— А почему бы, — предложил Каз, — не арестовать нас из предосторожности, а потом отвести под стражей в столицу. Там ты сможешь сдать нас своему начальству.
Анантос поглядел на него, качая наискось головой — полуотрицательно, полусоглашаясь. И зашептал с благодарностью:
— Ты знаешь, что такое держать ответ перед начальником, о теплоземелец с длинными ушами?
— Приходилось самому попадать в подобные ситуации, — улыбнулся Каз, поправляя монокль.
— Склоняюсь перед великолепным предложением.
Глава 9
Откинувшись назад, он выдохнул:
— Аретос имедшуд! Интоб куум.
Два прядильщика соскользнули на палубу, отсекли исходящую из живота паутину. Оба с интересом разглядывали теплоземельцев.
— Они будут сопутствовать нам, я не смею требовать, чтобы вы считали себя арестованными, как предложил ваш беловолосый друг. Но я обязан приглядывать за мостом и не могу оставить его пустым, поэтому трое из нас проводят вас, а трое останутся здесь. Мы направимся вверх по течению. В дне пути отсюда река Ламаяда разделяется, через несколько дневных переходов она разделяется снова, потом снова, а там — против ветра — и наша столица, мой дом.
Анантос, предостерегая, добавил:
— Что будет с вами, не знаю. Не могу обещать ничего, потому что чин мой невысок, весьма невысок, хотя среди нас, прядильщиков, никто не валяется в грязи и никто не парит над остальными. Среди нас иерархия — просто удобство, без нее нельзя править. Что же касается аудиенции у Великой Госпожи Тенет... — голос его многозначительно затих.
— Дипломат ходит осторожно, — заметил Каз. — Прыжки для него опасны.
— Пока с нас достаточно и того, что ты проводишь нас в столицу, Анантос, — заверил его Клотагорб.
Паук явно испытывал облегчение.
— Тогда совесть моя чиста. Я вас не задерживаю и не помогаю, просто отправляю к тем, кто имеет право решать.
Он повернулся и церемонно отсоединил конец личной паутины, удерживающей лодку на месте.
В течение всей беседы Хапли оставался возле руля и сразу же навалился на него, едва ветер начал наполнять парус... Лодка аккуратно развернулась на месте под крик кормчего: «Осторожно, гик!» И скоро они уже миновали причудливую сеть, направляясь вверх по течению.
— Никогда не видел теплоземельца. — Анантос стоял возле Джон-Тома. — Очень интересная биология.
Забыв про десять тысяч лет первобытных страхов, Джон-Том сумел не отшатнуться, когда паук потянулся к нему.
Конечность Анантоса, оканчивающаяся двумя когтями, была покрыта жесткой щетиной. Изящные шелковые шарфики, зеленые и бирюзовые, делали ее менее страшной. Когти в палец длиной прикоснулись к щеке, и паук не сразу отвел лапу. Джон-Том постарался не дергаться. Он внимательно вглядывался в яркие глаза, изучающие его.
— Меха нет, не то что у усатого коротышки. Только на макушке, мягкий... какой мягкий! — Паук поежился. — Как можно жить с таким телом?
— Привыкаешь, — ответил Джон-Том. Он вдруг понял, что с точки зрения паука выглядит попросту отвратительно.
Они продолжали разглядывать друг друга.
— Великолепный шелк, — проговорил человек. — Ты сам делал его?
— Ты хочешь сказать, ткал шелк и вязал шарф? Нет, я этого не делал. — Анантос махнул ногой в сторону остальных. — Мы различаемся по размерам куда больше вас. Некоторые из наших меньших братьев производят тонкий шелк, а не те грубые веревки, на которые способен я. Другие же старательно вяжут и украшают изделия.
Потянувшись к ноге, он отвязал четырехфутовое полотно и подал его Джон-Тому.
Горсточка перьев показалась бы свинцовой рядом с этой тканью. Шепот наверняка унес бы ее за борт. Материал был бледно-голубой, густой цвет напоминал лучшую персидскую бирюзу, кое-где виднелись темные пятна. Ему не приходилось еще держать в руках такую мягкую ткань.
Джон-Том протянул полотно пауку, но Анантос покачал головой.
— Нет. Это дар.
Он уже успел перевязать два длинных полотнища, чтобы прикрыть пустое место. Джон-Том успел заметить сложные узлы и застежки, не дававшие квазисари разлететься.
— Почему?
Голова ушла вниз и направо. Молодой человек начал уже увязывать движения головы и настроение паука. То, что сперва казалось ему нервным подергиванием, оказалось сложной и тонкой системой жестов. Пауки разговаривали головами — как итальянцы руками, — не произнося ни слова.
— Почему? Потому что в тебе есть нечто, но я не могу определить, что именно. И еще потому, что ты восхитился ею.
— Могу сказать, что есть и в нем, и в нас, — буркнула Талея. — Дух хронического безумия.
Анантос задумался. И снова пришепетывающий хохоток снежными хлопьями полетел над палубой.
— Ах, юмор! Одно из самых ценных качеств теплоземельцев, должно быть, искупающее все их недостатки.
— При всей вашей легендарной враждебности вы кажетесь весьма дружелюбными, — бросила Талея.
— Это моя обязанность, мягкая самка, — отвечал прядильшик. Взгляд его вновь обратился к Джон-Тому. — Доставь мне удовольствие, приняв этот дар.
Джон-Том взял подарок и повязал его на шею как косынку. Она скользнула по застежке плаща. Шарф казался неощутимым, словно его и не было. Джон-Тому было не до того, что голубая полоска не гармонирует с радужно-зеленой курткой и индиговой рубашкой.
— Мне нечем отдариться, — произнес юноша извиняющимся тоном. — Нет, подожди, возможно, найдется. — Он снял с плеча дуару. — А музыку прядильщики любят?
Такого ответа от Анантоса он не ожидал. Паук протянул две конечности в жесте, который невозможно было с чем-либо перепутать. Джон-Том осторожно передал инструмент.
Прядильщик принял знакомую полусидячую позу и положил Дуару на два колена. У него не было ладоней и пальцев, но восемь хватательных когтей на четырех верхних конечностях деликатно перебирали оба набора струн.
Полившаяся мелодия казалась эфирной и нереальной, атональной и чуждой, но тем не менее полна была почти знакомых ритмов. Она то казалась нормальной, то сбивалась на совершенно странные ноты, едва укладывающиеся в мелодию. Игра Анантоса напомнила Джон-Тому скорее сямисэн, чем гитару.
Флор блаженствовала, привалясь спиной к мачте, и впитывала мелодию. Мадж разлегся на палубе, а Каз безуспешно пытался отстучать рваный ритм. Ничто не смягчает ксенофобию, как музыка, невзирая на странный ритм и непроизносимые слова.
Воздушное стенание окутало Анантоса и двух его компаньонов. Причудливая хаотичная гармония не заглушала шум ветра. Впрочем, в пении пауков не было ничего зловещего. Маленький кораблик ровно скользил по воде. Невзирая на несокрушимую добросовестность, расчувствовался и Хапли. Перепончатая лапа притопывала по палубе, тщетно стараясь угнаться за мистической мелодией арахноидов.
Может быть, подумал Джон-Том, они не найдут здесь союзников, но друзей — в этом он не сомневался — уже отыскали. Пощупав край роскошного шарфа, он позволил себе расслабиться и отдаться умиротворяющему покою скромной паучьей фуги...
Рано утром на четвертый день пребывания в Хитросплетениях его разбудили. Рановато, подумал молодой человек, увидев над головой все еще темное небо.
Он перекатился на бок, и на мгновение память отказала ему: Джон-Том вздрогнул, заметив перед собой мохнатое, клыкастое и многоглазое создание.
— Извини, — прошелестел Анантос. — Я тебя слишком рано разбудил?
Джон-Том не сообразил, имеет он дело с проявлением вежливости или же с обычным недоумением. Но в любом случае следовало выразить благодарность за проявленное внимание.
— Нет. Вовсе нет, Анантос. — Джон-Том, щурясь, поглядел на небо. Еще виднелось несколько звезд. — Но почему так рано?
Позади него раздался голос Хапли. Как всегда, лодочник проснулся первым и приступил к своим обязанностям, когда остальные еще нежились под одеялами.
— Впереди их город, приятель.
Что-то в лягушачьем голосе заставило Джон-Тома сесть. Это был не страх, даже не тревога... а нечто, прежде совершенно отсутствовавшее в плебейском говорке лодочника.
Отбросив одеяло, юноша повернул голову, следуя за взглядом Хапли. И тут он осознал, что странная новая нота в голосе лодочника была изумлением.
Первые лучи солнца уже коснулись горного щита, поднимавшегося перед лодкой. Вдали высились колоссальные пики, более мощные, чем Зубы Зарита. Они не погружались в облака, но пронзали их насквозь. Джон-Том не считал себя знатоком, но если вершины Зубов Зарита явно превышали двадцать тысяч футов, то здесь даже средние по высоте уходили за двадцать пять.
На севере и юге поднимались более пологие горы. Покрытый ледниками и облаками колоссальный восточный хребет обнаруживал иные качества: над некоторыми вершинами его стоял темный дым, в котором изредка вспыхивали красные огни. Массив этот еще не сформировался.
Впрочем, искры и дым у них над головой исходили из источника куда более близкого. Совсем неподалеку над холмами на добрых десять тысяч футов поднимались стены объемистой кальдеры. Река перед нею сворачивала на юг. Лед и снег венчали черные скалы.
Ниже снег уступал место хвойным, которые, в свой черед, сменялись растительностью умеренной зоны, подобной той, что росла возле реки. Ниже начинался город, расположенный на склонах вулкана. Крохотные причалы тонкими пальцами тянулись в воду.
— Мой дом, — проговорил Анантос. — Столица и первое поселение всех пауков, живущих на переплато и землях возле него. — Он развел четыре передние конечности. — Приветствую вас в Паутинниках-на-Дуновении.
Город был истинным чудом... как и шарф. Аналогия не исчерпывалась этим. Как и шарф, он был сплетен из тонкого шелка. Утренняя роса лежала на разнообразных распорках, расчалках, подвесках, висячих мостиках. Крыши не подпирались столбами — они свисали с кружевных дуг. Миллионы толстых серебряных канатов поддерживали усыпанные алмазами росы строения высотой в несколько этажей.
Другие тросы — толщиной в торс человека — сплетены были из дюжины канатов и крепили к земле крупные части города.