невозможно.
— На свете нет ничего невозможного. Попытайся.
Джон-Том пожал несуществующими плечами.
— Ладно. Все лучше, чем дожидаться, пока тебя сдует или смоет.
Легко сказать, подумалось юноше, да трудно сделать. Кто знает, каким образом можно превратиться в музыкальный инструмент? Джон-Том постарался представить себе дуару так, словно видел ту воочию. Вот струны, вот резонатор, вот колки — само воспоминание причиняло острую боль. Тем не менее юноша не отступал. Добившись возникновения отчетливого образа, он принялся трансформировать тело. Процедура оказалась не только трудоемкой, но и весьма болезненной. Однако Джон-Том продолжал видоизменяться и в конце концов, к величайшему своему удивлению, обнаружил, что обрел столь знакомую форму.
Что ж, теперь дело за песней. Нужно что-нибудь этакое, подходящее к ситуации, что помогло бы преобразиться. Пожалуй, как раз сгодится Пол Уильяме. Джон-Том запел и одновременно заиграл на самом себе.
И аккорды, и голос звучали совсем не так, как он привык, однако деваться было некуда, и Джон-Том продолжал измываться над собой, попутно размышляя о том, что ни к чему хорошему это не приведет. Внезапно вдалеке возникло нечто громадное и светящееся, оно стремительно приближалось, сверкая подобно крошечному солнцу. Какое-то время спустя внутри него стало возможно различить очертания чего-то, казавшегося смутно знакомым.
Дормас испуганно отпрянула, Мадж и Сорбл проявили себя не с лучшей стороны. Клотагорб, однако, даже не шелохнулся. По всей видимости, он сразу понял то, до чего Джон-Том добрался лишь постепенно, по цепочке натужных умозаключений. Появление сего существа, во-первых, свидетельствовало о том, что усердие юноши не пропало втуне, а во-вторых, позволяло судить, до каких же размеров уменьшились путешественники.
— Стойте! — крикнул чародей. — Знаете, кого вы испугались? Это же гничий!
То и вправду был гничий, один-единственный представитель племени, которое всегда откликается на действенные магические заклинания. Выходит, подумалось Джон-Тому, что-то все-таки получается!
Джон-Том все наяривал, и мало-помалу диковинные звуки, которые он издавал поначалу, обретали сходство с настоящей музыкой. Юноша восхищался собственными достижениями. Одно дело играть на инструменте, который является как бы частью тебя, продолжением твоих рук, и совсем другое — бренчать на себе самом. Он играл и пел, и небо исподволь, еле заметно стало светлеть, на нем появились проблески желтого, слабый намек на то, что в мире, кроме черноты и мутной белизны, существуют иные цвета. Желтый цвет усилился, превратился в золотистый; на небосводе возникло солнце — яркий, сверкающий шар, тепло которого согревает мир. Да, то был не очередной гничий, а взаправдашнее солнце. Внезапно что-то будто щелкнуло, наступил миг, когда ориентация в пространстве оказалась полностью утраченной; Джон-Том пошатнулся и, чтобы устоять на ногах, ухватился правой рукой за дуару, а левой — за вовремя подвернувшийся валун. Свершилось! Краем глаза он заметил, как растворилась в воздухе искорка света, и мысленно пожелал гничию счастливого пути, надеясь, что тот остался доволен импровизированным концертом. Музыка по-прежнему звучала в сознании юноши, заставляя вибрировать тело. К великому огорчению Джон-Тома, последствия пертурбации сходили на нет удивительно быстро. Он действительно сожалел о том, что все, похоже, кончилось: ведь не каждому музыканту удается осуществить заветнейшую мечту всей своей жизни. Увы, минувшего не вернешь; теперь остается только вспоминать о былой радости, пережитой в те поистине восхитительные мгновения.
Вокруг возвышались молчаливыми часовыми лесные деревья, которые выглядели так, как им и положено. Посреди полянки виднелось кострище, поблизости от которого высилась горка поклажи. Почтенный чародей лежал на спине; он отчаянно дрыгал лапами, норовя принять более приличное положение. Мадж, сидящий на камне, лихорадочно ощупывал свое тело, удостоверяясь, очевидно, все ли на месте. Дормас, которая также очутилась на земле, моментально вскочила. К Сорблу, естественно, возвратилась способность летать; филин тут же взмыл в небо и принялся кружить над поляной, оглашая окрестности боевым кличем своего клана.
Окрик Клотагорба вырвал Джон-Тома из пучины музыкального наслаждения.
— Мой мальчик, что ты стоишь как пень? Помоги мне подняться! Я бы перевернулся и сам, если бы не пертурбация, которая, по-видимому, лишила меня сил.
Старый лентяй, подумал Джон-Том, однако отложил дуару в сторону. Вдвоем с Маджем они кое-как ухитрились поставить волшебника на задние лапы.
— Хорошо, что все обошлось, — сказал Клотагорб. — Надо признать, без костяка мне было несколько неуютно.
— Точно, — подхватил Мадж. — Даже хуже, чем без... Ну, вы понимаете. По крайней мере, в прошлый раз мы хоть на чтой-то были похожи. Пожалуй, я б не отказался чегой-нибудь выпить. — Он направился к горке тюков. — Ты как, Дормас?
— Конечно, за.
После того как бутылка прошлась по кругу и каждый из путников приложился к одному и тому же горлышку, глотнул того же самого горячительного напитка, что и остальные, между ними окончательно установились весьма дружеские отношения.
— Давайте я упакую ее обратно, хозяин, — предложил Сорбл. Как филин ни старался скрыть своих истинных побуждений, его выдала дрожь в голосе.
— Сам справлюсь, — буркнул чародей, укладывая бутылку в картонную коробку. — Иначе мы скоро обнаружим, что ты не в состоянии отличить, кто из нас кто. А твое острое зрение может еще пригодиться.
— По-вашему, вот-вот случится новая пертурбация? — справился Джон-Том.
— Что касается «вот-вот», тут у меня нет ни малейшей уверенности, поскольку частоту пертурбаций предсказать невозможно, — ответил волшебник. — В один день их может произойти три или четыре, а затем на протяжении недель нас будет тревожить разве что мимолетное помутнение зрения. Из тою немногого, в чем можно быть уверенным, когда имеешь дело с пертурбато-ром, главное — его нестабильность, вследствие чего нельзя предугадывать ни частоту, ни степень серьезности пертурбаций. Иными словами, положение крайне неопределенное.